А руководство комиссии заявляет, что обмена не было. Это легко было проверить, потому что комиссия каждое свое действие, каждый обмен протоколирует. И в состав комиссии, кроме сотрудников администрации президента, входят и 10 депутатов Государственной Думы, в том числе Юлий Рыбаков, бывших и настоящих депутатов Государственной Думы, Юлий Рыбаков, Элла Памфилова и другие.
Протокола комиссии по обмену Андрея Бабицкого не существует в природе. И любой вот из названных мною лиц, я думаю, что защита Андрея Бабицкого сделает официальный запрос в комиссию, они это не отрицают. Я спросил у них, имею ли я право от их имени сказать, что комиссия никакого отношения к обмену Андрея Бабицкого не имела. Они мне подтвердили — Константин Голумбовский, Владимир Золотарев, председатель комиссии, что «нет, не имеет комиссия никакого отношения к обмену». И повторяю, протокола комиссии не существует.
Комиссия в течение полугода с декабря, с 13 декабря 1999 года по 13 июня 2000 года, вот в эти полгода имела право осуществлять обмен и освобождение наших военнослужащих, и обмен их на тех людей, которые содержатся под стражей, обвиняются за какие-то уголовные преступления или под следствием находятся, или за судом, или осуждены. Вот такое право комиссия реализовала всего лишь два раза, 6 и 13 июня, причем 13 июня — это был последний день полномочий комиссии по обмену.
И повторяю, вот протоколов обмена Андрея Бабицкого на российских военнослужащих не существует, то есть это был обман, это была фикция, никакого обмена реально не было. У кого находился Андрей Бабицкий, есть все основания полагать, что он находился у чеченцев, связанных со спецслужбами России; есть все основания полагать, я думаю, он тоже об этом скажет, потому что он узнал этого человека, что он находился в Автурах в доме Гази Дениева, брат которого, Адам Дениев, известный вот здесь, в Москве, и сам, они работали на спецслужбы России.
По удивительному стечению обстоятельств, за день до окончания процесса, судебного процесса над Андреем Бабицким, в прессе появилась информация о том, что Гази Дениев был убит, предположительно, в результате криминальных разборок здесь, в Москве, буквально несколько дней назад. Вот та информация, которой я обладаю, та информация, которую я представил суду, но суд не удосужился проверить мою информацию за неделю.
Я 2 октября выступал на суде, суд закончился 6 октября. За это время я дал телефон комиссии на суде и могу дать его и вам. Даю телефон зампредседателя комиссии Константина Викторовича Голумбовского: 206-38-09, можете позвонить и узнать, обменивала ли комиссия Андрея Бабицкого на кого-либо, я уверен, вы получите ответ, что нет.
Но судья этого не сделал. И вполне понятно почему. Вот Генри Маркович Резник, он сказал, ведь фактически и судья, и прокурор, вот здесь было сказано, особенно судья, он как бы сочувствовал нам, но пойти против власти не мог, как и прокурор. Наверное, тогда пришлось бы защищать Генри Резнику уже судью. И вот я согласен со словами Генри Марковича, что мы не вправе требовать от районного судьи героизма. Спасибо.
ПАНФИЛОВ: Генри Маркович Резник.
РЕЗНИК: Немножко отмотаю пленку назад и напомню, что после того, как Андрея Бабицкого заключил в объятия министр внутренних дел и в полном восторге оттого, что он обнаружился именно в Махачкале, поблагодарил и наградил милиционеров, которым посчастливилось встретиться с Андреем в кафе, о чем они очень живо и весьма с большим удовольствием изложили суду в своих показаниях, вот после этого, когда вмешалась Генеральная прокуратура, и все буквально в несколько часов поменялось, я напоминаю вам, что Бабицкий был арестован первоначально по обвинению в подделке документов. И затем в Москве следствие велось именно по вот этому обвинению, которое Андрею было предъявлено.
Но очевидно, то, что Андрей не имеет никакого отношения к подделке, не было известно следователю Данилкину, но хорошо было известно его начальству. Во всяком случае, следствие было проведено вот в этом направлении весьма и весьма всесторонне, и выявилось, что буквально никаких абсолютно следов, которые бы указывали на то, что Андрей принимал участие в изготовлении этого поддельного документа, не нашлось.
И дальше, дальше, дальше перед следствием, а в сущности перед Генеральной прокуратурой, потому что в деле аж три указания Генеральной прокуратуры о том, как вести следствие, встала очень тяжелая задача. Дело надо было прекращать, поскольку обвинение не подтвердилось, но имеется такая статья, часть 3 статьи 327, которая предусматривает ответственность за использование заведомо подложного документа.
Дальше у меня будет немножко по юридической части, я вам скажу, что это за норма, это норма, которая не содержит вообще лишение свободы в качестве меры наказания, и там и с правом работы, и штраф, и Андрею было предложено согласиться на амнистию. Это было отвергнуто.
Затем нам предложили прекращение дела, есть такое, норма такая, за изменение обстановки. Изменилась обстановка — вот тогда было совершено преступление, но сейчас вроде бы как все изменилось, поэтому можно дело прекратить. На это тоже Бабицкий не пошел. И вот тогда ситуация поменялась. Дело в том, что это только процессуально как бы обвинение на процессе было в нападении, а мы в защите. На самом деле защита уже оказалась в нападении, а обвинение в защите. Почему? Потому что надо было спасать всех тех неустановленных или частично даже проявившихся лиц, которые имели отношение вот к этому беззаконию, которое творилось на протяжении полутора месяцев в отношении журналиста. Их надо было спасать.
Что делает Генеральная прокуратура? Она дает указание: выделить все материалы, которые касаются изготовления вот этого поддельного документа. Андрей не причастен. Но ведь дело в том, что преступление-то было. Действительно был изготовлен подложный паспорт. И это должно было бы стать предметом расследования. Но все материалы выделяются в отдельное дело… Я обращаюсь к вам с просьбой, если это представляет для вас интерес, пожалуйста, вот как-то проследите путем запросов, а что с этим делом-то, которое выделено? Причем не просто выделяется, а принимается к производству Генеральной прокуратурой. Хотя это — подследственность МВД.
А вот по этому обвинению, которое, в общем-то, конечно, не стоит выеденного яйца, дело направляется в Махачкалу. Для чего? Не может власть допустить, чтобы было произнесено слово «оправдан», «реабилитирован». Журналиста надо дискредитировать, ну хотя бы на, вот я говорил, десять секунд, пока будет произнесено «признан виновным», «осужден», а дальше, дальше… ну, что ж, действует амнистия, которая, фактически заклиная Андрея, чтобы он согласился на ее применение на предварительном следствии…
И второе. Второе — конечно, надо защитить вот этих людей, которые творили весь этот произвол. Мы оказались в Махачкале, и здесь я хочу обратить внимание на следующее обстоятельство. Может быть, многие из вас заметили, что я по некоторым делам весьма резко обрушиваюсь на Генпрокуратуру, на спецслужбы. В общем, никогда, практически никогда не переношу огонь критики на суд и вот почему. Единственная надежда наша, что наконец-то реально будет осуществлена судебная реформа и мы получим действительно независимый, не оглядывающийся на интересы исполнительный власти суд, где мы можем получать справедливость.
Я вот сейчас напомню про дело Вадима Поэгли, дальше я проведу некоторую параллель с делом Андрея Бабицкого. Вы помните, что в первой инстанции был вынесен, как сейчас уже признано Верховным судом незаконный, необоснованный приговор, но и не подвергал критике судью Говорову. Я прекрасно понимал, в каком положении находится районный судья в Москве. Здесь же, в Махачкале, мы имели практически идеальное проведение процесса судьей, который, по-моему, по своей квалификации, по, я бы сказал, воспитанию и по уму мог бы вообще украсить любой суд здесь, в Москве.
И фактически, фактически мы в результате этого процесса получили расходящееся с тем, что написано в приговоре, решение, которое стало всем присутствующим в деле, то есть все фактически маски были сорваны.
Дальше. Вот я по делу Вадима Поэгли сделал неутешительное такое заключение, что журналистский цех не выдержал испытания на сплоченность. Вот как я считаю, кто-то, может быть, со мной поспорить может, но вот есть профессия адвоката и журналиста, где мы можем расходиться, спорить, но тогда, когда идет атака на основы нашей профессии, у нас это — независимость и профессиональная тайна, у вас это — свобода слова и информации, должно быть единство… И вот я помню, как по делу Вадима Поэгли были публикации до суда, после суда — не могу сказать, что их было много, но, в общем, не единичные, — которые осуждали журналиста. Такие же были по делу Леры Новодворской, по которой тоже дело было прекращено. Я его вел. И вот сейчас мы столкнулись с тем же, что фактически… фактически люди, мной и уважаемые, и, безусловно, и знающие, и образованные, руководствуясь неизвестно чем — а может быть, и известно чем, фактически некими политическими пристрастиями, некоторыми установками, которые движут теми людьми, той рукой, которая их кормит — осуждали… осуждали человека, который выполнял свой профессиональный долг.
