Газета День Литературы - Газета День Литературы # 103 (2005 3)

Такое вот общество окружает профессионального каталу. Без "крыши" над головой шулер и шагу не сделает. Во-первых, дело игрока — играть, а не выбивать долги, если на то пойдет. Во-вторых, в казино или другом месте выигрыш может "засветиться". Грабеж в подворотне не исключен. Судьбу в одиночку испытывать ни к чему. Это только в кино у таких героев хеппи-энд. А в реальности у шулеров жизнь подчас висит на волоске. И некоторые сходят с дистанции преждевременно. Другие по-прежнему в игре. Ищут быстрых и рискованных денег. Шампанского хотят.

В прошлом году, выступая на митинге в Гаване, Фидель Кастро напомнил соотечественникам: "Лотерея и другие виды азартных игр были запрещены с первых лет революции, чтобы никто не возлагал своих надежд на случай". Как тут не вспомнить прежние советские времена с ясно выраженным и поддерживаемым государством культом труда. Теперь везде и всюду — культ игры, лотереи, случая. Никто не объясняет молодому поколению, что только труд является основой благополучия. Напротив, разжигается азарт, а от азарта до криминала один шаг…

У каждого города своя судьба. Политическая, промышленная, историческая, литературная… В России наберётся сотня крупных городов. Среди них лишь десяток можно назвать литературными центрами России. Кто скажет, почему не Новосибирск, промышленный и научный центр Сибири, а Иркутск стал литературной столицей Сибири? Почему не Мурманск или Архангельск, а более тихая Вологда существенно влияет на всероссийский литературный процесс?

Вот и в центральной России несомненной литературной столицей давно уже стал Воронеж. Пожалуй, одного Андрея Платонова хватило, чтобы выделить Воронеж на литературной карте. Но прошли годы, и ярчайший талант Алексея Прасолова заставил вновь литературных снобов повернуться в сторону Воронежа. В Воронеже всегда была одна из самых сильных писательских организаций русской провинции. И живущие в Воронеже писатели смело могут посостязаться со своими земляками, переехавшими в Москву, значимостью своих книг, яркостью писательских дарований. Инна Ростовцева перебралась в столицу, её любимый — Алексей Прасолов — остался в Воронеже. И Москва прислушивалась к Воронежу, а не наоборот. Владимир Гусев давно уже в Москве, выпускает "Московский вестник", в Воронеже журнал "Подъем" редактирует его сверстник Иван Евсеенко. Думаю, что "Подъем" сегодня более влиятельный и значимый литературный журнал, нежели "Московский вестник".

Впрочем, перекличка московской диаспоры со своими земляками лишь положительно влияла на развитие литературы. Да и журнал "Подъем" никогда не чурался москвичей, охотно беря их в авторы, они не боялись конкуренции со стороны, руке Москвы они протягивали свою воронежскую руку. Анатолий Жигулин лишь дополнял Алексея Прасолова, прозаики Владимир Кораблинов и Михаил Шевченко, знаменитый журналист Василий Песков, критики Анатолий Абрамов и Владимир Гусев, поэты Владимир Гордейчев и Валентин Сидоров, — этот воронежский ряд именитых авторов охотно дополняли на страницах "Подъема" лучшие писательские перья России, от Владимира Маканина до Эдуарда Лимонова. Да и я несколько своих нашумевших статей о прозе сорокалетних опубликовал ещё в советские времена именно в "Подъеме", уходя от плотной и потной московской чиновной опёки.

Для меня давно уже несомненной литературной величиной всероссийского масштаба стал блестящий рассказчик Вячеслав Дёгтев. На сегодня — это лучший рассказчик России. И пусть вокруг него бушуют страсти, да и сам писатель не прочь подбросить охапку хвороста в костёр полемики, который год ведущейся вокруг его творчества. Эти страсти помогают избавиться от провинциальной штукатурки, заглушающей любые яркие и самобытные дарования. Зато в финал "Национального бестселлера", можно сказать, попал не только сам Дёгтев, но и его родной город. Может, потому нынче из Воронежа вынырнул неугомонный молодой бунтарь Виктор Гусев, что вырос в здоровой атмосфере литературных споров.

Я обратил внимание на Виктора Гусева, когда он принимал участие в организации встречи молодых писателей, которую проводила партия "Родина". Интересно, почему никакая другая ни левая, ни правая партия не обращают внимания на современную русскую литературу? Неужели же все остальные политики настолько бескультурны, что не понимают значимости литературы в формировании нашего будущего? Это же аксиома: не политика влияет на литературу, а литература влияет и на политику, и на общество в целом. Думаю, и в Воронеже "Родина" сможет поддержать многие смелые начинания воронежских писателей.

Когда-то в тридцатые годы ссыльный поэт Осип Мандельштам писал, обращаясь к пленившему его городу:

И лучше было бы, чтобы город его не возвращал, ибо условия жизни поэта в те глухие годы в Воронеже были гораздо благоприятнее для творчества, нежели в других местах. Думаю, в лагере на Второй речке, под Владивостоком, ему вспоминались воронежские годы, как одни из наиболее насыщенных творческой жизнью. Театр, художники, поэты, журналисты. И по сей день город живёт не одним лишь хлебом единым, не одними лишь оборонными заводами и авиапромышленностью.

На выставки воронежских художников съезжаются московские критики, и на пару к Дёгтеву приезжает не менее боевая художественная критикесса Екатерина Дёготь. Театральные премьеры становятся нередко всероссийскими событиями. В отличие от столицы, воронежские политики прекрасно понимают: без яркой культуры их город превратится лишь в тёмное пятно на карте.

Впрочем, наш читатель может оценить сам силу и яркость воронежских дарований. На этой полосе я представляю читателям "Завтра" и "Дня литературы" сразу три писательских поколения, от уже седовласых "сорокалетних", которым уже за шестьдесят, я даю слово своему старому другу Ивану Евсеенко, средний, самый боевой возраст представляет Вячеслав Дёгтев, и от молодых двадцатилетних слово берёт Виктор Гусев. Читатель убедится: есть ещё порох в воронежских пороховницах. "Инда ещё побредём…"

ИЗРЯДНО НАШУМЕВШИЙ ПО ВСЕМУ СВЕТУ фильм "Страсти Христовы" я, поддавшись восторженным отзывам приятелей и знакомых, будучи в служебной командировке, посмотрел далеко от претенциозно-безликих столичных "киноплексов" — в Екатеринбурге, в небольшом кинотеатре "Салют", в крохотном зале мест на тридцать. Хотя красочная реклама на фасаде уверяла, что "фильм демонстрируется по многочисленным просьбам зрителей", в зале вместе со мной оказались лишь две весело щебечущие между собой юные девчушки, притихшие с первых же кадров, да какая-то средних лет супружеская пара на заднем ряду, то и дело шуршавшая пакетом чипсов и позвякивавшая бутылками дешёвого местного пива. Вот и все "многочисленные зрители", хотя в полуторамиллионном городе картина шла в одном-единственном кинотеатре. Человек я профессии творческой, литератор, да и по складу характера скорее чувствителен и раним, чем циничен и жестокосерд. Но, выйдя после двухчасового сеанса на по-июльски щедрое уральское солнце и неспешно прогуливаясь по чудесной набережной реки Исети, я всё же никак не мог взять в толк: отчего этот, как говаривали во времена моей далёкой молодости, "тяжёлый" фильм не то чтобы не потряс меня до глубины души, но даже не затронул по-настоящему никаких чувств, никаких потаённых струн сердечных, не вызвал ни ожидаемого смятения, ни скорби, ни стыдливо прятаемых от посторонних слёз, ни пресловутого, прославленного древнегреческими трагедиями "катарсиса"? Неужели я к своему не столь уж и преклонному возрасту настолько одичал, зачерствел и обеднел душою? Поговорить после фильма, поделиться своими мыслями о нём мне было не с кем, кроме лениво, еле-еле перетекавшей через невысокую плотину речки Исети, ясного неба над головой да четы стройных красавиц-сосен на малахитовой лужайке прибрежного сквера. Мимо, вдаль центрального проспекта, громыхая по рельсам и тревожно позванивая, пробегали трамваи; суетливо и делово, как в Москве, мчались автомобили. Вокруг, вдоль набережной, гуляли влюблённые пары и меланхолично сосредоточенные молодые мамаши с детскими колясками. В кронах деревьев заполошно и весело, изо всех сил пытаясь перекричать друг дружку, щебетали какие-то птицы. Пахло лёгким горьковатым дымком со стороны летней дощатой шашлычной, где хрипливая китайская магнитола на полную катушку надрывалась, жалостно голося очередной новомодный шлягер про какое-то "муси-пуси, я тебя съем". В общем, шла своя, обыденная и размеренная, легко предугадываемая и отрепетированная веками жизнь, как и в любом обычном городе любого, дальнего или близкого, уголка земли. И тогда, вернувшись в мрачную (зато, по нынешним временам, дешёвую) привокзальную гостиницу, где в номере не было даже электричества, я сел в коридоре поближе к тускло тлевшей на потолк е лампочке и попытался записать свои впечатления. Не помирать же от скуки в долгий сумеречный вечер одинокому командированному в оклеенной обшарпанными обоями гостиничной комнате с допотопной, продавленной, видавшей виды лежанкой, без телевизора, без радиоточки, без света, без единой хотя бы живой души.