– От силы две-три секунды, – ухмыльнувшись, ответил парень, не сомневаясь – суть беседы во внезапной мегабоязни странного и в последнее время откровенно нервного босса. – На такой высоте и скорости разгерметизация – верный способ отправиться в рай без особых душевных травм. Вы только представьте себе, – добродушно пригласил второй к увлекательным вычислениям, – десять тысяч метров над уровнем моря, скорость в час до тысячи километров. Удушье, молниеносное обледенение и мгновенный разлет на куски, на тысячи мелких осколков… Впрочем, не беспокойтесь, – поспешил тут же добавить он, – наша чудо-машинка не рухнет. Если даже подведет один двигатель, преспокойно махнем на другом. Мы же не какая-нибудь авиакомпания в этом гребаном Тринидаде: там летают одни гробы!
– Где еще они летают? – хлопнул N по соседнему креслу.
Пилот с удовольствием плюхнулся в дорогую телячью кожу и в течение получаса с нескрываемым удовольствием порассуждал о «машущем в небе крылышками» невероятном старье, с вполне ожидаемым риском ежедневно и ежечасно перевозящем по всей планете миллионы ни о чем не догадывающихся олухов, о разгильдяйстве авиалиний, о бесчисленных взятках при сокрытии промахов, жульничестве и откровенном втирании очков. Что касается происшествий – они были коньком информатора! Что же: откровенный болтун мог дать полную волю своим собственным размышлениям – угрюмого, словно средневековая крепость, N заинтересовало и пьянство, и внезапный инфаркт за штурвалом, и дефекты различных систем. Любопытство хозяина лайнера было более чем удовлетворено: взрывы топливных баков, падения на взлетах и посадках со стопроцентно смертельным исходом, внезапный отказ электроники – рассказчик не замечал, что особенно внимательно его именитый слушатель ловит ключевые слова «мгновенно» и «молниеносно».
Не прошло и недели, как срочно слепившийся совет озадаченных директоров империи «лаки-мена» решал, в какую сторону направить усилия фирм после того, как генератор всех их гигантских замыслов неожиданно растворился. Его искали в борделях, но человек, имя которого с такой горечью произносилось все теми же компаньонами, намертво спаянный с фляжкой первоклассного коньяка, «соткался из воздуха» именно в Порт-оф-Спейне. Реальность превзошла ожидания – первый же попавшийся «боинг», судя по виду, с размахом отпраздновал тысячелетие (на откровенную ржавчину уже не тратили красок). Блин вышел комом, однако скорость и высота действительно были внушительны, а летчики великолепны – чего только стоили расслабленная болтанка, а затем (ребята словно проснулись) стремительное, росчерком стрижа, пикирование в полном тумане на взлетную полосу океанского островка. После того как, подобным образом плюхнувшись, крылатый ветеран едва не отбросил шасси, в N еще более укрепилась надежда – с тех пор и начались его новая одиссея! небесное сумасшествие! беспрерывная кочевка по бесчисленным аэропортам.
Психическое отклонение путешественника, не вылезающего из самолетов, постоянно обжигающего свой пищевод сорокоградусным пойлом и заметно оживляющегося лишь при неожиданных пике, толчках и дрожании корпуса, явно было уже налицо! Гостиницы при аэровокзалах на два-три часа любезно предоставляли ему душ и кровать; география попыток свести счеты с жизнью заняла пространство от Рейкьявика до Владивостока. Хотя в расчет (в первую очередь) принимались компании самых занюханных стран, за дряхлыми «илами» и «бомбардье» которых тянулся шлейф происшествий, N не забыл о Европе! После случая с аэробусом, этим сплавом легчайших металлов и самодовольства создателей, на весь мир трубивших о сверхнадежности чуда (чудо одновременным отказом двигателей посередине Атлантики разом вычеркнуло из бытия полтысячи человек), он зарезервировал кресло на рейс следующего «лайнера-дрим» и, скрестив пальцы, в полупустом салоне совершил рывок из Парижа. Увы, но «машинка» повела себя в воздухе понадежнее швейцарских часов – нет ничего удивительного в том, что одновременно с касанием колес в буржуазно-спокойном Бостоне на фоне аплодисментов прозвучало одно проклятие.
Что же! Самый странный на земле авиапассажир продолжал рассекать над нею кучевые (и прочие) облака с одной-единственной целью. И ведь два раза счастливчику чуть было не повезло (отказ электроники над напрягшимся «Кеннеди», а чуть позже лондонское кружение с целью выжигания топлива). N упрямо ждал третьего случая. Успевая отслеживать новости, касающиеся промахов авиации, в часы ожидания на разнообразных скамьях он составлял таблицы, пытаясь уловить тенденцию и точно вычислить будущую катастрофу. Вычисления эти, набросанные микроскопическим почерком в пухлой, словно подушка, тетради, на этот раз, несомненно, заинтересовали бы медиков, ранее не сомневающихся (несмотря на отклонения) в его все-таки здравом уме. Но, увы, ум был давно не здрав, ибо только помешанный мог стараться найти в хаосе сотен тысяч авиарейсов закономерность, которая позволила бы оказаться в нужное время на «приговоренном борту».
Время шло. Всерьез повернувшийся N выстраивал сложные графики. Игры разума продолжались. Однажды, за час до рейса Сидней – Патайя – Бангкок, он столкнулся в баре аэропорта с еще одним мучеником (возраст данного человека здесь, конечно, совсем неважен, важна опять-таки суть). Два голодных удава уставились друг на друга. Словно битый опытный зверь, сразу же признав своего (и конечно же, не ошибившись!), N выложил как на духу историю собственной жизни; измученный собеседник отвечал не менее честно, что его состояние сходно с муками инвалида (так безногий, разглядывая обрубки, помнит: на месте протезов по всем природным законам должны быть конечности – и, не ощущая их, корчится от безнадежности); короче, тот встретившийся с N страдалец, в отличие от Мидаса, совершенно не чувствовал псюхэ! Судя по всему, у него ее попросту не было, она не свила гнездо, не облюбовала в нем камеру, и подобное обстоятельство его попросту убивало («Я на грани отчаяния, балансирую на краю и уже столько лет пытаюсь ухватить хоть малейшее шевеление, хоть намек, хоть младенческий писк, но, увы, я бесплоден, мертв по сути, внутренне каменный – и ничего не поделать, не подсадить ее, не взрастить, как жемчужину; ах, если бы мистер N мог помочь, передав свою, но такое ведь невозможно!»). N пытался ему возразить:
– Просто праздник не знаться с нею!
– Вы главного не понимаете! – вскинулся собеседник с полыхнувшим, словно уголья, жаром. – Сам по себе homo sapiens гнусен, мелок, жаден, подл! Что там говорить, он просто чудовищен! Посмотрите же, милый, вокруг! Да нас с вами нужно постоянно треножить! Следует надзирать за нами днем и ночью, утром, вечером, ежечасно, ежеминутно! Более того, необходимо самым жестоким образом отвращать нас от желаний (впрочем, какое там «отвращать» – словно мечом обрубать разбегающееся щупальцами во все стороны наше подлое эго), вновь и вновь запихивать нас в клетку, из которой мы стараемся выкарабкаться с достойным лучшего применения пылом, иначе – неминуемое превращение в монстров, в диких вепрей, в отвратительных кровососов! Кто, как не она, скажите на милость, владеет этим кнутом?
N на миг растерялся, он застыл от исповеди своей полной противоположности. Ужаленный, встрепенувшийся, он готов был выдавить из себя проклятую стерву душу, распрощаться с ехидной, осчастливить ею страждущего и самому в тот же миг осчастливиться, но увы, но увы, но увы…
– Я имею несчастье не отдать ее вам.
– Я имею несчастье не взять.
И они навсегда разлетелись, и еще с полгода верил не просыхающий N своим сложнейшим расчетам, однако заупрямившаяся смерть упорно его игнорировала. Долго так не могло продолжаться. Посетившее проспиртованного безумца в одном из каирских отелей внезапное просветление с явным оттенком материнского участия нашептало – решив покончить со всем этим джазом, он здорово погорячился. Оставалось признать: что касается авиации, шансов завершить ее руками свое невозможное существование у N практически нет.
Он отправил в урну таблицы. Над Андами, когда крохотный, в пять посадочных мест, самолетик нешуточно залихорадило и всерьез придвинулись горы – то есть из-за проблем со штурвалом наконец свершалось то, ради чего затевалось последнее (как хотелось верить несостоявшемуся самоубийце) путешествие по странам и континентам, – с удивительной твердостью N поклялся: если этот дрожащий хлам сейчас не треснется о скалу, не создаст из себя керосиново-огненный шар, не просеет на мерзлую землю мельчайшую пыль останков – он смирится, скорчится, съежится и вернется в оставленный мир. «Давай же, падай, крушись!» – шептал бедный N молитвенно.
