внутри них. Оно чаще принимало форму набегов и похищений, нежели регулярных военных действий, и этот факт усиливал страх и неопределенность. Все европейские политические центры в XIX веке как прямо, так и косвенно проявляли озабоченность тем фактом, что деятельность, связанная с захватом пленников, препятствует другим экономическим занятиям.
Было время, когда Британия остро нуждалась не в рабах, а в местных работниках для сбора пальмовых продуктов и каучука, а также для выращивания сельскохозяйственных культур на экспорт. Понятно, что в Западной, Восточной и Центральной Африке эти намерения вступали в серьезный конфликт с практикой захвата невольников. Европейцы признали эту проблему гораздо раньше XIX века, – сразу, как только она коснулась их собственных интересов.
Например, в XVII веке португальцы и голландцы сами препятствовали работорговле на «Золотом Берегу» [58], ибо осознали, что она может помешать торговле золотом. Однако, к концу века золото было найдено в Бразилии, и важность поставок золота из Африки уменьшилась. В рамках атлантической модели африканские рабы стали важнее золота, и бразильское золото предлагалось за африканских пленников в Виде (Дагомея) и Аккре. С этого момента рабство начало подкашивать экономику «Золотого Берега» и разрушать торговлю золотом. Налеты с целью захвата рабов сделали разработку месторождений и перевозку золота небезопасной, да и походы за пленниками стабильно стали приносить больше дохода, чем золотодобыча. Европеец-очевидец заметил, что «поскольку единственный удачный грабеж делает местного жителя богатым всего за один день, они скорее будут изощряться в войне, разбое и грабеже, нежели заниматься своими прежними делами – добычей и накоплением золота». Вышеупомянутый поворот с золотодобычи на работорговлю случился всего за несколько лет в промежутке с 1700 по 1710 гг., за который «Золотой Берег» начал поставлять от 5 до 6 тысяч пленников каждый год.
К концу XVIII века оттуда вывозилось гораздо меньше рабов, но урон уже был нанесен. Стоит заметить, что европейцы в разное время рассматривали различные области Западной и Центральной Африки в качестве крупнейшего поставщика невольников для американцев. Это означало, что практически каждый участок длинного западного побережья между реками Сенегал и Кунене [59] как минимум в течение нескольких лет имел опыт интенсивной работорговли – со всеми вытекающими последствиями. Кроме того, в истории Восточной Нигерии, Конго, Северной Анголы и Дагомеи есть целые десятилетия, когда годовой экспорт рабов исчислялся многими тысячами. Большей частью те области были достаточно хорошо развиты в сравнении с остальной Африкой. Они составляли ведущую силу континента, чья мощь могла быть направлена и на их собственный прогресс, и на прогресс всего континента. Занятия войной и похищения не могли не повлиять на все сферы экономической деятельности, в особенности на сельское хозяйство.
Порой в некоторых местностях производство продуктов питания увеличивалось для обеспечения продовольствием судов работорговцев, но в целом влияние работорговли на сельскохозяйственную деятельность в Западной, Восточной и Центральной Африке было негативным. Рабочая сила выкачивалась из сельского хозяйства, что создавало неустойчивые условия. Дагомея, которая в XVI веке была хорошо известна как поставщик продуктов в район современного Того, в XIX веке страдала от голода. Современное поколение африканцев хорошо помнит: когда в колониальный период трудоспособные мужчины стали рабочими-мигрантами и покинули свои дома, это привело к упадку сельского хозяйства на их родине и часто служило причиной голода. А работорговля, понятное дело, означала во сто крат более жестокое и разрушительное перемещение рабочей силы.
Одним из обязательных условий динамичного экономического развития является максимальное использование рабочей силы страны и ее природных ресурсов. Обычно оно происходит в мирных условиях, но в истории были периоды, когда социальные группы становились сильнее за счет похищения у своих соседей женщин, скота, имущества, используя награбленное на благо собственного общества. Рабство в Африке никогда не имело даже такого искупительного значения. Пленники вывозились за пределы страны вместо того, чтобы использоваться в рамках какого бы то ни было африканского сообщества для производства благ из природных ресурсов. Когда в отдельных областях африканцы, набиравшие рабов для европейцев, осознали, что лучше приберегать некоторых для себя, то был лишь внезапный побочный эффект. В любом случае, рабство препятствовало эффективному аграрному и промышленному развитию оставшегося населения и обеспечивало работой профессиональных охотников за рабами и воинов, способных скорее разрушать, нежели строить. Даже если не принимать во внимание моральный аспект и неизмеримые причиненные страдания, европейская работорговля с точки зрения африканского развития была экономически абсолютно нерациональна. Для наших целей необходимы бóльшая конкретика и рассмотрение работорговли не только в масштабах континента, но и с учетом ее неравномерного влияния на разные регионы. Сравнительная интенсивность захватнических набегов в различных областях достаточно хорошо известна. Некоторые южноафриканские народы были порабощены бурами, а некоторые североафриканские мусульмане – европейскими христианами, но это лишь незначительные эпизоды. Сильнее всего в экспорт живого товара были вовлечены, во-первых, Западная Африка от Сенегала до Анголы, вдоль пояса, протянувшегося на 200 миль [60] вглубь материка и, во-вторых, регионы Восточной и Центральной Африки, где сейчас располагаются Танзания, Мозамбик, Малави, Северная Замбия и Восточное Конго.
При этом можно отметить региональные различия и внутри каждой из этих обширных областей. Может показаться, что работорговля не повлияла негативно на некоторые области Африки – попросту из-за отсутствия экспорта или его низкого уровня там. Однако утверждение, что европейская работорговля – фактор, способствовавший отсталости континента в целом, не должно вызывать сомнений, поскольку из того, что какой-либо африканский регион не торговал с Европой, не следует его полная независимость от любого европейского влияния. Европейские товары проникали в самые отдаленные области и, что более существенно, из-за ориентации обширных областей на экспорт человеческих ресурсов стали невозможны благотворные взаимодействия внутри континента. Вышесказанное станет еще понятнее благодаря нескольким сравнениям. В любой экономике одни составляющие отражают уровень благополучия других. Это значит, что когда имеется упадок в одной из сфер, то он до определенной степени обязательно распространится на другие. Точно так же при наличии подъема в одной сфере другие тоже получают выгоду. Прибегая к аналогии из биологических наук, можно напомнить: ученые-биологи знают, что одно-единственное изменение, такое как исчезновение малого вида, может повлечь за собой негативные или позитивные реакции в сферах, которые, на первый взгляд, никак с этим не связаны. Области Африки, оставшиеся «свободными» от экспорта рабов, без сомнения, также должны были пострадать от произошедших сдвигов, и сложно определить, как именно они пострадали, поскольку неясно, как все могло сложиться иначе. Гипотетические вопросы вроде «что могло бы случиться, если бы…?» иногда приводят к абсурдным спекуляциям. Но совершенно оправданно и необходимо задаться вопросом: «что могло бы случиться в Баротселенде (Южная Замбия), если
