В посмертную книгу "Лебедь у дороги" вошли еще две статьи: "О времени или о себе" (впервые "ЛГ", 7.10.1970, N 41) и неоконченная "Два пророка". К сожалению, в книгу не попали статья "Мир поэта", опубликованная в "Дне поэзии" за 1969 год (и перепечатанная затем в N 1 за 2007 год "Нашего современника" в связи со 170-й годовщиной гибели Пушкина), а также интервью о Некрасове ("Вопросы литературы", 1971, N 11).
Для Передреева неотъемлемой частью служения поэзии были и его беседы - по сути, мини-лекции, содержание которых воплощалось затем в его статьях. Но чаще он вступал в беседу просто из желания разделить с собеседником чувство восторга от "пленительной сладости" стихов, предполагая, что это чувство доступно всем. Тщетно ссылалась я на слова Белинского (понимание поэзии - такой же редкий дар, как и поэтический), - Передреев, по справедливому замечанию Г. Ступина, "мог без конца говорить со всяким, весь открываясь, может быть, даже слишком выговариваясь… Геннадию Ступину вторит Сергей Агальцов: "О стихах Анатолий Передреев мог ярко, неподражаемо, свободно цитируя любимых поэтов, говорить часами - в домашней беседе, по телефону, днём и ночью - когда и где угодно". (Как-то он пригласил Кожинова и меня в ЦДЛ "обмыть" очередную публикацию и, едва мы заняли столик, начал читать нам статью Петра Палиев-ского "К понятию гения", время от времени бросая на нас восторженные взгляды. И я, и тем более Кожинов читали эту статью ранее, читал ее и Передреев, но ему хотелось еще раз испытать чувство восторга от ее содержания и разделить это чувство с нами. И мы охотно слушали ее вновь, поскольку читалась она с большим воодушевлением, заинтересованно, а потому и казалась более яркой, убедительной.
Тарелки с едой уже давно стояли на столе, а Передреев всё продолжал читать, но и окончив, еще долго толковал содержание статьи, хвалил ее автора, в чем его от души поддержал Кожинов.) Передреев служил поэзии преданно и бескорыстно, то есть нисколько не заботясь ни о своем месте на Парнасе, ни о житейском благополучии. Покидая, примерно в конце 1963 года, "Знамя", Куняев предложил в свои преемники Передреева, и руководство журнала согласилось с ним. По перестроечным меркам это должно выглядеть как истинное ЧП. Ведь "Знамя" имело ста-
тус "общественно-политического и литературно-художественного журнала", а новый зав. отделом поэзии не был членом ни партии, ни Союза писателей, не имел ни диплома, ни опубликованных сборников стихов. К слову, почти все рядовые сотрудники в отделах критики, прозы и даже такого актуального отдела, как публицистика, были беспартийными. Да и от отдела поэзии ждали скорее стихов на гражданские темы, особенно к знаменательным датам.
Зав. отделом поэзии, несмотря на громкое название, представлял отдел в единственном числе и выполнял много рутинной работы, особенно с графоманами. Не обходилось и без трудностей в отстаивании своего мнения. Мне не раз приходилось становиться свидетельницей довольно бурных споров Куняева, а затем и Передреева с начальством. Один из таких споров достиг особенного накала. Так, войдя в кабинет первого заместителя главного редактора, я увидела крайне возбужденного Б. Л. Сучкова, готового, казалось, испепелить гневным взглядом довольно спокойного Передреева.
- Поймите, Борис Леонтьевич, - убеждал Передреев, - столь возвышенные строки: „Кругом благородные, умные лица, цвет нации, гордость Отчизны моей" никак не сочетаются с концовкой: „И кажется мне, что на бахче арбузы звенят". Ведь речь идет о симфоническом концерте в Зале Чайковского, и упоминание о бахче с арбузами придает стихам комичность, пародийность…
Сучков почему-то не соглашался, горячился, но все-таки уступил, и эти стихи не вошли в подборку. К чести Сучкова, он не только не затаил раздражения против Передреева, но и проникся к нему уважением, следил за его успехами и после увольнения поэта из журнала лестно отзывался о его стихах "Робот" и "Ветер", опубликованных в "Новом мире" еще при Твардовском. Став директором ИМЛИ, приглашал выступать на вечерах института. Однако Передрееву пришлось все-таки покинуть редакцию, и не столько из-за несговорчивости, сколько из-за нарушения дисциплины - сорвавшись на праздники в Грозный, он задержался там еще на несколько дней, когда зачем-то срочно понадобился начальству. Впрочем, он оставил работу без всякого сожаления, хотя и потерял постоянный заработок и завидную для многих должность. Та же участь постигла его в журнале "Наш современник" при С. Вику-лове, где Передреев состоял членом редколлегии.
Вообще стремление к каким-либо должностям и званиям было совершенно чуждо ему. Даже живя после окончания института в Москве на птичьих правах - без квартиры и без прописки, - он не стремился хоть как-то упрочить свое положение. После издания и единодушного одобрения первого поэтического сборника Передреев имел возможность вступить в Союз писателей, что могло определить его жизненный статус, но не воспользовался этой возможностью и затянул оформление необходимых бумаг на много лет. В очередном письме из Грозного он сетует: "А надо делать хоть какие-то дела. Протаскивать свою личность в Союз пис. Прописываться. Боже мой!" Когда сетование по поводу "Союза пис." он повторил затем в Москве, я невольно поинтересовалась: в чём же дело? Ответ прозвучал с глубокой тоской:
- Так ведь надо идти фотографироваться!
- Неужели это так трудно? - не унималась я. В ответ он лишь безнадежно махнул рукой.
Что касается прописки, то тут помогли друзья - Егор Исаев познакомил Передреева с неким номенклатурным работником, поклонником его стихов и статей, в частности, статьи "Чего не умел Гёте…", и тот предложил ему на выбор несколько подмосковных городов. Передреев остановился на Электростали, возможно, потому, что там жил его студенческий друг Эрнст Сафонов. Семья жила там несколько лет, последняя поздравительная открытка датирована 1976 годом, но далеко не на всех стояли даты. И только затем была предоставлена квартира в Москве - сначала крайне неудобная по планировке в так называемой "хрущёвке", недалеко от станции метро "Кузьминки", и наконец более достойная на Хорошевском шоссе. Но получив хоть в конце жизни достойное жилье, Передреев так и не обрел достойных условий жизни.
12. "Я окружен дружелюбною музыкой речи…"
Вторая книжка стихов "Равнина" вышла в 1971 году, то есть спустя семь лет после "Судьбы", и еще через год - "Возвращение" в издательстве "Советская Россия". Затем, после девятилетнего перерыва, в 1981 году, в Баку уви-
дела свет "Дорога в Шемаху" и в 1986 году "Стихотворения" - как и два первых сборника в "Советском писателе". Пять сборников за всю жизнь!
Все его редкие сборники издавались мизерными тиражами, имели небольшой объем, и потому не приходилось рассчитывать на щедрость издательских касс. Чтобы обеспечить семье хоть мало-мальски достойную жизнь, он был вынужден отдавать всё больше времени переводам, единственному доступному ему и обеспечивающему более или менее надежным заработком труду. "Перевожу, как машина!" - признался он в письме Куняеву, и в это сравнение можно было бы поверить, если судить по количеству имен поэтов, чьи стихи он переводил. Находясь в библиографическом отделе Союза писателей, я заглянула в картотеку Передреева и была поражена - 39 фамилий! У меня сохранился их список, его открывает Ф. Абдуразанов и Р. Ахматова, а завершают X. Шарипов и X. Эдилов. Но в него не вошли почему-то Я. Ян-диев, М. Ласуриа, X. Дзабалов и Ш. Цважба. То есть для сорока трех поэтов - из Азербайджана, Абхазии, Белоруссии, Ингушетии, Латвии, Литвы, Молдавии, Осетии, Узбекистана, Украины, Чехии и Чувашии - Анатолий Передреев "прорубил окно" в широкие просторы нашей страны, к сердцам многочисленных любителей поэзии. Заслуга, достойная глубокого уважения! К тому же эти переводы выполнены далеко не механически, не абы как. Иначе кто бы стал называть Передреева лучшим переводчиком и искать его согласия на эту работу?!
В свой последний прижизненный сборник "Стихотворения" поэт включил переводы из Э. Межелайтиса, Н. Хазри и А. Чиботару. Почему именно их? Думается, что некоторые стихи этих поэтов были близки Передрееву, отвечали его мыслям и настроению в те годы.
Передреев питал теплые и дружеские чувства ко многим национальным поэтам, ценил их дарование, уважал традиции народа. Однако его заслуги в этой области не получили должного признания, в частности, у литературной общественности тех народов, чьи стихи он переводил. В какой-то мере его оценили лишь в Азербайджане: в Баку издали сборник его стихов, Наби Хаз-ри откликнулся на кончину поэта телеграммой соболезнования и денежным переводом для семьи. Из других республик, насколько мне известно, откликов не поступало.
12. "Всё беззащитнее душа в тисках расчётливого мира…"
Из черновиков поэта и публикаций ранних вариантов некоторых стихов видно, как совершенствовалось с годами его мастерство, какой коренной переработке и тщательной шлифовке подвергались стихи, как безжалостно отбрасывались целые строфы, а порою и целые стихотворения.
