Тот стебель под корень отхвачен –
не сыщется даже жнивья.
Последние песни казачьи
отпели мои дедовья.
На кольском, чужом полустанке,
обочь от колючих оград
последние шапки-кубанки
с дядьями в могилах лежат.
Другие слова и мотивы
поёт, собираясь, родня.
Откуда же белая грива
летящего степью коня?
...Так думалось мне одиноко
в ту долгую белую ночь.
А ночь суетилась у окон,
пыталась, как прежде, помочь.
Но в жилах – скажите на милость,
откуда?
с какой стороны? –
кровиночка странная билась,
привычные путала сны.
ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРОМ ЦИРКЕ
Ах эта милая округе
афиша цирка шапито,
где мчалась всадница по кругу
в трико червонно-золотом.
Где сквозняки входили в щели
брезентовых, непрочных стен.
Где, замирая, мы глядели
под купол лучшей из арен.
О, как давно всё это было –
теперь припомнит мало кто.
С фанерной тумбы время смыло
афишу цирка шапито.
В круговороте обновленья
не сосчитать таких разлук.
Глядят иные поколенья
в арены капитальный круг.
И, замирая от испуга,
опять следят с открытым ртом,
как мчится всадница по кругу
в трико червонно-золотом.
* * *
Пойдём мимо ветхой ограды
в осенний, заброшенный сад,
где так упоительно сладок
был первой листвы аромат.
Где в тихой, тенистой аллейке,
однажды открывшейся нам,
синицы играли на флейте,
приветствуя нас по утрам.
Пойдём вдоль акаций и клёнов
туда, где у сонной воды
в опавшей листве золочёной
теряются наши следы.
Туда, где с душою флейтиста
садовник ещё и теперь
слетевшее золото числит
горчайшей из наших потерь.
ПРОЗРАЧНОЕ
Вот и пришло опять
время пустых скворечен.
Листья сгребает мать,
пилит отец черешню.
Ходит в руке пила,
точит кору сухую –
жалко, а всё ж пора,
время сажать другую.
Где-то сквозь листопад
плачет чуть слышно птица.
Ветер летит сквозь сад –
не за что зацепиться.
ВОДИЛА
У заглохшего ЗИЛа
в небо смотрит капот.
Под капотом водила
железяку клянёт.
Меж прокладок и гаек,
вдохновенен и зол,
виртуозно спрягает
однозвучный глагол.
Но мотор – ни в какую,
как его ни спрягай,
лишь метафоры всуе
расплескал через край.
И сомнение гложет
молодое чело:
«жечь глаголом», похоже,
не его ремесло.
В ЛОДКЕ
Только бы смочь,
только б суметь!
Но до причала –
волны и ночь:
не одолеть,
не докричаться.
Видно – одно:
к рыбам на дно.
Но в круговерти
светит окно,
чьё-то одно
всё-таки светит.
Значит, и нас
кто-то сейчас,
в лютую полночь,
там, на земле,
даже во мгле
всё-таки помнит.
Слышите там,
на берегу,
верьте и ждите!
Я – как-нибудь
сдюжу, смогу...
Свет не гасите.
* * *
Как эта оттепель некстати,
нежданна и нехороша,
когда природа – на закате,
когда на паперти – душа.
Когда круженье первой вьюги
не улеглось ещё окрест.
Когда смиренная округа
уже несёт предзимья крест.
Когда перед остудой слепо
души мутнеют зеркала...
Как эта оттепель нелепа,
но как отчаянно смела!
Екатерина ПОЛЯНСКАЯ
Екатерина Полянская, поэт, переводчик с польского, член СП России. Окончила Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. И.П. Павлова. Автор стихотворных сборников «Бубенцы» (1998), «Жизни неотбеленная нить»(2001), «Геометрия свободы» (2004), «Воин в поле одинокий» (2012). Живёт в Санкт-Петербурге.
* * *
А у неё проточина на лбу –
Такая белая, и чёлка – золотая,
Я в поводу веду её в табун,
Под сапогами чавкает густая,
Как тесто, глина. Где-то в стороне
Урчит сердито трактор. И усталость
К её хребтистой старческой спине
Присохла, словно струп. А мне осталось
Уздечку снять, по шее потрепать,
И постоять ещё минуту рядом,
В кармане корку хлеба отыскать
И протянуть ей. И окинуть взглядом
Больные ноги, вислую губу,
И тощих рёбер выпуклые строки,
И белую проточину на лбу,
И под глазами мутные потёки.
И на мгновение увидеть в ней,
В глубинах ускользающе-бездонных,
Священное безумие коней,
Разбивших колесницу Фаэтона.
* * *
Тополя вырубают. Такое обычное дело –
За назойливый пух,
что в июне летит высоко
И кружит по дворам,
и змеится позёмкою белой,
И по солнечным лужам
плутает среди облаков.
Тополя вырубают.
Всё кажется просто и ясно –
Их так долго терзали дожди, и снега, и ветра,
Что костистые ветви
к земле наклонились опасно.
Отслужили, отжили.
Должно быть, и, правда, – пора.
Отчего же тогда
по-сиротски безмолвно тоскует
Неуютное небо среди оголившихся стен,
И всё кажется мне –
это долгую память людскую
Вырубают живьём, ничего не сажая взамен.
* * *
По осени я вспоминаю ту
Классическую стрекозу из басни
И думаю: чем строже, тем напрасней
Мораль извечно судит красоту.
Пропела – ну какая в том беда –
Коротенькое праздничное лето...
Как хорошо! Хоть кто-то в мире этом
Не ведал безысходности труда.
В минуту вдохновения её
Создал Господь из воздуха и света,
И отпустил. И не спросил совета
У скучных и жестоких муравьёв.
* * *
Здесь заплакать нельзя и нельзя закурить,
Во весь голос не то что кричать – говорить.
Водка пахнет сивухой, вода – солона,
И на стену в ночи наползает стена.
Утро щёлкает плетью, а по вечерам
Кто-то ищет меня в перекрестии рам,
И холодного зеркала пристальный взгляд,
Словно блик на штыке,
словно окрик «назад!».
Этот дом, он, как зверя, меня обложил,
Коридорами, лестницами закружил.
Я – живая мишень, я на злом сквозняке
Своё робкое сердце держу в кулаке.
ТО, ЧТО Я ЕСТЬ
То, что я есть, заставит меня быть
В. Шекспир
То, что я есть, – в ночи крадущийся тать,
Карточный шулер с драными рукавами.
