дел Сергей Лавров заявил, что США обвиняют Россию в том, в чем сами виновны. Именно руководители западного переворота несут ответственность за раскол нации, а никак не Россия. «Я оставляю эти заявления на совести наших американских партнеров. Не стоит перекладывать собственную вину на кого-то другого» [24]. В одном из отчетов поведению руководителей переворота подвели такой итог:
В прошедшие полторы недели украинское правительство приложило все усилия, чтобы арестовать всех лидеров протестов, которых только смогло найти, и обвинить их в сепаратизме. По такому обвинению предусмотрено тюремное заключение на срок от 5 до 8 лет.
Местные банки, в том числе известный «Приватбанк», принадлежащий олигарху Коломойскому, ограничивают и замораживают счета людей всего Юго-Восточного региона. В прошлом месяце людям, работающим в угольной промышленности и на производстве, говорилось, что если они присоединятся к протестам или даже просто заговорят о них на работе, то будут уволены. И за последние две недели зарплаты рабочих были сокращены на 30 % для поддержки Национальной гвардии, состоящей главным образом из боевиков «Правого сектора», которые угрожают населению региона.
На прошлой неделе Юлия Тимошенко заявила: «Неважно, кто победит в президентских выборах, выиграем веемы. Мы все ненавидим Россию!» Под «Россией» она подразумевала людей юго-востока Украины, которые не примут правление ультранационалистического правительства [25].
По-видимому, цель состоит в том, чтобы заставить Россию действовать резко и жестко, возможно, вынудить к серьезным военным шагам, против которых НАТО могло бы дать опустошительный ответ с кораблей, введенных в Черное море. Российское вторжение подтвердило бы заявления НАТО о том, что Европа нуждается в защите, и держало бы балтийских и украинских избирателей в страхе больше перед Россией, чем перед МВФ и ЕЦБ. Ирония состоит в том, что НАТО должно было защищать Европу от угрозы военного конфликта с Россией. А авантюризм неоконов США теперь угрожает поставить Европу в опасность от развала украинской экономики.
Что не дает России предложить экономическую альтернативу
Еврозона превращается в экономически мертвую зону, но ни Россия, ни главные европейские партии не предлагают изменить регрессивные налоги и финансовую систему, вводящую меры жесткой экономии и позволяющую клептократам высасывать соки из постсоветских экономик, к чему стремится сам Запад.
Как отмечено выше, одна проблема, не позволяющая оппонентам США в России и еврозоне предложить альтернативную финансовую экономику, — наличие у США под рукой стратегии, которая представляет собой комбинацию этнического разделения и игры с населением, отвлекающую его от решения насущных экономических вопросов. И еще одним сдерживающим фактором является заявление Тэтчер о том, что «другого выхода нет».
Конечно, альтернатива есть. Но без возвращения к событиям 1991–1994 годов и отказа от пути, которым Россия следовала при Ельцине вслед за известным Гарвардским институтом международного развития, USAID и планировщиками Мирового банка, все, что мог сделать президент Путин, — использовать личное убеждение. Его попытка прекратить «кровопускание» привела к тому, что пресса США представила его царем, а не освободителем от неолиберализма Мирового банка/Гарварда. Когда он решил восстановить Россию, его обвинили в автократии и блокировании «свободных рынков»; последнее — американских эвфемизм клептократии, которая-то и нанесла ущерб возможностям России и ее самостоятельному развитию, как это было с США и Западной Европой.
С учетом политических альянсов, в которых украинскую политику контролируют олигархи, что мог предложить стране Владимир Путин? Необходима была полномасштабная альтернатива неолиберальным налогам и финансовой политике. Янукович отказался от «помощи» МВФ-EC с их разрушительными «условиями» налоговой экономии и финансовой дефляции, но все, что могла предложить Россия Украине, — субсидии за занимающуюся политическими махинациями олигархию. В России Путин использовал «кредитование», чтобы предостеречь олигархов и заставить вкладывать захваченное дома в восстановление российской промышленности. Но без формулирования альтернативы финансовой и налоговой системам, а также экономической модели Россия не могла предложить лучшую экономическую систему своему ближайшему зарубежью.
Исцеление олигархии от погони за рентой — налогообложение рантье и деприватизированных государственных монополий. То, что захватили украинские клептократы (и что стремятся захватить иностранные инвесторы), можно вернуть, продвигая прогрессивную классическую государственную политику налогообложения земли и природных ресурсов, регулируя монополии и обеспечивая вложения в государственную инфраструктуру, в том числе и государственные варианты банковского дела и другие основные услуги. Именно это в конце концов обеспечило американские и западноевропейские промышленные взлеты.
Сюда входит давний конфликт с постфеодальным классом и финансистами, и подобная борьба может идти сейчас. К тому моменту, как около ста лет тому назад разразилась Первая мировая, социальная демократия выигрывала битву и социализм уже появился на горизонте. Но сегодня битва еще не началась, и реформы проводят такими экономическими инструментами, как концепция экономической ренты, как незаработанного дохода, и создание кредитов как центральными, так и коммерческими банками. Все это есть, но исчезло из общественного дискурса.
Россия не решается предложить решение по этим линиям, ведь на них повешен ярлык «социализма». Без задействования по меньшей мере классических критериев свободного рынка — налог на землю, природные ресурсы и неожиданные прибыли по «необъяснимому обогащению» — сложно объяснить позицию по продвижению этой политики на Украине и в Балтии.
Ни Россия, ни другие постсоветские республики в 1990-е не понимали, в чем состоит финансовый капитализм и рента, — за исключением, конечно же, грабежа по совету западных интересов. Когда дело дошло до помощи в перестройке советских экономик после того, как им потребовалась западная поддержка для интеграции после 1990-го, Мировой банк и неолибералы США стали продвигать неофеодальную политическую и финансовую контрреволюции в противовес реформам Эры Прогресса. Таким образом, холодная война закончилась смертоносным сближением между западными финансовыми интересами и местными политическими инсайдерами и бандами.
Это было антитезисом политической и экономической демократии. И все же именно это привязывает сегодняшнюю постсоветскую олигархию к Западу, при поддержке Уолл-стрит, лондонского Сити и немецкого бизнеса, надеющихся воспользоваться доходами от приватизации на пару с клептократами. С 1991 года Россия ежегодно испытывала в среднем отток капитала в размере $25 миллиардов, вплоть до полутриллиона долларов за прошедшие два десятилетия. Эти доходы можно было бы использовать для модернизации экономики и поднятия стандартов жизни. Но провал осознания противоположности принципов неолиберализма тому, что сделало процветающими промышленные экономики США и Западной Европы, задержало этот процесс.
Как минимум Украина и другие постсоветские экономики нуждаются в модернизированной версии Тедди Рузвельта, Франклина Делано Рузвельта и предпочтительно Юджина Дебса. Экономически им нужен Торстейн Веблен, Джон Мейнард Кейнс и Хайман Мински. Подобные голоса звучали в России в 1991-м, в том числе голос Дмитрия Львова в Российской академии наук. Многие иностранные экономисты-не-неолибералы советовали альтернативные варианты тому, что предлагали агенты клептократии Мирового банка Гарварда. Но вместо создания системы общественного
