Ещё по-прежнему светло
И тихо от листвы опавшей.
Душе понятнее, родней,
Мираж присутствия в прошедшем,
Где счёт иной минут и дней,
Где осень солнцем греет вешним.
Черешни, влажные в лотке,
В который раз спешат открыться,
Поправит с гирькою в руке
Лукавый локон продавщица –
Там, у пожарной каланчи,
Где свет и брызги подымая,
Несут упрямые ручьи
Корыто красное трамвая.
[?]Из мандельштамовской авоськи...
Из мандельштамовской авоськи
Слеплю поэму – на, возьми,
Я заложу без грусти проседь
В ломбард мальчишеской возни,
С нахохленностью воробьиной
Соединив антитела,
Я буду мять руками глину
Вплоть до ответного тепла.
И то, что в ней проснётся, – спросит
По праву родственной судьбы:
«Вас, сударь, в сторону заносит,
Вы неоправданно грубы...»
Живёт движением укора
Она, что вышла из огня,
И каждой жилочкой фарфора
По-детски смотрит на меня.
Метро
Под склеп громадных арочных колонн
Иду с монетой... Взял меня Харон...
Я понемногу с миром новым свыкся,
И так стоял – вокруг и вверх текло
Комет безликих дутое стекло
И отражалось в тусклых водах Стикса.
Внизу клокочет мрачный Флегетон –
Сквозь цепь ступенек щерится огонь,
Ни с чем не спутать мраморную Лету,
Где с интервалом в несколько минут
Потоки прибывают и текут,
В реке забвенья вольно плыть поэту.
Там сквозь чиновника размытый силуэт
Проходит взяточник, похожий на конверт,
За ним кадык напудренный педанта,
И, видимо, прибыв на НЛО,
Отменный шаг печатает зело
Мышиный цвет армейского десанта.
И кто бы знал, что где-то наверху
В июньском перемешанном пуху
Стоит Москва на выдохах и вздохах,
И простоит не день и не века –
Пока течёт подземная река
В Хароновых и Стиксовых подкопах.
Андрей ГАЛАМАГА
Родился в 1958 г. в Воркуте. Детство провёл в Киеве. С семнадцати лет живёт в Москве. Учился в физико-техническом институте в Долгопрудном. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (семинар поэзии Эдуарда Балашова). Автор пяти книг стихотворений, нескольких пьес и киносценариев. Дважды (2007, 2012) лауреат международного фестиваля «Пушкин в Британии» в Лондоне. Лауреат международного литературного фестиваля «Русские ночи» в Черногории (2013).
Пассажир прицепного вагона
* * *
Серый снег декабря, будто вор на доверии,
Точный час улучив и поклянчив взаймы,
Отобрал эйфорию осенней феерии,
Подменив на депрессию пресной зимы.
Месяц с лишком казалось, что всё только снится мне;
Но под утро крещенского, щедрого дня
Снегири – мультипликационными птицами, –
Прошумев за окном, разбудили меня.
Дотянуть до весны или, лучше, до Троицы,
Слиться с ливнем, полощущим по площадям,
И понять, что ещё не пора успокоиться
И не самое время платить по счетам.
Всполошатся чуть свет кредиторы, но пусть они
Тщетно шлют мне вдогонку словесный портрет.
От Страстного бульвара до Оптиной пустыни
Тополиный июль застилает мой след.
Старый Новый год в Словении
Я иду к итальянской границе,
К упразднённой границе, верней.
Я освоился в Новой Горице
За каких-то одиннадцать дней.
Мне не нужно уже с провожатым
Каждый раз выходить со двора;
Мне уже не придётся блуждать там
И от стужи дрожать до утра.
Как Сокольническою слободкой,
Через двадцать без малого лет
К итальянцам иду я за водкой
(Русской водки в Словении нет).
От незамысловатой тирады
Продавщица спадает с лица
(Говорю справедливости ради,
А не красного ради словца).
Пассажир прицепного вагона,
Я случайным знакомым дарю
Встречу старого Нового года
По церковному календарю.
Загуляем с размахом, по-русски,
К изумлению местных властей,
Чтоб за час не осталось закуски,
Заготовленной впрок для гостей.
Чтоб, когда будет начисто пропит
Весь, до евро, наличный запас,
Я очнулся в единой Европе
С полным чувством, что жизнь – удалась.
* * *
Привычка русская свой крест нести,
Ни исповедать, ни постичь её, –
От ощущенья бесполезности
До состоянья безразличия.
Весь опыт прошлого ни разу нам
Не удалось принять за правило,
И руководствоваться разумом
Ничто нас так и не заставило.
Но мы стоим перед напастями,
И перед силой не пасуем мы;
И разве тем грешны отчасти мы,
Что каждый раз непредсказуемы.
Не сметь внушать чужие истины
И мерить нас своею мерою!
Мы не исполним стоя гимн страны,
Но вспомним Отче наш и Верую .
И как бы ни досталось крепко нам,
Мы всё не ропщем тем не менее;
И в пику посторонним скептикам
Несём своё предназначение.
Мы просим силы и усердия,
Чтобы с пути не сбиться крестного,
У Серафима и у Сергия,
У Пушкина и Достоевского.
И в битве, где бессильно знание,
За нас судьба – святая схимница;
И воздаянье ждёт нас на небе,
И не пройдёт, и не отнимется.
Клоун
Не умыт, не брит и хмур;
Мать забыв родную,
Бывший клоун Артур
Пьёт напропалую.
Весь разбит, как инвалид;
Мрачно бредит пенсией.
Пьянство – всё, что роднит
С клоунской профессией.
Был азарт, был талант,
Хоть никем не признан;
Разменял по кабакам
Да по антрепризам.
Постарел и не у дел;
Но работать – вот ещё!
Он ни в чём не преуспел
На гражданском поприще.
Ледяная полынья
Тянет – не отцепится.
Где друзья, где родня,
Где жена, в конце концов?
Он пойдёт в шапито
На гору Поклонную
И, чтоб не видал никто,
Поклонится клоуну.
А потом – вернётся в дом,
Будет пить из горлышка
И рыдать за столом
У себя в Черёмушках.
* * *
Она сидела и скучала,
Откинувшись к диванной спинке,
И из салфеток вырезала
Восьмиконечные снежинки.
Подрагивал огонь огарка,
И было не до разговора.
Лишь ножнички сверкали ярко
