«Еще вывалит! Что за озорство!» — снова сердито подумала Варя, щурясь от снежной поземки, так и хлеставшей теперь в лицо.
А Мишутка держался за меховые ноги своего нового друга обеими руками и громко хохотал.
— Закрой рот, а то простудишься! — Варя притянула мальчика к себе и подняла повыше кашне, завязанное под оттопыренным воротником его шубки.
Мишутка отбивался, и, глядя на него, старая Егоровна, довольная тем, что ее взяли с собой, смеялась от души, прищурив слезящиеся глаза.
Далеко позади отстал Коробов, нарочно попросивший на конном дворе самую смирную лошадь.
«Еще бы! Везет жену, недавно перенесшую страшную болезнь, и крошечных дочерей… Какой серьезный человек погонит вот так? Только шальной, еще не перебесившийся парень!»
Но Варя не высказала Платону своего недовольства. Пусть беснуется. Не перевоспитывать же его! А еще казался всегда таким серьезным. Хотя теперь уж все равно. На днях она уедет в Москву, вернется к работе над диссертацией, к своим больным. Вливание новокаина внутримышечно облегчило немного состояние Березкина. Это уже большое дело. Но, лишь мельком подумав о Москве и делах в больнице, Варя снова отвлекается… Кошевка чуть-чуть не опрокинулась на раскате, и только ловкость Логунова и то, как он затормозил ногой, весь накренясь в сторону, спасло седоков от падения в сугроб.
«Сломал бы ногу… бешеный! Только этого еще недоставало!» — с мгновенным испугом сказала мысленно Варя, но вслух не проронила ни словечка, а только крепче прижала сынишку. Мишутка рад до смерти, слушая, как покрикивает дядя Платон, как повизгивает под полозьями мерзлый снег да изредка поддает копытом в передок кошевы лошадь, которая разошлась во весь мах, высоко неся под дугой красивую раскосмаченную голову.
34
Ольга! Неужели эта миловидная, располневшая, жизнерадостная сибирячка та самая московская капризница, которую Варя знала на Севере? Сколько раз она приносила ей обед в маленьких эмалированных судках, когда Ольга не то болела, не то просто хандрила перед отъездом Ивана Ивановича в тайгу. Закутанная до пяток в теплый халат, высокая, тонкая женщина с бледным лицом и широкими зелеными глазами, обведенными густой тенью… Как хотелось тогда Варе высказать ей все напрямик, и она поговорила-таки с ней по душам. Ах ты, Ольга Павловна! Сейчас ты кажешься много старше, но раньше не была такой веселой.
Борис Тавров? Добрый знакомый Вари, на которого она столько досадовала и которому не раз была благодарна в глубине души. Он тоже постарел, стал какой-то квадратный. Ну да… плечи раздались, а ростом невысок.
В этом они схожи с Платоном, словно родные братья. Только один светлолиц, голубоглаз, с прямыми русыми волосами, другой черен, как головня.
Тавров долго трясет руку Вари. Ольга без раздумья обнимает ее и крепко целует в щеку, обдав легким запахом хороших духов и молочным дыханием грудного ребенка. Или это показалось Варе — дыхание ребенка… Она знает, что Ольга недавно родила и кормит.
Но даже встреча со старыми знакомыми только на миг вернула мысли Вари к прошлому: снова ее отвлекла возня Логунова с мальчишками. Теперь двое навесились на него — Мишутка и Ольгин Володя… Мальчики успели подружиться, когда Тавров был на руднике и заезжал к Коробовым навестить Наташу. Логунов возится с мальчишками, как ручной медведь, позволив им оседлать себя и делая вид, что они заставили его встать на колени. Володя, надев меховые варежки отца, со свирепым видом заправского боксера тузит Платона по плечам и груди, а Мишутка, повиснув за спиной, тискает ручонками покрасневшую его шею, пока он, задыхаясь, со стоном и смехом не сваливается на лосиную шкуру, сгребая в охапку только что торжествовавших победителей.
— Нокаут! Нокаут! — кричит Володя.
Ольга смеется, держа обеими руками локоть Наташи и не отпуская ее от себя (раскутывать близнецов помогал Коробову Борис). Потом она говорит, глядя на Варю:
— Смешной Платон, правда! Я даже не думала раньше, что он способен на такое баловство. Раньше он, пожалуй, серьезнее был. А?
Варя не отвечает. Эта идиллия вызывает в ней опять чувство досады. Такой богатырь, как Иван Иванович, не стал бы валяться на полу с чужими ребятишками, а Платону все сойдет с рук. Значит, он только прикидывается серьезным. Тем хуже для него!
— Пойдемте, я покажу вам свою Катеньку, — предложила Ольга с гордой и нежной улыбкой. — Мы назвали ее Катериной в честь моей мамы.
Катеньке всего две недели с половиной. Ну, скажем, девятнадцать дней. Но для Ольги это уже настоящий человек. Собственно говоря, и Варя, сразу подобревшая, и Наташа, очень миленькая в ловко повязанной шелковой косынке, тоже разделяют материнское самодовольство. Девочка хорошая: крупненькая, с гладким смугловато-розовым личиком и длинными ресничками — похожа на мать.
— Вы видите, какие у нее волосики! — Ольга трогает ладонью на редкость густые и длинные светлые волосы ребенка. — Я даже подстригла ей челочку. Сзади они ложатся на плечи. Она спит спокойно, и я ее не пеленаю! — Ольга наклоняется крепким станом над кроваткой, осторожно выпрастывает из-под одеяла сжатые крохотные кулачки дочери. — Смотрите, как она славно улыбается во сне!
Женщины смотрят: Катенька точно улыбается!
— У меня Мишутка начал улыбаться после двух месяцев, — говорит Варя.
— А помнишь в Сталинграде?.. Родился ребенок в подвале. — Наташа обняла рукой плечи Вари, прижала ее к себе, точно сестру, задумчиво продолжая глядеть на спящую Катеньку. — Помнишь те страшные бомбежки? И вдруг ребенок родился! Ты не забыла, Варя?
— Нет, конечно, мы ее назвали Витусей. Столько разговоров везде было о ней.
— Я в тот вечер еще ничего не слышала. Наверно, с месяц была глухая. — Лицо Наташи мрачнеет. — Вечером родилась Витуся, а ночью я проснулась и так обрадовалась: слышу — рядом дышит Лина. Сначала только это и услышала — ее дыхание, и сразу взрывы. Бедная Лина! Наверно, они с Семеном тоже здесь жили бы! У них теперь росли бы дети!
С минуту женщины молча глядят на спящего ребенка.
— Самое главное — чтобы были дети! — почти торжественно сказала Наташа. — Все, что мы создаем, делается для них. Дети — смысл жизни.
— И работа. — Это Варя.
— И счастье, — добавила Ольга. — Не только для того появляется на свет человек, чтобы вырастить себе смену! Ведь все живое на земле: и насекомые, и птицы, и маленькая травка каждый по-своему трудится ради своего потомства. Да-да-да, маленькая травка тоже много трудится, чтобы вырастить свое потомство, — повторила Ольга, обрадованная найденным образом. — А человек?.. Он сверх всего должен быть счастлив. Но счастья без любви нет. Значит, и дети, и работа, и все общественное устройство — ради любви…
— Ну… Хватили! — перебила Варя с внезапным нервным смехом. — Миллионы людей живут без любви.
— Это очень плохо! — горячо ответила Ольга. — Так было в прошлом, так сейчас… Сейчас в основном виновата война, которая насильно оторвала миллионы людей друг от друга. А в будущем человек без любви вообще не сможет существовать. Ведь это лучшее, что создано человеческим сознанием в течение многих, многих веков, — большая, осмысленная любовь, когда, обнимая любимого, обнимаешь весь мир, без которого нельзя дышать.
— Вы так чувствуете сами?
— Я? Я чувствую еще не совсем так, хотя сейчас мне очень хорошо. А вот моя Катенька, она испытает именно такие чувства. Ведь чем прекраснее становится жизнь, тем лучше, тем чище, богаче любовь. Какой она будет завтра, мы можем судить по своему сегодняшнему чувству: цветет оно, и все вокруг радуется, но как становится темно, когда оно умирает! А умирает оно не потому, что любовь непрочное чувство, нет, оно очень цепкое, оно, пожалуй, самое сильное из всех человеческих чувств. Но иногда мы сами его убиваем… Думаем, что оно дается раз в жизни, значит, навсегда, и начинаем топтать его. Капля за каплей роняем яд повседневно, ежечасно, а потом стоим над дорогими останками и в недоумении разводим руками: да что же случилось? — Ольга взглянула на побледневшее лицо Вари, смутилась, но заключила упрямо: — Я это пережила и говорю на основании собственного опыта. Но смерть любви к одному человеку еще не означает конец личной жизни. Потребность счастья поистине неистребима.
В столовой тем временем стало очень шумно. Два мальчика, две девочки, старушка и трое мужчин устроили там настоящий базар, и Ольге пришлось приложить нешуточные усилия, чтобы навести порядок и усадить всех за стол.
Логунова, конечно, устроили рядом с Варей, но они так мало интересовались друг другом, что даже Мишутка это заметил.
— Ты почему не кормишь моего папу? — громко спросил он.
Все засмеялись, а Варя, тщетно пытаясь сохранить спокойствие, спросила, в свою очередь:
