…
Итак, мы подготовлены к осознанию роли, которую шутки играют во враждебной агрессивности. Острота позволяет нам использовать в нашем враге нечто смешное, чего мы в силу обстоятельств не можем высказать открыто или сознательно; таким образом, острота обходит ограничения и открывает ставшие недоступными источники удовольствия. Далее, она подкупает слушателя доставляемым удовольствием, ставит его на нашу сторону без особых размышлений, точно так же, как иной раз мы сами, подкупленные невинной шуткой, переоцениваем содержание остроумно выраженного предложения».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
* * *
Другими словами, тенденциозные остроты не только позволяют проявить запретные враждебные импульсы, но еще и способствуют заключению между шутником и слушателем особого соглашения, усиливающего агрессивное наслаждение путем подкрепления этого союза приятным остроумием.
Но как именно Фрейд анализировал типичную остроту? Не лишала ли его серьезность остроту ее зерна? Европейский еврей, родившийся в небогатой семье, Фрейд любил шутки над традиционными иудейскими обычаями. Особенно он любил шутить над «schadchen» – так на идише называли свах. Эта профессия процветала в былые века, когда родители платили свахам, чтобы они нашли их детям подходящих супругов. Давайте проанализируем любимые шутки Фрейда над свахами:
* * *
«При знакомстве с невестой жених был неприятно поражен. Он отвел сваху в сторону и высказал ей свое неудовольствие. «Зачем вы привели меня сюда? – спросил он с упреком. – Она уродлива и стара, она косит, у нее плохие зубы и слезящиеся глаза…» «Можете не шептать, – перебила его сваха. – Она еще и глуха!».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
* * ** * *
«Жених впервые пришел в дом невесты со свахой. Пока они ожидали в гостиной появления семьи, сваха обратила его внимание на шкаф со стеклянными дверцами, где была выставлена серебряная посуда. «Вот! Посмотрите сюда! По этим вещам вы можете судить, как богаты эти люди». «А не могли ли они, – спрашивает подозрительный молодой человек, – позаимствовать эти вещи только для того, чтобы произвести впечатление богатства?» «Как вы могли подумать?! – возразила сваха. – Разве можно доверить этим людям хоть что-нибудь?»
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
* * *
Размышляя об этих шутках, Фрейд замечает:
* * *
«Если мы будем иметь в виду, что тенденциозная острота исключительно пригодна для нападений на все великое, достойное и могущественное, что защищено от прямого унижения внутренними запретами и внешними обстоятельствами, то должны будем особо выделить отдельные группы острот, которыми пользуются неполноценные и бессильные люди. Я имею в виду истории о сватовстве, с которыми мы познакомились при исследовании различных технических приемов смысловых острот. В некоторых из них, например, в остротах «Она еще и глуха!» и «Разве можно доверить этим людям хоть что-нибудь!», сваха высмеивается за ее неосторожность и легкомыслие. Она становится смешной, потому что у нее как бы автоматически вырывается правда. Но согласуется ли то, что мы узнали о природе тенденциозной остроты, с одной стороны, и получаемое нами от этих историй удовольствие, с другой стороны, с ничтожностью тех, над которыми мы смеемся? Достойны ли эти противники остроумия? Не обстоит ли дело, скорее, таким образом, что остроумие лишь выдвигает вперед незадачливую сваху, чтобы поразить более важную цель? Не получается ли, что рассказчик говорит одно, а имеет в виду совсем другое? Отрицать подобное истолкование невозможно.
…
Как бы то ни было, если наши истории со свахами являются шутками, то наилучшими они являются, поскольку, благодаря своему фасаду, могут скрыть не только то, что им нужно сказать, но также тот факт, что они должны сказать нечто запретное. Продолжение этой интерпретации, которая открывает скрытый смысл и показывает, что эти истории с комическим фасадом являются тенденциозными остротами, могло бы быть следующим. Каждый, у кого неосторожно вырывается правда, в действительности рад освобождению от необходимости притворяться. Это верное и глубокое психологическое откровение. Без такого внутреннего согласия никто не позволит победить себя автоматизму, который выводит на свет истину. Но это превращает смешную фигуру свахи в симпатичную и достойную жалости. Как счастлив должен быть человек, который может сбросить наконец груз притворства, раз он пользуется первым удобным случаем, чтобы выкрикнуть последнюю долю истины! Как только он понимает, что дело проиграно, что невеста не нравится молодому человеку, он с радостью выдает еще один скрытый недостаток, который остался незамеченным; или он пользуется возможностью привести аргумент, который выражает его презрение по отношению к тем, на кого он работает: «Я вас спрашиваю, разве кто доверит этим людям хоть что-нибудь!» Вся ирония анекдота переходит на вскользь упомянутых родителей, которые считают такое надувательство вполне допустимым, лишь бы найти мужа для своей дочери».
«Остроумие и его отношение к бессознательному», 1905
* * *
Таким образом, для Фрейда острота является не только выражением социально неприемлемых агрессивных мыслей и импульсов. Он считает, что в такой форме человек может высказать ужасные, постыдные истины.
Возвращаясь к замечанию Кена Додда о том, что Фрейду никогда не приходилось выступать в Глазго-Эмпайр субботним вечером, хочу заметить, что если бы Фрейду пришлось зарабатывать на жизнь стенд-апом, он бы жил впроголодь. Но, анализируя остроты вместо того, чтобы раскрываться в них, Фрейд дал нам уникальную возможность лучше осознать собственную скрытую агрессию и тревогу. Помог облечь в слова свои самые болезненные страхи.
Работая над этой главой, я неожиданно вспомнил своего одноклассника по начальной школе. Я не вспоминал о нем много лет. Он пользовался репутацией местного клоуна и позволял себе отпускать весьма рискованные шуточки. Однажды спросил у учительницы: «Извините, мисс, а почему в Белфасте нет кубиков льда?» Учительница растерялась, и тогда он торжествующе ответил сам: «Потому что дама, знавшая рецепт, умерла!» Учительница, естественно, наказала его за то, что его шутка выражала националистические настроения. Вспомнив об этом случае сейчас, я, конечно же, понимаю скрытую в ней жестокость и враждебность – англичане частенько считают жителей Белфаста глупыми. Но в то же время я вижу в этой шутке и страшную тревогу, которая в 70-е годы жила в сердцах каждого из нас – мы были свидетелями страшных взрывов в центре Лондона и в других уголках страны. Возможно, Фрейд увидел бы в этой шутке отчаянную попытку справиться не только с ненавистью к Ирландской республиканской армии, но еще и с ужасом (этот ужас был знаком всем нам) перед взрывами и смертью. Нам было проще представлять жителей Северной Ирландии идиотами, не способными сделать даже кубиков льда, чем смириться с реальностью. А реальность заключалась в том, что небольшая горстка ирландских террористов держала в своих руках наши жизни.
Если бы я попытался представить Фрейда человеком, которому чуждо чувство юмора, то погрешил бы против истины. Не следует думать, что психиатры и психологи, которые пошли по его стопам, не ощущают радости жизни. Умение от души посмеяться – один из признаков психического здоровья. В середине 90-х годов я встречался с очень пожилой дамой, и встреча эта доставила мне огромное удовольствие. Ольге Розенберг было уже за девяносто. Ее муж в 30-е годы держал в Вене магазин ковров. Ольга рассказала мне замечательную историю про Фрейда. Однажды в магазин Шандора Розенберга пришла дочь Фрейда Анна, известный детский психоаналитик. Она искала подарок для отца. Зная, что Анна Фрейд – дочь одного из самых знаменитых жителей Вены, господин Розенберг предложил лично доставить ковер Фрейду. При встрече Розенберг рассказал Фрейду анекдот. Хотя Ольга не могла вспомнить, что это был за анекдот, но ответ Фрейда она запомнила навсегда: «Das ist ein schÖner Witz» («Отличная шутка!»).
С девяти до семнадцати лет юный Сигизмунд Шломо Фрейд посещал гимназию Леопольдштадтер на Таборштрассе. Он был искренне увлечен традиционной для Европы середины XIX века школьной программой. Ученики изучали классические предметы – язык и литературу Древней Греции и Рима. В школе Фрейд познакомился с книгами Гомера, Тита Ливия, Овидия и Ксенофона, а затем с трудами Цицерона, Демосфена, Горация, Саллюстия, Тацита и Вергилия. Чтобы получить аттестат зрелости – в Вене того времени сделать это было очень непросто – Фрейд должен был перевести ряд текстов с древнегреческого и латыни на немецкий. В программе экзамена были даже тридцать три строки из трагедии Софокла «Царь Эдип». Благодаря упорному труду, которому он всегда отдавался всей душой, и любви к истории Фрейд прекрасно сдал экзамены. Уже став врачом и начав зарабатывать медицинскими консультациями, он время от времени тратился на приобретение греческих, римских, египетских, этрусских, вавилонских, ассирийских, микенских, месопотамских, финикийских, исламских, умбрийских, китайских, японских и мексиканских статуэток и других артефактов. Весьма впечатляющую коллекцию Фрейд хранил в квартире, выставив особо ценные предметы в собственном кабинете.
