выпихнули на пенсию.
Она не научила мою маму готовить. Может, ей не нравилось стоять у плиты. Может, не хотелось. Может, еда не имела значения. Может, ничто не имело значения. Может, у нее не было сил.
Когда ее выпихнули на пенсию, она что-то там стряпала – без особого вдохновения и интереса. Иногда закатывала малосольные огурцы. Жарила хворост. Время от времени готовила заливное из карпа.
Возможно, дело было в чем-то другом. Возможно, дело было в том же, в чем и обычно. В утраченных воспоминаниях о родных домах. Рецептах, которые никто не успел записать. Блюдах, которые вытеснили из памяти.
Только десерты удостоились арийских документов. Творожные пироги и булочки с маком, которые я позже узнал на фотографиях в какой-то золотой книге еврейской кухни.
И еще карп в водянистом желе. Официально назначенный представитель ушедшей в прошлое традиции. Печальный слепец, заваленный ломтиками морковки. Почему именно он? Получше не нашлось?
У мамы была любимая тетка, о которой она рассказывала разные истории.
Во время оккупации тетка выбралась святить пищу. В тщательно подделанной корзинке лежали сахарный барашек и круг колбасы. Замечательная корзинка – убедительнее свидетельства о крещении. И вот на лестнице тетка попалась на глаза бдительной соседке.
– Это еще что? Яйца порезали?
– А моя мамуля яйца всегда резала! – Тетка сохранила хладнокровие и жизнь.
И мама шаг за шагом восполняла пробелы. Научилась готовить всё. Кроме хвороста и заливного из карпа.
Поскольку знания не передались ей из уст в уста, она верила печатному слову. Собрала библиотеку поваренных книг (из которых ценила лишь несколько). Хранила черные папки с вырезками. Скоросшиватели со страницами из старых газет. Архив бумажек и тетрадей.
Она не жалела оливкового масла. Перетапливала сливочное. Перетирала помидоры. Добавляла в салат чеснок. Покупала каменную соль из Клодавы и атаковала рис желтым карри – задолго до того, как в городе появился первый последователь «Харе Кришна».
Повсюду – в школах, детских садах, на предприятиях, в кафе, ресторанах и столовых – подавали белый хлюпающий клейстер. Рис моей мамы имел насыщенный желтый цвет. Почти оранжевый. Сиял, как противотуманная фара.
На обложке подпрыгивают пухлые пызы в народных костюмах.
Это был их первый праздник – через полгода после свадьбы. Довольно патриархальный подарок. Буквы непривычно мелкие, округлые и скромные. Со временем почерк отца стал порывистым и нетерпеливым.
ИОАННЕ, ПОСЛЕ ПЕРВОЙ ЗВЕЗДЫ, 1969
Отец был не слишком многословен, зато нарисовал контур звезды с пятью идеально ровными лучами… Твердой рукой провел неотрывную линию и в конце с безукоризненной точностью ее замкнул.
Да-да, знаю. Теперь все говорят «Рождество Христово». В последующие годы я открыл существование католиков. Они-то и были правообладателями этого праздника. Очевидно, мы праздновали Рождество абсолютно нелегально.
К счастью, у нас были они. Опекуны. Приемная семья. Наши наставники отличались мудростью, толерантностью, скептицизмом, сдержанностью и лояльностью.
Никто не знает, как их звали по-настоящему. В старом «Пшекруе» такое было бы само собой разумеющимся. Краковский еженедельник кишел таинственными авторами и раздвоенными личностями. Но времена словесных игр прошли.
В «Ты и Я» царил деловой настрой. Авторы выступали под собственными фамилиями. Они были из крови и плоти. Ходили по Варшаве. За единственным исключением.
С трудом верилось в существование Марии Лемнис и Хенрика Витри. Тем более что в энциклопедии упоминался лишь Филипп де Витри, композитор и теоретик музыки, живший в четырнадцатом веке.
Мама утверждала, что под псевдонимами супружеской пары скрываются два мужика. Я ей верил, что наделяло дополнительным смыслом любовную историю, описанную во вступлении к их первой книжке 1959 года:
Итак, все началось с яичницы и картошки. Мы познакомились, когда я уже умела готовить превосходные салаты, а Хенрик – несравненные бифштексы. Вскоре мы обручились. Вместе приготовили на нашу свадьбу «холодный буфет» (рецепт вы найдете в разделе «Гости»).
Фиолетовый фон. Рамка в форме яйца, перевязанного лентой. Следующие абзацы, отделенные маленькими гравюрами с изображением кур. Позже этот разворот показывали как одно из величайших достижений дизайнерского мастерства. Мама без зазрения совести вырвала его из журнала «Ты и Я».
Теперь бумага стала коричневой и покрылась узором из маленьких точек и пятен. Края обтрепались. В местах сгиба текст прочитать невозможно. И еще она дорисовала каемку.
Этот клочок был ее приданым. Приданым, которое она сама себе вырезала. Этот клочок – конституция нашего дома, декларация независимости и учредительный акт.
Мама всегда боялась, что рецепты из «Ты и Я» могут обветшать. Она использовала все известные техники копирования, чтобы их сохранить. Сделала ксерокопии, когда появились ксероксы. Сделала цветные копии, когда в Варшаву завезли цветные ксероксы «Минольта». Сделала сканы, как только купила сканер.
Шутки предваряло старомодное многоточие. Вообразите себе, сейчас будет… смешно. Предупрежденный читатель должен ухмыльнуться, повествование ковыляет дальше. Самые важные слова выделяли разрядкой. Не забывали о кавычках, чтобы обозначить переносный смысл.
Рецепты были скромные, оригинальные и прямолинейные, как шестидесятые годы. Чешские драники с капустой. Шведский пирог с яблоками. Швейцарская запеканка с сыром эмменталь. Я до сих пор не знаю, указывали ли географические названия на происхождение блюд или выражали тоску по Европе.
В 1974 году «Ты и Я» перестал издаваться. Власти перекрыли источник вырезок.
Мама купила «Польскую кухню». Унылый том, переплетенный серым холстом. Иллюстрации напоминали картинки из учебника по хирургии.
Позже, в начале восьмидесятых, вышла книга «На старопольской кухне и за польским столом». Агентству «Интерпресс» удалось сделать ошибку в фамилии автора. Чтобы замести следы, сверху приклеили круглую заплатку с правильным написанием. Отец тут же ее отодрал – под ней значилось: «Мария Демнис».
Книга изобиловала курсивом Гарамонд и старыми гравюрами, отпечатанными в цвете сепия. В содержании фигурировали следующие позиции:
– Говяжий язык в сером соусе;
– Поросенок, запеченный целиком;
– Баранье седло в сметане;
– Седло кабана в соусе из боярышника;
– Куропатки и перепела запеченные;
– Заяц по-польски в сметане.
На зайце в сметане стало ясно, что пути супругов Витри и моей мамы окончательно разошлись.
А ведь им еще предстояло встретиться. Эпилог хранится в последней папке. В канун 1995 года таинственная пара вернулась. Теперь она публиковалась в журнале «Твой стиль».
По вырезанным страницам больше не скачут цыплята. Не катятся огромные яблоки, разноцветные яйца в стиле живописи Фангора (42). Вместо графики – цветные фотографии еды. «Ваши гости придут в восторг от щуки в шампанском», – уверяет подпись.
Бумага – белая и блестящая. Рекламодатели, должно быть, ее обожали. Полиграфия вытеснила воображение (зато в магазинах появилась горгонзола).
Между страниц заложен последний из тех листков, на
