Каждый писатель должен равняться на классиков, мечтать стать классиком. Если он не мечтает об этом – из него ничего хорошего не получится.
– Плох солдат, который не мечтает быть генералом…
– Совершенно верно. Я всегда равнялся на наших классиков. Если мы возьмем вершины, то увидим, что все классики, за редким исключением, начинали со стихов, все они помимо прозы писали пьесы, публицистику. Это совершенно нормально, потому что на какую-то тему точнее и полнее можно раскрыться в прозе, а какую-то тему именно драматургия за собой тянет. Ведь не скажешь: «Вот композитор-симфонист». Но у каждого крупного композитора помимо симфоний есть ноктюрны, есть скерцо и т. д. То же самое в литературе.
– Тем не менее многие поэты не могут выйти за рамки этого жанра.
– Понимаете, поэзия – это особая статья, но все-таки, за редким исключением, многие писали и статьи. Например, Аполлон Григорьев – крупнейший критик, Фет – одновременно автор прозы и мемуаров. Или поэзию они сочетали с какой-то серьезной государственной деятельностью, как Тютчев например. Поэтому я считаю, что это все писательская работа, а уж что останется, что потом будет перечитываться – никто не знает.
– Многие обвиняют вас в иронизме, ерничанье, насмешничанье. А мне за вашей иронией всегда видится горечь и досада за несовершенство человека и общества.
– Меня Бог наградил ироническим мировидением. Это моя специфика. Если брать наших писателей, которые мне близки, например Булгакова, мне в нем нравится сочетание философской глубины, с одной стороны, а с другой – острое сатирическое видение. Это близко мне. Я так делаю не специально, я так вижу и выражаю свое отношение к миру. Распутин выражает отношение к «свинцовым мерзостям жизни», как говорил Горький, через надрыв, через трагедийность. Это его видение. А я к тому же самому выражаю свое отношение через иронию, через насмешку. Но меня никогда и никто не обвинял в зубоскальстве. Литература «а-ля Войнович», которая вся построена на зубоскальстве, мне абсолютно не близка. Поэтому мои читатели, когда я с ними встречаюсь, часто говорят по поводу моих вещей «Апофегей», «Парижская любовь Кости Гуманкова»: «От ваших текстов странное ощущение: пока читаешь – смеешься, а когда дочитаешь последнюю строчку – становится очень грустно». Это мой стиль. Надо сказать, что моя литература опирается в основном на русское мировидение, на русскую этику (я не случайно это подчеркиваю, потому что у нас страна многонациональная и в ней очень много культурных матриц). Я опираюсь на русскую культурную матрицу, но ироническое мировидение для русской культурной матрицы – редкость. Русский человек редко бывает ироничным. Хотя у нас и есть замечательные сатирики. Я простодушно полагаю, что надо ценить, если среди писателей, которые совершенно очевидно идут в русле традиционной русской литературы, появился свой писатель с ироническим мировидением. Надо радоваться. Но в наш русский, как ныне говорят, менталитет входит удивительная черта: мы не умеем радоваться успеху человека, нам близкого и по крови, и по взглядам. Вот это удивительно! Может быть, это особенность всех больших народов, и пока история не сократит их поголовье до критической точки, не пробуждается племенная солидарность. К сожалению, особенно в литературе отсутствие такой солидарности очень ощутимо. Хотя, может, это и к лучшему…
– «Литературная газета», которую вы возглавляете и которая забирает уйму времени и сил, не отодвигает ли ваше собственное творчество в долгий ящик?
– Я бы так сказал: в принципе, конечно, это достаточно тяжелый крест, но здесь есть несколько обстоятельств. Я, как и большинство серьезных писателей, никогда не ограничивался одной только литературной деятельностью. Всегда писатель занимается еще или издательско-журнальной работой, или политикой, или благотворительностью. Чехов ездил на Сахалин, Даль изучал проблемы жизни губерний, Щедрин был крупным чиновником. Не может писатель только писать, если он будет только писать, через две-три книги ему писать будет не о чем. Это нормально. Шестнадцать лет я сидел дома на вольных хлебах и все равно чем-то занимался: издавал альманах «Реалист», баллотировался в Думу, занимался политической деятельностью, преподавал, вел передачи на телевидении. И сейчас это все превращено в литературу. Те силы, что я раньше тратил на общественную жизнь, сейчас идут на «Литгазету». По временным и энергетическим затратам получается примерно то же самое. Только в одном месте.
В отношении того, что мне суждено написать, я фаталист. На огородном участке, когда лиана поднялась, на ней завязывается множество маленьких огурчиков. Но все никогда не вызревают в полноценные зеленцы, часть из них пожелтеет и отвалится, и кто их знает почему. А вот примерно десять-двенадцать вырастут полноценными огурцами. Вот так же с литературой. Как бы ни складывались жизненные обстоятельства, тебе суждено написать эти вещи и ты их напишешь. Если сверх них начнешь что-то писать, то это будет или не закончено, или неудачно. Сейчас я пишу примерно столько же, сколько писал до прихода в «Литературку». Я написал пьесу за это время, три повести, несколько сценариев.
– Но стали меньше писать публицистику.
– Абсолютно правильно, публицистики стало меньше, потому что редактор свои мысли и чувства выражает через газету, через ее направление, через статьи своих коллег. Хотя я публицистику все равно пишу… «Литературная газета» – это миссия. Когда меня приглашали на эту должность, меня возмущала искаженная картина литературного процесса, которая искусственно насаждалась со страниц газеты: в литературе происходит одно, а отражается совсем другое. Если смотреть телеканал «Культура», абсолютно не получаешь реальной информации о том, что же происходит в литературе. А мы в «Литгазете» теперь даем весь спектр.
– С вашим приходом «Литературка» кардинально изменилась: вернула себе широкого читателя, к вам потянулись регионы и писатели всех направлений, газета вернула себе статус органа общественной мысли и зеркала современной российской литературы. Какой вы задумали сделать газету, когда решили возглавить ее?
– Я понимал, что у нас литературных изданий «с направлением» – переизбыток, они все «с направлением». «Новый мир» – с направлением, «Наш современник» – с направлением, «Знамя» – еще с каким направлением. Там свой узкий круг авторов, там, если ты не входишь по нескольким признакам в эту обойму, тебя близко не подпустят к изданию, даже если ты написал гениальное произведение. Было необходимо такое издание, где может выступить писатель с любыми взглядами, с любой эстетической концепцией, где могут столкнуться мнения критиков, которые давно уже не спорят. Я пришел с идеей, что мы делаем общую литературную газету, где может выступить любой писатель, деятель культуры, политик – независимо от политических взглядов. Таким образом, мы даем полную картину современного литературного и духовно-культурного процесса.
Это не значит, что у меня нет своих симпатий. Я по взглядам – консерватор, патриот. Я никогда этого не скрывал. Я писал статьи о патриотизме, когда это слово вообще не пускалось в центральную прессу, моя статья «Россия накануне патриотического бума» вышла в «Комсомольской правде» в 1992 году. Но я считаю, что самое последнее дело, когда главный редактор начинает всем навязывать свою точку зрения, как политическую, так и эстетическую. Поэтому у нас представлены все направления, даже скандальные. Я, например, считаю, что Владимир Сорокин – это литературное хулиганство, но раз есть такая проблема, мы дали высказаться всем: Сорокину, его издателям, движению «Идущие вместе». А читатель пусть делает вывод.
Но что поразительно: эта позиция вызвала жуткое раздражение как с одной, так и с другой стороны. С одного края нас называют либерал-предателями, сионистами и т. д., а с другой стороны – зоологическими красно-коричневыми, антисемитами и т. д. Каждый из нападающих на нас, будучи в идеологических шорах, видит только свое. Они не видят, что мы даем весь спектр патриотической литературы, а видят только, что даем весь спектр либеральной, и наоборот. На что я сказал: «Пока я главный редактор, на страницах «ЛГ» будут все писатели». Мы восстановили традицию поздравлений писателей с юбилеями, независимо от направленности их творчества. Я, например, скептически отношусь к политическим и тем более литературным заслугам Анатолия Приставкина, но когда у него был юбилей, мы поздравили его, потому что он – фигура в современном литературном процессе. Мы не можем сейчас предсказать точно, останется тот или иной писатель в истории литературы или его забудут через несколько лет. Никто не знает, что останется, а что нет. Булгаков в журналах 20-х годов занимал почти незаметное место. Если бы не его пьесы «Дни Турбиных» и «Зойкина квартира», его вообще мало бы кто знал тогда, хотя он писал прекрасную прозу. Прошло время, и он оказался писателем первой величины. Та же история – и с Андреем Платоновым.
