Ещё составляю книгу "Душа Вологды" вместе с вологодским историком Сергеем Тихомировым. Меня с этим краем многое связывает. Всё началось песней "Вологодские кружева", в ней мои стихи. А потом была писательская - я бы всё-таки сказала - дружба: вологодцы Александр Яшин, Николай Рубцов, Сергей Орлов. Люблю жанр составительства. Когда составляю книгу, чувствую себя сильной, смелой, умелой. А если нет такого ощущения, лучше заняться чем-либо другим.
Беседу вела Надежда ГОРЛОВА
ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ
Алексей КОРОВАШКО, НИЖНИЙ НОВГОРОД
В фильме Вуди Аллена "Пули над Бродвеем" соавтором начинающего драматурга Дэвида Шейна неожиданно становится молодой гангстер по кличке Чич. Именно он шаг за шагом превращает бескровную пьесу далёкого от жизни интеллектуала в полноценное сценическое действие: сказывается и то, что Чич обладает природным талантом, и то, что он в отличие от Дэвида находится с реальностью "на дружеской ноге".
Примерно то же самое мы наблюдаем и в повести Валерия Попова "Нарисуем" ("Октябрь", 2009, N 3). Пружина повествования заводится в ней в тот момент, когда поступающий на сценарное отделение ВГИКа рассказчик (происходит всё где-то в условных 60-х) подкупает приёмную комиссию соблазнительным обещанием писать о рабочем классе. Союзником в разработке темы, которую "и преподаватели ненавидят, и даже начальство", несмотря на то что её же и заказывают, он выбирает ещё одного незадачливого абитуриента - Пеку Маркелова. Последний лишён каких бы то ни было писательских талантов, но обладает прекрасным знанием рабочей жизни, полученным в рудниках заполярного посёлка Пьяная Гора. Рудники эти, к слову сказать, урановые, что после "Степных богов" Андрея Геласимова выглядит уже как грубое потворство массовым вкусам.
Всё, что будет происходить с тандемом доморощенных сценаристов в дальнейшем, является, по сути дела, черновиком так и не дописанного производственного романа. Правда, назвать его стоит, скорее, "антипроизводственным", поскольку в изображении Валерия Попова любая деятельность оказывается либо аферой, либо профанацией. Задача художественной литературы - если следовать философии, изложенной в повести, - как раз и заключается в том, чтобы тоскливой и греховной фабуле монотонной повседневности придать приемлемое сюжетное оформление. В соответствии с подобной установкой писатель должен уметь в любых условиях "нарисовать" картинку, отвечающую требованиям и занимательности, и морали; причём даже тогда, когда жизнь подсовывает ему не привлекательный пейзаж, требующий простого заключения в "рамку", а полный хаос, "лишённый форм и линий".
Самоотверженные упражнения по "выколачиванию" литературы из пыльного ковра неуютной обыденности требуют исключительного напряжения сил, о чём Попов никогда не забывает напомнить читателю. Катехизис начинающего литератора, содержащийся в повести "Нарисуем", может быть издан в виде маленькой красной книжицы, вручаемой хунвейбинам изящной словесности в насильственно-приказном порядке. Из неё, например, следует, что "для писателя день без сюжета - потерянный день"; что "непрост путь от мира вымысла в реальность", что валяться в кювете после аварии - это "эффектное окончание в стиле "совок" но для ВГИКа годится"; что уважающий себя романист не должен "ни одному своему герою" давать отдыхать и т.д.
Что-то подобное мы уже читали. И не раз. Встречали в современной прозе и таких героев. Словно подражая им, alter ego Валерия Попова стремится фиксировать в своей памяти любые фразы и эпизоды, претендующие на художественность: "Пека выскочил - и тень его с улицы заняла весь потолок Записал. Деталь, конечно, небогатая, но по бедности сгодится"; "Тело улетело!" надо будет записать"; "По полированному мрамору баул мой легко скользил. Увидел книжный ларёк. Чем там, интересно, торгуют? Подошёл. Но не успел, к счастью, нагнуться - из окошечка вылетел равнодушный плевок - надеюсь, случайный - и на груди у меня, как орден, повис. Записал".
К сожалению, подобные "записки на манжетах" являются в повести Попова не узором, а канвой: довольно часто создаётся впечатление, что многие фрагменты "Нарисуем" существуют лишь для того, чтобы зарифмовать, например, "гонор", "гонорею" и "гонорар".
Так же обстоит дело и с многократными вкраплениями внутренней речи, призванными выражать спонтанную реакцию на только что состоявшееся событие внешнего плана. Реакция эта в большинстве случаев представляет собой подражание комическим "куплетам" Евгения Петросяна, асимптотическое приближение к юмористическим вершинам программы "Аншлаг". Вот как, допустим, выглядит первая беседа рассказчика с Пекой (сразу же после заключения обоюдовыгодного "контракта"): "Ну, - вздохнул я. - Надеюсь, с твоей помощью войдём в народ? - Мне в народ не надо входить! - прохрипел он. - Мне бы из него выйти! Стоп. - Он тормознул у туалета. - Отольём! Раскомандовался. Не у себя на руднике! Надеюсь, у нас не будет такого уж полного слияния струй? - Дуй, - разрешил я" (хорошо, правда, что к "струй" и "дуй" здесь не присоединилось ещё одно слово на "уй", весьма популярное в народе).
Принято считать, что в основе реакции автора на отдельные проявления героя лежит единая реакция на его целое, но в повести Попова каждый персонаж раздроблен на множество осколков, не желающих складываться во что-то оформленное и законченное.
Самым настоящим Протеем является, например, тот же Пека. Из "типичного парня с далёкой реки" он с лёгкостью превращается в злую пародию на монтажника Володю из фильма Георгия Данелия "Я шагаю по Москве", из героя-любовника, конкурирующего с Казановой, - в безвольного мужа, из "Подземного Чкалова" - в пьяногорского Хлестакова, из "проклятого расхитителя социалистической собственности", осевшей на железнодорожных складах, - в пламенного борца за соблюдение прав трудящихся.
Устранив любой намёк на логику развития характера героев, Попов столь же безжалостно обошёлся и с такой литературоведческой категорией, как мотивировка. В результате повесть оказалась не целостной художественной системой, где все элементы подогнаны друг к другу, а "собраньем пёстрых реплик", любую из которых можно легко выкинуть без малейшего ущерба для читательского восприятия ("отряд не заметит потери бойца").
Всё это свидетельствует о том, что новая повесть Валерия Попова больше напоминает серию этюдов, чем полностью готовую картину. Как замечает его же герой, для толстого журнала такая череда эскизов - "материальчик, конечно, специфический. Но другого, увы, сейчас нет".
"Междуречье", литературно-художественный альманах российских, украинских и белорусских авторов: Специальный выпуск, N 28. - Сумы, Украина: ИПП "Мрiя-1" ООО, 2009.
Составитель альманаха Олег Саранских из Рыльска уверен: Пушкин был в его родном городе. Помните у Александра Сергеевича в "Борисе Годунове": "Пушкин: А где-то нам сегодня ночевать? Самозванец: Да здесь, в лесу, Чем это не ночлег? Чем свет, мы в путь, к обеду будем в Рыльске". Ещё один веский довод: почему Рыльск столь щедро одарён влюблёнными в поэтическое слово людьми? А они, в свою очередь, щедро делятся страницами альманаха со всеми собратьями по стиху и прозе из близлежащих государств. Вот и нынешний выпуск гостеприимно приветил 35 авторов из славянских стран. Ему-то и посвящена одноимённая песня (слова И. Радченко, музыка М. Аксёнова), финальным аккордом заключающая сборник.
Георгий Турьянский. Символ надежды: Сборник рассказов (1996-2008). - Франкфурт-на-Майне, Германия: Литературный европеец, 2009. - 264 с.
Что бы ни задумывал изначально автор, а получилась у него биография не только его самого, но и эпохи. Книга состоит из трёх частей. Первая посвящена 90-м годам "того века, когда настроение было у большинства откровенно похоронным. Я уезжал в Германию один в феврале 1992 года с рюкзаком и двумя сумками". Вторая часть - рассказы, в которых действие происходит в Германии, после 1992-го. Третья - возвращение. "Моя семья и я сам никогда не порывали с Москвой и Россией окончательно". Давший сборнику название рассказ посвящён поискам героя в эпоху "смутного времени" - действие разворачивается в период путча 1991-го и сразу после него.
Супершедевры русской поэзии. Александр Пушкин - 56 с. Михаил Лермонтов - 64 с. Фёдор Тютчев - 64 с. Александр Блок - 56 с. Сергей Есенин - 64 с. Марина Цветаева - 64 с. Борис Пастернак - 56 с. Владимир Набоков - 56 с. Белла Ахмадулина - 64 с. / Составление Семёна Габая. - Нетания, Израиль: Издательство "Звёздный ковчег", 2008.
Израильский издатель Семён Габай выпустил блок из поэтических книжек-малюток, отобрав сначала из русской поэзии имена, а затем из их творческого наследия - стихи. Открывается серия пушкинскими строками, что и понятно. А завершается поэзией Беллы Ахмадулиной, писавшей о своём восприятии пушкинской эпохи:
