Самым известным событием и наибольшей гордостью службы перлюстрации в этом плане стало дело так называемой группы А.И. Ульянова в 1887 году. В начале второй главы я уже отмечал, что об этом говорилось в докладе министра внутренних дел И.Н. Дурново Николаю II в январе 1895 года. Письмо неизвестного в Харьков своему товарищу, студенту Ивану Никитину, от 20 января 1887 года было перлюстрировано младшим цензором Санкт-Петербургского почтамта Г.Н. Люби. В письме, в частности, говорилось:
Возможна ли у нас социал-демократия, как в Германии? Я думаю, что невозможна; что у нас возможно — это самый беспощадный террор, и я твердо верю, что он будет и даже не в продолжительном будущем; верю, что теперешнее затишье — затишье перед бурею. Исчислять достоинства и преимущества красного террора не буду, ибо не кончу до окончания века, так как он мой конек, а отсюда, вероятно, выходит и моя ненависть к социал-демократам. 10‐го числа [1887 года] из Е-а [Екатеринодара] получена телеграмма, из коей видно, что там кого‐то взяли на казенное содержание, но кого — неизвестно, и это нас довольно сильно беспокоит, т. е. меня, ибо я вел деятельную переписку с Е-мъ [Екатеринодаром] и поэтому безпокоюсь [так в тексте документа] за моего адресата, ибо если он тово [так в тексте документа], то и меня могут тоже тово, а это нежелательно, ибо поволоку за собой много народа очень дельного. P.S. Спроси у С. [С. — по мнению А.С. Полякова, возможно, Михаил Ставраки], что он сделал с теми деньгами, которые он собирал «для бедного…» по листику, полученному им от меня в Е-е [Екатеринодаре]?
Последующее расследование установило, что 10 января бывший студент Санкт-Петербургского университета М. Фридман, высланный из столицы за участие 17 ноября 1886 года в демонстрации на Волковом кладбище в память Н.А. Добролюбова, прислал студенту Ф.И. Мееровичу телеграмму: «Скажите Куюнтову. Сын умер. Митя». Это было условное извещение об аресте С.Г. Жилинского, связанного с московскими кружками. Меерович передал телеграмму сыну полицмейстера города Ейска, студенту Н.А. Рудевичу, еще в гимназии имевшему кличку Cujunt’a (Который). Последний сообщил содержание телеграммы студенту физико-математического факультета П.И. Андреюшкину, с которым Меерович и Рудевич учились в Кубанской войсковой гимназии.
Никитин был арестован лишь 26 февраля. Видимо, до этого за ним велось наблюдение. Он назвал автора письма — студента Санкт-Петербургского университета П.И. Андреюшкина. 27 февраля эти сведения были переданы из Харькова в Петербург. Уже 28 февраля за Андреюшкиным и его товарищами было немедленно установлено постоянное наблюдение. В этот день он с пятью другими лицами ходил с двенадцати до семнадцати часов по Невскому проспекту. На следующий день, 1 марта 1887 года, те же лица были вновь замечены около одиннадцати часов утра на Невском проспекте. Приняли решение об их аресте. Были задержаны «метальщики» — три человека с бомбами, собиравшиеся в этот день совершить покушение на Александра III. В результате было арестовано большинство членов группы.
В ходе следствия выяснилось, что Андреюшкин был вообще крайне неосторожен в переписке. Он поддерживал связь с корреспондентами в Казани и Харькове. Нередко писал в Екатеринодар народной учительнице Анне Сердюковой, иногда химическими чернилами. В одном из январских писем 1887 года сообщал ей, что вступил в партию «Народной воли», хотя предполагал, что за его корреспонденцией, по крайней мере за некоторой, смотрят. 14 февраля он послал ей письмо, в котором якобы просил ее руки и требовал немедленного ответа. Но химический текст гласил: «Должно быть покушение на жизнь государя; я в числе участников, которые будут бросать бомбы; смотрите не влопайтесь, не пишите даже о своем согласии на предложение»[1204]. Особым присутствием Сената пять человек — П.И. Андреюшкин, В.Д. Генералов, В.С. Осипанов, А.И. Ульянов, П.Я. Шевырев — были приговорены к смертной казни и 8 мая 1887 года повешены во дворе Шлиссельбургской крепости.
Вообще любой намек в перлюстрированной корреспонденции на возможность террористического акта вызывал особое внимание на самом высоком уровне. 20 апреля 1893 года министр внутренних дел И.Н. Дурново доложил Александру III, что в феврале была снята копия письма из Петербурга (без подписи) студенту Казанского университета Анисимову с просьбой выслать сильнодействующий яд. Из следующих писем того же автора стало известно о ведении им дневника и совершении подозрительных прогулок по набережной реки Фонтанки от Аничкова моста и Аничкова дворца. Было выяснено, что автор писем — некий Михайлов, новобранец 4‐й роты 13‐го флотского экипажа, из крестьян Самарской губернии. 15 апреля у него провели обыск, изъяли дневник и переписку. Сделали распоряжение об обыске в Казани у Анисимова. Но подозрения в подготовке теракта в этом случае не подтвердились[1205].
Нарастающий размах оппозиционных и революционных движений с конца XIX века сказался и на объеме перлюстрации, связанной с данной темой. Конечно, сама по себе перлюстрация не могла решить все задачи политического розыска, но имела важное значение. Размышляя об этом, директор ДП П.Н. Дурново 11 февраля 1890 года докладывал министру внутренних дел: «Переписка революционеров по известным нам адресам даст, конечно, немало материала для розыскной деятельности, но, к сожалению, вся внутренняя жизнь революционеров не может быть в точности освещена только одной перлюстрацией. <…> Письменные сношения с эмигрантами завязываются туго и развиваются последовательно только в моменты крайней необходимости». Но тут же и добавлял: «[В.Л.] Бурцев, [И.Н.] Кашинцев и [Ю.] Раппопорт приступают сообща к составлению письма к Петербургской центральной группе, и содержание его будет нам известно, так как оно, вероятно, будет отправлено по известному нам адресу». А уже 12 февраля Дурново сообщал: «Имею честь доложить <…> вчера 11 февраля мне доставили с почты письмо [Ю.] Раппопорта к г. Коршу»[1206]. Таким образом, осведомление и перлюстрация в их взаимосвязи давали возможность бороться с антиправительственными организациями.
В 1892 году перлюстрация помогла установить причастность к народовольческому движению бывшего студента М.П. Иолшина. Его арест 1 октября 1892 года вызвал естественное волнение в московском кружке. Член кружка Л. Авраамов написал в Казань Егорову, для «Максимыча»: «В виду захвата у Иолшина рекомендательных писем адресуйте: квартира Некрасова, Волкову для А-ва [Авраамова]». Н.К. Муравьев сообщил О. Кирьяновой в Казань, чтобы писали ему на имя «В. Барабошкина». Вся эта корреспонденция прошла через «черный кабинет», увеличив списки Департамента полиции. В это же время путем перлюстрации были выявлены сношения с московским кружком студента Лесного института Н.П. Сивохина и установлен один из первых организаторов марксистских кружков М.И. Бруснев, арестованный 26 апреля 1892 года[1207].
В декабре 1892 года ДП обратил внимание на Н.М. Величкина, студента Московского университета. Далее была организована перлюстрация переписки его самого и его родных, сестер Веры и Клавдии. В результате 3 октября 1894 года Вера, приехавшая из Цюриха, была арестована на вокзале. Обыск, проведенный на следующий день в доме Величкиных, дал достаточно богатый «улов» нелегальной литературы. Последовали аресты Николая, Клавдии и других причастных к этому делу[1208].
Осенью 1892 года ДП установил перлюстративное наблюдение за бывшим московским студентом И. Окуличем, поселившимся в Цюрихе. 18 декабря 1892 года студент из Петербурга П. Федулов отправил письмо И. Окуличу, в котором сообщал, что «в первых числах января будет в Москве съезд представителей кружков и землячеств», и упоминал ряд фамилий. В процессе дальнейшей разработки были установлены дата проведения съезда (7 января 1893 года), его цели и состав[1209]. В 1894 году началась перлюстрация переписки московского марксиста С.И. Мицкевича, 25 января было перехвачено письмо к нему весьма конспиративного содержания с просьбой уничтожить после прочтения. Был установлен круг его знакомых. Конечным результатом стал арест Мицкевича и его товарищей[1210].
