поют!
Ее поют над скатертью залитою, Над кружкой опрокинутой,
забытою… И те поют, которые не пьют. Поют и в даль глядят серьезно,
пристально,
И узнают
волнующее исстари Родное что-то,
кровное,
свое!
Ее поют поля,
вокзалы,
пристани… О, как самозабвенно, жадно,
истово И вдохновенно как
поют ее! Сквозь города российские и веси, Сквозь времена,
что под землей текут, Я в старой этой
заунывной песне
Плыву,
рукою подперев щеку. Закрыв глаза,
плыву в раздольном русле,
Плыву,
плыву к оплаканным векам. И волны
теплой
человечьей грусти
Мне в душу
катят,
словно в океан!
После начала второй части, опубликованной как самостоятельное стихотворение в книге "Лебедь у дороги", следуют также нигде более не публиковавшиеся строки:
Что засигналит
космонавт из бездны (Пусть будет физик до мозга костей): "Земля… Земля… Пришлите срочно песню… Без песни
задыхаюсь в пустоте…" И закричит, застонет в мегагерцах Затерянная в космосе тоска: „Земля!
Спасите…
Что-нибудь -
для сердца…
Про родину…
Про Русь…
Про ямщика!"
Хочу напомнить: стихи увидели свет в 1960 году, то есть в самом начале поэтического пути. Передреев обратился к народной песне, видя в ней "родное что-то, кровное, свое!" Он и затем не раз посвящал песням как отдельные строки, так и целые стихотворения: "Песня" ("И снова сердце вздрогнет и забьется…"), "Как эта ночь пуста…" (в автографе "Песня"), "Тётя Дуся, бедная солдатка…", "На Волге":
И на корме, где песен праздник Волнует душу мне до слёз - Объятый думой Стенька Разин И в диком мху Седой утес…
В дружеском окружении Передреев слушал пение с тем же чувством, что выражено в его стихах. Глаза его всегда увлажнялись при пении Кожиновым романса на стихи А. Дельвига "Когда, душа, просилась ты… " Словно сливаясь с песней, "рукою подперев щеку, закрыв глаза", слушал он пение А. Лоб-зова и Н. Тюрина на стихи Рубцова.
На тех пушкинских вечерах, о которых говорилось выше, Передреев, прослушав "Пророка", неизменно просил поставить "Ноченьку". И каждый раз словно впервые слушал пение великого певца. Я даже подарила ему комплект пластинок с полным репертуаром Шаляпина, но он по-прежнему, бывая у нас дома, просил поставить "Ноченьку". Почему именно эту песню? Подарок - "для сердца", "родное что-то, кровное, своё".
Некоторые современные песни, а вернее, их тексты, высмеивались поэтом беспощадно. Не явился исключением и "День Победы":
- Представляешь? Победа! Весь народ ликует "со слезами на глазах". И долгожданная встреча матери с сыном, прошагавшим "пол-Европы, полЗемли" вроде бы невозможна без слёз и даже рыданий, а тут, как ни в чём не бывало: "Здравствуй, мама, возвратились мы не все". Кто эти "не все"? Будто мать сама не знает о неисчислимых потерях войны, не пережила их своим материнским сердцем! Затем, едва переступив порог родного дома после долгих военных лет и высказав матери, казалось бы, столь горестные слова о погибших, сын изъявляет желание "босиком бы пробежаться по росе". Кошмар!
Присутствующий при этой беседе Соколов также вдоволь потешался над текстами некоторых современных песен. Не поздоровилось и знаменитой "Гренаде". Поводом послужил рассказ о двух поэтах-переводчиках, сопровождавших Соколова на прогулке в Малеевке. Строго следуя производственной норме, то бишь выдавая на-гора ежедневно определенное количество строк, они то и дело поглядывали на часы и, наконец, с возгласом "Назад, к машинкам!" повернули к Дому творчества. "Я же, - рассказывал далее Соколов, - стыдливо опустив голову, продолжил прогулку, но "отряд не заметил потери бойца". Помолчав, он добавил: "Видишь ли, "не заметил" и безмятежно "яблочко-песню допел до конца". Присутствующие продолжали: почему, дескать, кавалерийский эскадрон "держал в зубах" песню "Яблочко"? Ведь это, скорее, плясовой напев, что-то вроде частушки, под его мелодию в балете "Красный мак" матросы выбивали чечетку. И вообще, ни движущиеся шагом, ни тем более мчащиеся в боях кавалеристы никогда не поют, и тому есть целый ряд причин.
Известно, что и Николай Рубцов подсмеивался над словами: "Мы будем петь и смеяться, как дети, среди упорной борьбы и труда… " Что сказали бы эти поэты по поводу звучащих и сейчас таких перлов, как "будь или не будь, делай что-нибудь…"?
9. "Кого зовёт он так по белу свету…"
Не отличаясь аккуратностью в переписке, я, бывало, получала за это упреки от Передреева. А однажды из тощего конверта выпала всего лишь красочная открытка с изображением поющего во все горло петуха и с надписью на обороте:
Страшно Пете жить на свете - Никого на свете нету. Петя крикнет вдаль… А Пете Ни привета, ни ответу.
Эта открытка с поющим петухом напомнила мне о впервые услышанном чтении Передреевым стихов "Воспоминание о селе". Несмотря на скромную аудиторию - я и моя молодая приятельница, студентка МГУ, вспоминавшая потом эту встречу с поэтом, как одно из самых счастливых событий в ее жизни, - Передреев сам предложил нам послушать стихи и начал негромко, раздумчиво, как и подобает воспоминанию:
Кричит петух
Рассветный и охрипший…
Чуть шевелит солому ветерок…
Кричит петух
И бьёт крылом по крыше…
Тем неожиданнее и более волнующе прозвучали затем слова о драматично сложившихся судьбах семьи, родной деревни, страны - когда "кому-то захотелось очень круто судьбу крестьян перемолоть, как рожь". После накаленных строк "Какие бури / В мире просвистели, / Каким железом / Век мой прокричал… " поэт словно бы вернул нас к началу стихотворения:
И вот над краем
Дорогим и милым
Кричит петух…
Ах, петя-петушок,
Как вскинуть он старается
Над миром
Свой золотой,
Свой бедный гребешок!
Кого зовет он так
По белу свету,
Как будто знает -
Песнь его слышна,
И понимает -
Русскому поэту
Нужна земля
И Родина нужна.
Для нас, горожанок, даже ласковое упоминание о петушке всегда казалось окрашенным иронией, а Передреев словно бы пропел ему гимн! Хотелось спросить: "Почему?", но не осмелились. Видимо, крылось в этом "родное что-то, кровное, свое". Иначе не встречались бы строки о пении петуха и во многих других стихах: "Жил старик", "Дома", "Любовь на окраине", "Гармоника в метро" и даже в "Кавказских стихах".
Особое внимание хотелось бы обратить на стихи, опубликованные в посмертной книге поэта "Лебедь у дороги". После начальной строфы:
Всю ночь про жизнь свою Я сочинял стихи… И наступал рассвет, И пели петухи…
следуют мрачные строки о предчувствии смерти, о небытии, забвении. И, как итог, заключительная строфа:
Я прожил жизнь свою. Я сочинял стихи… И наступал рассвет. И пели петухи…
И в этих, столь мрачных, с раздумьями о предстоящей смерти стихах поэт вновь обратился, как к некоему символу, поющему петуху. Ведь он с самого раннего детства и вплоть до юношеских лет просыпался утром под пение петуха и, видимо, связывал с ним наступление рассвета, нового дня, новой жизни. Изображением петуха украшались избы, его вышивали на рубахах, передниках и полотенцах, детей радовали карамельными петушками, деревянными и глиняными игрушками.
10. "И в тишине первоначальной"
Во время похорон, когда процессия провожающих растянулась вдоль узкой дорожки Востряковского кладбища, ко мне подошла незнакомая женщина, и лишь много позже я догадалась, что это была Валентина, сестра Анатолия. Взяв меня под руку, она с глубоким вздохом промолвила:
