В сентябре 1826 года возник скандал с перехваченным письмом поручика Н. Воронковского шестому герцогу У.Д. Девонширскому. Воронковский был адъютантом Е.Ф. Комаровского, командира корпуса внутренней стражи. Герцог же в качестве представителя английского короля прибыл в Москву на коронацию Николая I. В письме поручик просил у герцога 20 тыс. фунтов стерлингов «для обеспечения состояния своего и возможности совершить путешествие в Англию». Император был чрезвычайно раздосадован происшедшим. Он «не мог вообразить, чтобы офицер российской армии, забыв совершенно правила чести, решился унизить себя до такой степени». Поскольку письмо было адресовано к посланнику иностранной державы «и посему должно сохраняться в высочайшей тайне как сие сведение дошло до Его Величества», Николай приказал военному губернатору столицы П.В. Голенищеву-Кутузову арестовать поручика. Начальнику последнего Комаровскому велел: «…войти ко мне с рапортом, как о деле, дошедшем до сведения вашего (не называя от кого именно)». Воронковский объяснил, что в 1816 году после смерти родителей остался «в беспомощном состоянии с двумя малолетними братьями (один умер в 1820 г.) и четырьмя сестрами. <…> находился всегда в такой бедности, что едва мог содержать себя». После расследования государь приказал перевести его в Нижегородский драгунский полк тем же чином. Выяснилось, что Воронковский серьезно болен, и его пришлось положить в госпиталь. В середине декабря 1826 года дежурный генерал Главного штаба А.Н. Потапов сообщил Комаровскому, что по излечении поручика отправят в Тенгинский пехотный полк. В сентябре 1827 года его уволили со службы «без награждения следующим чином, без мундира и с запрещением жить в столицах». Через полтора года, 22 марта 1829 года, глава III Отделения А.Х. Бенкендорф направил служебную записку военному министру А.И. Чернышеву о том, что Воронковский, не имея средств к пропитанию, просится на службу, хотя по состоянию здоровья вступить в военную службу не может. 29 марта 1829 года Чернышев сообщил Бенкендорфу о решении императора: Воронковскому разрешалось вступить в гражданскую службу 14‐м классом, но только в провинции[1245].
Из писем офицеров делались выписки о положении дел в войсках, о происшествиях, об облике отдельных командиров. По указанию императора подобные выписки направлялись командующим войсками для проверки и принятия мер. Как известно, Николай I с большим подозрением относился к генералу А.П. Ермолову, командующему Отдельным Кавказским корпусом. После начала 16 июля 1826 года русско-персидской войны император направил на Кавказ И.Ф. Паскевича с особыми полномочиями. В августе и сентябре были перлюстрированы письма двух кавказских офицеров, Н. Лизлова и Н.А. Муханова, штабс-капитану Н.П. Воейкову в Москву. Воейков, адъютант Ермолова, был арестован 9 января того же года по подозрению в принадлежности к тайному обществу на Кавказе, 20 февраля был освобожден, но, как показывают эти документы, оставался под подозрением. Из писем были сделаны выписки. Лизлов писал о низкой боеспособности Тифлисского полка, «составляющего одну орду» и имеющего не более 1 тыс. человек под ружьем. «Большая же часть людей и часть офицеров, заботясь только о своем хозяйстве, побросав много оружия, отправились за Безобдис [горный хребет] <…> все только и помышляют о спасении гусей своих, о продаже цыплят, о торговле солью и пр.» Далее выражалась надежда на прибытие войск из России. Муханов резко отзывался о начальнике пограничной линии, полковнике князе Л.Я. Севарселидзе, подчеркивая, что он «бестолковый и пустой хвастун». Государь приказал направить выписки Паскевичу[1246].
В начале июня 1837 года Николаю I была представлена выписка из письма А.И. Тургенева из села Лопасня А.Н. Авдулину в Петербург, заверенная директором почтамта А.Я. Булгаковым. Автор письма утверждал, что результатом повеления «Всемилостивейшего Государя и отца нашего… устраивать повсюду дороги, шоссе называемые, Великое благодеяние царя мудрого» становится в ряде случаев страданием обывателя. Якобы «какой‐то неугомонный директор шоссейных работ» нанес ущерб семейству Еропкиных в селе Лопасня на 15 тыс. руб. Император поручил сообщить об этом начальнику 2‐го округа жандармов генерал-майору С.В. Перфильеву и потребовать от него информацию. В результате переписки уже 18 июля А.Х. Бенкендорф представил государю доклад о деле Еропкиной, из которого следовало, что с жалобами на начальника работ капитана Гаврилова 3‐го обращались коллежский советник М.Н. Еропкин, а после смерти последнего — его дочь Н.М. Еропкина. Еропкин «надеялся на получение выгод при заготовке материалов для строительства шоссе». Когда же за поставку камня взялись другие помещики, отчего казна выиграла до 60 тыс. руб., начались жалобы Еропкина[1247]. Таким образом, был сделан вывод о ложности доноса.
В конце мая того же 1837 года царю была доложена выписка о «преступной связи» ксендза Слонимского уезда Виленской губернии Богуславского с девицей Валерией Керсновской, умершей при родах. Велено было «узнать правду». Расследование жандармского полковника Сидорова подтвердило сообщение письма. Богуславский подозревался в нескольких подобных случаях и был помещен виленским епископом в монастырь. Государь повелел предать ксендза суду. Эта резолюция 16 декабря 1837 года была направлена в Департамент духовных дел иностранных исповеданий МВД[1248].
В марте 1840 года из письма некой Савченковой из Курска в Москву стало известно, что полицмейстер Резанов допускает за взятку в 1 тыс. руб. послабления в отношении отставного полковника Ф.М. Полторацкого, посаженного под арест по подозрению в поджоге дома своей жены: предоставил ему три комнаты, позволяет ездить в баню и ночевать дома. В результате был направлен запрос курскому губернатору генерал-майору К.А. Флиге. В ответ губернатор удостоверил честность полицмейстера Резанова и заверил, что полковник Полторацкий безвыездно провел месяц в полиции[1249].
В 1857 году чиновник Галтенов из города Шуши (Нагорный Карабах) сообщал в Ярославль, что он «предназначается к должности участкового заседателя, в которой содержание 1000 руб. [в год], но безгрешно можно положить в карман тысячи две или три»[1250]. Протоиерей Макарий Знаменский 11 июня 1857 года писал Я.М. Знаменскому из Ставрополя о нетрезвой жизни инспектора Кавказской семинарии архимандрита Алипия и обнаружении у него в шкафу «распутной девки, вследствие чего воспрещено ему священное служение»[1251].
Николаевский военный губернатор и заведующий морской частью в 1856–1859 годах контр-адмирал Г.И. Бутаков пытался использовать перлюстрацию для возмещения ущерба, нанесенного казне действиями недобросовестных чиновников и связанных с ними предпринимателей. Дело в том, что в Николаеве после окончания Крымской войны и ликвидации на Черном море — по условиям Парижского мира — русского военного флота образовались огромные запасы различных материалов. В этой ситуации контр-адмирал А.И. Швенднер, помощник обер-интенданта по морской части в Николаеве, с помощью ряда чиновников организовал реализацию складских запасов частным лицам. Взамен выдавались липовые обязательства о поставке тех или иных продуктов. В частности, купец Киреевский вывез 16 тыс. пудов листового железа с обещанием поставить муку для нужд флота в следующем календарном году. Узнав об этом, Бутаков приказал арестовать купца и потребовал немедленной поставки муки. Когда мука была доставлена, Бутаков велел вскрыть один из мешков и высыпать содержимое на землю. В мешке оказался речной песок. В другом случае мука оказалась гнилой. Был арестован Швенднер.
В Николаев прибыла высочайше учрежденная комиссия, старавшаяся спустить дело на тормозах. Швенднер 11 июня 1857 года был уволен в отставку[1252]. Но Бутаков не желал сдаваться. Он предложил Николаевской почтовой конторе «все эстафеты, письма, посылки от контр-адмирала Швенднера, полковника Трофимовского, надворного советника Зимницкого, почетного гражданина Киреевского, капитана 1 [-го] ранга Коландса, лекаря Новикова и губернского секретаря Серетьева или имеющими [так в документе] связь с распорядителями… их имущества доставлять ему… чтобы не было препятствий при исполнении Высочайшей воли относительно имущества поименованных лиц». Александр II 28 июля того же года удовлетворил просьбу Бутакова[1253]. И все же интересы бюрократии оказались сильнее царской резолюции. Бутаков получил строгий выговор от управляющего морским ведомством великого князя Константина Николаевича и был в январе 1860 года переведен на Балтийский флот.
