Итак, Березовский доверил провести первый залп Доренко. Его мишенью стал Потанин. В конце своей субботней программы Доренко обвинил Потанина в том, что он использовал при проведении аукциона по “Связьинвесту” сомнительные подставные компании, а “прибыль будет выкачивать в офшорную зону”. Инвесторы, участвовавшие в сделке Потанина, продолжал Доренко, были “настоящими спекулянтами” в негативном, советском смысле этого слова, мелкими дельцами черного рынка, “людьми с дурной, сомнительной или запятнанной репутацией”, которые “ни единой минуты своей жизни не занимались проблемами связи”. Он обрушился на Йордана и Сороса, назвав филантропа “одним из самых известных спекулянтов на планете”, и заявил, что их покровитель, Кох, “пишет правила проведения аукционов для своих друзей”. Доренко упомянул в своей передаче и Немцова, сказав, что он был “активным, как таракан на стене”. Через два дня, в передаче на принадлежащей Гусинскому радиостанции “Эхо Москвы”, Доренко подробнее остановился на этой метафоре. “Вы когда-нибудь видели, — говорил он, — как таракан, которого обрызгали специальным раствором, начинает бегать как сумасшедший?” Затем Доренко спросили, существовал ли заговор между правительством и Потаниным. “Я не говорил про заговор, но такое впечатление складывается”, — ответил он{473}.
Доренко зажег спичку, и вскоре в средствах массовой информации разгорелся большой пожар, как и обещали Гусинский с Березовским. В понедельник, 28 июля, в первый день после аукциона, когда вышли газеты, газета Гусинского “Сегодня” вынесла свой приговор в заголовке “Деньги пахли”. В статье говорилось, что Потанин и Кох стали слишком близкими друзьями и что деньги Потанина имеют сомнительное происхождение. Молодые реформаторы немедленно заняли оборону, а рассерженный Немцов обрушил на проигравших олигархов, Гусинский и Березовского, свои излюбленные лозунги. “Им не нужны честные правила и демократический капитализм, — говорил он. — Им нужен бандитский капитализм!” Немцов ни разу не объяснил, что он подразумевает под “бандитским капитализмом”, и газета “Сегодня” задала сам собой напрашивавшийся вопрос: “Кто был отцом всего этого? Может быть, Чубайс или Ельцин?” “Теперь выясняется, — невозмутимо продолжала газета, — что гарант российской демократии в течение длительного времени руководил усилиями, направленными на построение “гангстерского капитализма”{474}. Возникал вопрос: если Россия стала гангстерским государством, не ее ли лидеры должны нести ответственность?
13 августа Кох, руководивший приватизацией, подал в отставку, заявив, что хочет уйти в частный бизнес. Первая реакция Кремля была сердечной, Ельцин поблагодарил Коха за его работу. До этого момента Гусинский не делал никаких публичных заявлений, поскольку пытался заставить Чубайса аннулировать сделку. Но к середине августа стало очевидно, что Чубайс не уступит. Тогда Гусинский перешел в наступление. 14 августа в интервью радиостанции “Эхо Москвы” Гусинский сказал о предложении Потанина, которое принесло ему победу: “Есть деньги и деньги. Я считаю, что деньги пахнут”. Он вспомнил беседу с Чубайсом о новых правилах игры. “Честные правила игры, — добавил он, — предполагают, что продавец и покупатель не должны вступать в сговор”. Гусинский намекнул, что правительство вступило в сговор с Потаниным, но был осторожен. (На самом деле Гусинский рассчитывал, что правительство вступит в сговор с ним, но проиграл.) На следующий день неожиданно вмешался Ельцин, заметив, что и на аукционе по “Связьинвесту”, и на аукционе по “Норильскому никелю” победил Потанин[47]. “Весь этот скандал, — сказал Ельцин, — связан с тем, что некоторые банки, очевидно, больше по душе Альфреду Коху, чем другие”.
Теперь роль Коха подверглась более внимательному изучению. Обнаружилось, что в своей декларации о доходах, на которую раньше никто не обратил внимания, Кох указал аванс в размере ста тысяч долларов за книгу о приватизации, которую он собирался написать. Александр Минкин, выступавший с критикой коррупции и близко знакомый с Гусинским еще с театральных времен, опубликовал статью в “Новой газете”, в которой задался вопросом, почему Кох получил такой большой аванс от крошечной, по его словам, компании “Сервина трейдинг” из Женевы. Минкин, попросивший одного из швейцарских журналистов навести справки, сообщил, что компания занимает одну маленькую комнатку, а весь ее штат состоит из двух или трех сотрудников. Он привел слова одного из сотрудников компании “Сервина”, сказавшего, что они еще не видели рукописи. “Сервина” заплатила Коху сто тысяч долларов только за надежду, — писал Минкин. — Очевидно, что крошечная компания не может делать такие широкие жесты. Заплатила не “Сервина”. Заплатил кто-то другой при ее посредничестве. Ясно также, что Кох продал не книгу, а что-то другое”.
Предвестники этого скандала появились несколько раньше. 4 августа 1997 года Минкин опубликовал в “Новой газете” текст беседы, состоявшейся между Немцовым и рекламным магнатом Лисовским. Немцов сказал, что ему задолжали 100 000 долларов за автобиографическую книгу “Провинциал” и он хочет срочно получить эти деньги, чтобы указать их в декларации о доходах. Декларации о доходах были идеей самого Немцова. Немцов говорил, что находится в сложном положении, потому что Ельцин собирается подписать указ, требующий оформления деклараций, и он боится, что, не указав эти деньги при заполнении декларации, попадет под огонь критики. Реакция общественности на эту публикацию была отрицательной: то 100 000 долларов казались огромным гонораром за книгу. Вскоре после этого появилась статья Минкина “Кох оставил свое кресло, чтобы не сесть в тюрьму”{475}. Минкин начинал набирать обороты.
Каждый день появлялись новые заголовки и новые обвинения. В войну были вовлечены “молодые реформаторы” и магнаты. Утром в субботу, 13 сентября, я пошел смотреть, как мои сыновья играют в футбол, и по дороге купил несколько газет. На стадионе я не мог следить за игрой, так как все мое внимание поглотила “Независимая газета”, издаваемая Березовским. Газета опубликовала на первой странице примечательный материал под заголовком “Анатолий Чубайс стремится установить контроль над Россией”, направленный лично против Чубайса. Интерес представляло то, что это был не обычный низкопробный компромат, состоявший из секретных документов или распечаток подслушанных телефонных разговоров, а пространная статья думающего человека, критикующего Чубайса. Статья была подписана Ульяном Керзоновым (вероятно, за этим псевдонимом скрывался сам Березовский) и отличалась язвительностью. Чубайс, к которому российское общественное мнение и без того относилось с ненавистью, изображался как коварный интриган, рвущийся к власти, “циничный фанатик”, считающий, что “цель оправдывает средства”, складом ума “напоминающий Ленина”, “безжалостный прагматик, верящий только в революционную целесообразность”. Автор выразил восхищение тем, что в ходе предвыборной кампании Чубайс создал замкнутую олигархическую систему, позже прозванную “семибанкирщиной”. Но теперь, по словам автора, Чубайс разрушал группу семи банкиров, чтобы превратить одного Потанина в “частную сверхмонополию”. Статья во всех отношениях походила на возмущенное личное письмо Березовского, разъяренного тем, что Чубайс разрушил его уютный клуб олигархов, его операционную систему большого капитала. “Семибан-кирщина могла привести нас к нормальному рынку, — писал автор, — но Чубайс решил иначе”.
О статье говорила вся Москва, и на следующий вечер на нее откликнулся Киселев в своем популярном воскресном телевизионном шоу “Итоги”. “Мы не слышали и не читали ничего подобного довольно давно”, — удивлялся Киселев. Он был осторожен и вспоминал позже, что его отвлекли переговоры об освобождении корреспондента НТВ, похищенного в Чечне[48]. Добродеев сказал мне, что испытывал трепет и тревогу, когда в эфире разразилась война банкиров. “У меня были сомнения, очень большие сомнения”, — сказал он. Одно дело использовать журналистов и телевидение для борьбы против Зюганова и коммунистов, что было “ясно, объяснимо и абсолютно понятно каждому”. Но спор вокруг “Связьинвеста” носил коммерческий характер. Следует ли журналистам рисковать своей репутацией в войне между алчными предпринимателями? “Это была позорная ситуация для средств массовой информации в целом”, — вспоминал он.
Ельцин был не только разъярен, но и сбит с толку обострившимися разногласиями. Он способствовал появлению и “молодых реформаторов”, и магнатов, а теперь они вцепились друг другу в горло. Ежедневно появляющиеся в газетах потоки обвинений “вызывали во мне приступы глубочайшего раздражения”, — вспоминал Ельцин{476}. В понедельник, после того как статья появилась в “Независимой газете”, он вызвал олигархов в Кремль. Пришли Гусинский, Потанин, Фридман, Ходорковский, Виноградов и Смоленский, а также Юмашев, но Березовский, заместитель секретаря Совета безопасности и теоретически государственный служащий, отсутствовал, равно как и Чубайс. Смоленский сказал мне, что Чубайс был “отлучен от банков, и это сказывается... Жить без него будет труднее. Кавдый чувствует это. Мы были вместе долгое время”{477}.
