Однако чем же все-таки объясняется столь упорный курс на амикошонство с сокровищницей мировой культуры? Я думаю, здесь возможны два объяснения. Первое: названные писатели просто не понимают значения слов "сокровищница мировой культуры", думают, что эта сокровищница нечто вроде личного холодильника, куда можно совать всё, что нравится: кусок колбасы, бутылку "жигулёвского", солёный огурец,.. Но если это если люди действительно не понимают, а, следовательно, и не могу объяснить значение употребляемых ими слов, то тут нельзя не вспомнить, что Толстой однажды сказал:" Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значение которого он не может объяснить, лишается права писать и получает 100 ударов розог"/ПСС,т.62,с.438/. Вот вам и непротивленец злу!.. Ах, как было бы поучительно и благотворно накануне Восьмого съезда писателей, или во время его осуществить хотя бы вторую часть мудрого толст кого закона! - учинить воспитательную экзекуцию. Пусть не сто розог, а хотя бы двадцать пять. Пусть не всех пороть, а хотя бы одного Алексеева, как самого масштабного инвеститора в сокровищницу, или бы одного Кузнецова, как самого живучего, или одного Борзунова.
Хотя бы одного!.. И учинить это следовало бы непременно улице Воровского во дворе правления Союза писателей СССР перед памятником сидящего в кресле Толстого.
Конечно, людям которые мировую культуру путают с собственным холодильником, очень трудно занимать ответственные должности и руководить литературной жизнью великой страны, которая внесла в сокровищницу этой культуры столь достойный вклад. Им, пожалуй, даже труднее, чем их духовным собратьям из бывшего руководства Союзом кинематографистов, среди коих также имелись попытки несколько поспешного проникновения всё в ту же сокровищницу, за что недавно, в мае они и поплатились: ни один из них не был избран в состав нового руководства. Думаю, что они все во главе с Львом Кулиджановым охотно согласились бы и на сто розог, если это избавило бы их от того, что они получили. Впрочем, после ста розог они, вероятно, очень долго не могли бы погрузить свои афедровы в самые мягкие кресла...
Однако объяснение всей этой фантасмагории с сокровищницей ми вой культуры прямым невежеством, пожалуй, правильно лишь отчасти по отношению только к некоторым из названных литераторов. Есть другое, гораздо более правдоподобное объяснение. Чтобы его понять, вернёмся к сокровищному списку М.Алексеева. Не трудно видеть, что в нём преобладают главным образом представители высокого начальства и есть также личные дружки инвеститора. Почему Алексеев не зачислил в свой отряд. Например, В.Распутина?
Ведь не плане он, допустим, А.Иванова? Нет, конечно, не площе, но -не начальство, почему нет среди алексеевских сокровищников, скажем, Ч. Айтматова? Ведь не жиже он, предположим, А. Чаковского? Нет, никак не жиже, но - не дружок.
При виде того, как много среди нареченных Алексеевым классиками мировой литературы нашего благоденствующего литературного начальств сплошь секретари да председатели, главные редакторы да разные члены - кто редколлегий, кто редсоветов, а кто и самого -ЦК - при виде этого невольно закрадывается мысль о ныне, увы, столь частом небескорыстии. В самом деле, если не под дулом же пистолета, а совершенно добровольно человек вопреки рассудку объявляет даже незаконченную /о литературных достоинствах пока помолчим/ книгу 1-го секретаря Союза писателей, председателя Комитета по Ленинским премиям, члена ЦК сокровищем мировой литературы, то не вправе ли мы допустить, что за этим аморальным поступком стоит желание подольститься к высокопоставленному липу с целью получения от него каких-то благ, например, содействия в присуждении Ленинской премии, которой у того человека, как ни странно, до сих пор нет? Если книги другого члена ЦК, секретаря Союза писателей СССР и главного редактора влиятельного еженедельника тот же человек наперекор здравому смыслу и прогрессу всей литературы провозглашает редкостными жемчужинами мирового искусства, то не имеем ли мы основание предположить, что безнравственное деяние это направлено на то, чтобы, допустим, добиться от влиятельного еженедельника одобрения себе как писателю и общественному деятелю? Если... . Словом, так ли уж сильно мы ошибёмся, расценив эти постыдные действия, с одной стороны, как гомерическую художественную приписку - своеобразную разновидность мерзкого социального зла., проникшего во множество сфер нашей жизни, а с другой - как морально-эстетическую взятку, взятку льстивым словом, разновидность еще одного столь же ядовитого социального зла, поразившего едва ли не все области нашего бытия? Да, конечно же, отбросим сомнения, перед нами отвратительный симбиоз - приписка-взятка. Это явление имеет особенно циничный и социально опасный характер, ибо, во-первых, взятка делается не из своего кармана, а за счёт профанации подлинных сокровищ; во-вторых, приписка совершается на глазах миллионов посредством печати, то есть с использованием средств и орудий, принадлежащих обществу. В последнем пункте названные здесь писатели ничем не отличаются от шоферяги, который возит на общественном автобусе левых пассажиров, выручку гребёт себе, а в отчёте показывает сотни километров полезного пробега.
Впрочем, не надо понимать дело так, будто взятки в литературе даются только начальству, а лакейские приписки делаются лишь в отношении его. Отнюдь. Вот я упоминал, что Феликс Кузнецов назвал од ну наше современницу "поэтом пушкинского дарования". Эта писательница никаких постов не занимает, но у неё немало влиятельных почитаталей, и если приписка совершена в отношении именно её, то взятка дан не только ей, но и её почитателям. Такие тонкие взятки-приписки од на из причин поразительной непотопляемости многоопытного Кузнецова.
Могут сказать: "Ну, хорош о. допустим, Алексеев, Кузнецов, Борозунов и многие не названные здесь действительно приписчики и взяткодатели. Но Марков? Ведь он зачислил в сокровищницу одного ленинградского артиста, то есть человека, который для него никакой не начальник. Пусть это приписка, но уж никак не взятка". Действительно, надо признать: на этот раз Г. Марков выступил в роли только приписчика. Но вспомним другой не столь давний и гораздо более выразительный эпизод из его жизни. Вручая высшую литературную премию одному очень большому начальнику, Г.Марков назвал его сочинения "подлинно народными книгами", "событием огромного значения в духовной жизни общества", сказал, что "все мыслящие люди были потрясены" ими, что они "духовно обогатили и воодушевили на новые подвиги миллионы и миллионы людей не только в Советском Союзе, но и в других странах планеты", что они оказали "плодотворное влияние на все виды и все жанры литературы", что, наконец, "по популярности, по влиянию на масса, на их сознание они не имеют себе равных", - тут оратор вольнодумец в угодническом рвении даже задвинул на задний план книги Маркса, Энгельса и Ленина. Но и этого всего ему показалось мало. Ещё он пламенно облобызал нового лауреата и объявил его "великим сыном народа", "создателем, творцом народного счастья"/литературная газета, 1.4.1980/. Вскоре после этого Г.Марков получил свою вторую? Золотую Звезду, давшую ему право на прижизненный памятник. Кто же теперь докажет, что та его речь при вручении премии была не взятка ради памятника?
Примечание 2002 года: этот большой начальник был Л.И.Брежнев. Ему вручалась Ленинская премия за трилогию "Малая земля. Возрождение. Целина."
Выступление Владимира Бушина на митинге писателей Москвы 29 марта (НаТорбатом мосту у Дома Советов
Не знаю, как вы, товарищи, а я нахожу еще силы, чтобы в это страшное время читать русскую классику. На митинг я пришел с третьим томом "Войны и мира" Толстого. Только вчера я закончит его читать. Там в последних главах рассказывается, как французы заняли Москву, как русскую столицу захватили французы. Уже было Бородинское сражение. На военном совете в Филях Кутузов уже сказал свою бессмертную фразу : "Я их заставлю конину жрать!" Армия через Москву отходит на рязанскую дорогу. Почти всё население город ушло. Семья Ростовых из-за нерасторопности старого графа замешкалась. Они ждали подводы из своих подмосковных деревень. 31 августа на Поварской у ворот дома Ростовых остановился большой поезд раненых. Вид их был ужасен. У некоторых еще кровоточили раны. Бывшая ключница старушка Мавра Кузьминишна, обмирая от жалости и сострадания, подошла к одной кибитке и, не спросясь своих господ, предложила одному бледному офицеру остановиться в их доме, отдохнуть. Наташа, стоявшая рядом в белой косыночке на волосах, которую она держала обеими руками за кончики, тут же обратилась к майору, начальнику поезда. Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
-Как вам угодно, мамзель...
Но увидев, как молодая женщина серьёзна, он перестал улыбаться.
