“Ты меня подставляешь”, — по словам Гусинского, возмутился Малашенко.
“Да, — согласился Гусинский, — подставляю. Ноя подставляю и себя, хочешь верь, хочешь нет. Я не скрываю, что это — наше коллективное решение. Мы должны помешать коммунистам прийти к власти”.
Вскоре после этого Малашенко встретился с Ельциным. Он был прямолинеен. “Вы не можете использовать средства информации как инструмент пропаганды советских времен, — сказал он Ельцину. — Так не получится; вам нужно, чтобы вас выбрали. Вам нужно много работать. Вам нужно совершить поездку по стране, о ней должны сообщать в программах новостей, вы должны выступать, встречаться с людьми и так далее”. Малашенко посоветовал Ельцину провести современную предвыборную кампанию западного образца в стране, где такие кампании никогда не проводились.
“Интуитивно он понял меня”, — сказал мне Малашенко.
Затронув щекотливый вопрос, Малашенко напомнил Ельцину, что он — один из партнеров Гусинского. Он попросил Ельцина о защите в случае еще одного нападения со стороны Коржакова. По словам Малашенко, Ельцин понял и согласился. Позже Гусинский объяснил согласие Ельцина присущим ему чувством власти. Ельцин знал, что ему нужен Малашенко независимо от того, что было раньше. “Ради власти, — сказал Гусинский, — Ельцин был готов полюбить своих врагов, предать друзей, ему было все равно. Цель заключалась в том, чтобы удержать власть”.
Чубайс привлек самых лучших и способных политтехнологов финансовых кланов. “У каждого из них я взял самых лучших людей”, — сказал Чубайс. Среди них были Шахновский, один из ближайших помощников Лужкова, организовавший клуб на Воробьевых горах, и Сергей Зверев, сотрудник Гусинского, один из лучших лоббистов. В эту же группу вошли Евстафьев, помощник Чубайса, ранее работавший на телевизионном канале Березовского; Александр Ослон, ведущий специалист по проведению опросов общественного мнения; Вячеслав Никонов, бывший член нижней палаты парламента; Сатаров, политический советник Ельцина. Многие другие работали в качестве внештатных сотрудников, например Сергей Лисовский, воротила шоу-бизнеса и рекламы. В марте, когда группа еще только формировалась, предвыборная кампания была уже на грани провала.
Искусство и наука проведения опросов общественного мнения пребывала в России 1996 года еще в своем младенчестве. Вместо опросов по телефону организаторы полагались на армию интервьюеров, ходивших по квартирам с блокнотами и анкетами. Увидев их, люди часто захлопывали дверь. Однако, набравшись смелости и терпения, социологам все же удавалось получить представление о позиции электората. Опросы, проводимые Ослоном, отражали следующую картину. Многомесячные задержки зарплаты вызывали недовольство по всей стране. Крайне непопулярной была война в Чечне. Январское сражение в Первомайском оказалось особенно унизительным для Ельцина. Он заверял, стоя перед телевизионными камерами, что тридцать восемь первоклассных российских снайперов следят за каждым шагом мятежников и в течение одного дня перестреляют их всех, — для убедительности он даже подвигал вперед-назад головой, словно целясь сквозь оптический прицел. Однако мятежники сумели скрыться. Складывалось впечатление, что Ельцин не имеет никакого представления о кровавой реальности войны. “Чечня — это фундаментальный вопрос, — сказал мне тогда Ослон. — Ему не остается ничего другого, как закончить войну в Чечне”. Однако еще одним фактором, по мнению Ослона, была изоляция Ельцина “за кремлевскими стенами”. Россияне чувствовали, что потеряли контакт со своим лидером, бывшим популистом, ездившим на троллейбусе, который необъяснимым образом стал карикатурой на самого себя{408}.
Все же опросы показывали, что у Ельцина имеется запас народного доверия, нужно лишь суметь воспользоваться им. Несмотря на все его ошибки, рейтинги Ельцина шли вверх, когда избиратели задумывались не о прошлом, а о том, что будет со страной дальше. Но Ельцин, вместо того чтобы пополнять этот запас, лишь понапрасну его тратил.
Сказанное ему Березовским было правдой: Коржаков надеялся отменить выборы, чтобы исключить возможность поражения. В конце февраля Сосковец тайно пригласил группу американских политических консультантов, чтобы те проанализировали тенденции изменения общественного мнения. 27 февраля Сосковец сказал консультанту Ричарду Дреснеру: “Одна из ваших задач состоит в том, чтобы за месяц до назначенной даты выработать рекомендации, не следует ли нам вообще отменить выборы, если, по вашим прогнозам, мы потерпим на них поражение”{409}. Коржаков пытался уговорить Ельцина отказаться от выборов. Ельцин вспоминал потом, как Коржаков его убеждал: “С трехпроцентным рейтингом бороться бессмысленно, Борис Николаевич. Сейчас упустим время за всеми этими предвыборными играми, а потом что?”
Коржаков предлагал и свое объяснение: “Мне тогда было ясно, каков был наш выбор: либо Зюганов, либо больной президент. Вот почему я хотел, чтобы выборы отложили на два года”{410}.
По прошествии некоторого времени Дьяченко признавалась, что Коржаков старался “сохранить свое влияние” на Ельцина и окружил его “тесным кругом своих людей”. Вскоре “папа оказался окружен людьми, которые все как один говорили: да зачем нам эта тяжелейшая кампания, вы останетесь еще на два года, это большой срок, там спокойно проведем выборы, все демократические ценности сохранятся”{411}. Коржаков знал то, чего не знали другие: Ельцин был серьезно болен. Но ответственность за идею о переносе выборов нельзя возложить на плечи одного Коржакова. В какой-то момент она стала идеей Ельцина. Он выдвинул план, предусматривавший в нарушение конституции роспуск Государственной думы, запрет коммунистической партии и перенос выборов. “Я должен был принять радикальные меры”, — писал Ельцин в своей биографии, не объясняя причин. “После этого шага с компартией в России будет покончено навсегда”, — думал он, по собственному признанию, в то время. Но и с Ельциным, вне всякого сомнения, тоже было бы покончено. В его признаниях многие вопросы остались без ответа, в частности — почему он так далеко зашел в реализации столь рискованного плана. “Я не знаю, кто именно был автором этой безумной идеи, — вспоминал Березовский, — но Коржаков и его группа очень активно пытались претворить ее в жизнь”{412}.
В пятницу, is марта, Государственная дума 250 голосами против 98 приняла не носящее обязательного характера решение аннулировать соглашение, заключенное в 1991 году в Беловежской Пуще. Это соглашение было заключено после неудавшегося путча между Ельциным и лидерами Украины и Белоруссии. Встретившись в заповеднике недалеко от Бреста, они объявляли о создании своего собственного союза, бросив вызов Горбачеву и вызвав распад Советского Союза тремя неделями позже. Голосование в Думе было политическим заявлением, эффектным жестом со стороны недавно избранных коммунистов и националистов. Но для Коржакова и его партии войны это голосование стало идеальным предлогом для того, чтобы распустить Думу. В течение следующих двух дней в Кремле развернулась тайная драма, имевшая чрезвычайное значение. Сведения о ней были настолько секретными, что большинство журналистов, включая меня, имели об этом весьма смутное представление и узнали о случившемся гораздо позже. Мне следовало уделить больше внимания реакции Ельцина на голосование, проведенное в субботу. Ельцин сказал, что Дума поставила под сомнение собственную легитимность, а также “возможность проведения президентских выборов”. В то время я не понимал, насколько всерьез говорил это Ельцин.
Ранним субботним утром Ельцин вызвал в Кремль министра внутренних дед Анатолия Куликова — архитектора чеченской войны и руководителя коррумпированных органов милиции всей страны. Его грудная клетка напоминала бочку, а глаза скрывались за толстыми темными стеклами очков. Войдя в кабинет Ельцина, он увидел, что российский президент “возбужден и взволнован”. Как только Куликов сел, Ельцин сказал ему, что решил распустить Думу, запретить коммунистов и отложить выборы. “Я не собираюсь больше терпеть этого, — сказал Ельцин. — Мне нужны два года”. Куликов вспоминал, что Ельцин продолжал повторять: “Мне нужны два года”. Ельцин сказал, что об указе будет сообщено во второй половине дня{413}.
Куликов, пообещав выполнять приказы, попросил дать ему время на обдумывание плана Ельцина. Он сказал, что вернется к Ельцину в 17:00. Сразу после этого Коржаков пригласил его выпить коньяку с ним и Сосковцом, и по тому, как “страстно” они говорили, Куликов догадался: именно они — авторы идеи об отсрочке выборов. Потом Куликов зашел к генеральному прокурору Юрию Скуратову и председателю Конституционного суда Владимиру Туманову; выяснилось, что каждому из них Ельцин сказал об одобрении его плана всеми остальными, хотя это было неправдой. Когда Куликов снова вошел в кабинет Ельцина в 17:00, он увидел, что лицо российского президента стало “мрачным и землистым”. Куликов выразил серьезные сомнения относительно плана, предупредив Ельцина, что осуществление такого плана может привести к “социальному взрыву” в России и что у них “нет сил для того, чтобы контролировать ситуацию”. Для Ельцина это, должно быть, прозвучало зловещим предупреждением, что армия и внутренние войска не поддержат его. Но Ельцин не испугался и приказал помощникам готовить указ. Куликов пошел в кремлевский кабинет, где составлялись проекты документов. Он подошел к окну, выходившему на Красную площадь, по брусчатке которой около шести часов вечера прогуливалось много людей.
