среде интеллигенции было ослаблено. И только за эти 25 лет новой жизни, и в особенности в преддверии ко второй мировой войне, стало вырисовываться перед каждым человеком глубокое ощущение связи, неразрывной связи со своей родной землей. Мы пришли к ощущению родины через глубокие страдания, через борьбу. Никогда на протяжении, может быть, целого века не было такого глубокого и острого ощущения родины, как сейчас. Всего этого я не мог бы понять в 1927 году, когда писал «Восемнадцатый год».
«Хождение по мукам» – это хождение совести автора по страданиям, надеждам, восторгам, падениям, унынию, взлетам – ощущение целой огромной эпохи, начинающейся преддверием первой мировой войны и кончающейся первым днем второй мировой войны.
Сейчас уже печатается полностью в одном томе вся трилогия. Романы, составляющие трилогию, писались с большими интервалами. Нужно было их свести к единому стилю, многое переделать, многое лишнее выпустить, придать им стройность одной книги. Это была довольно сложная работа, и закончил я ее сравнительно недавно, полгода назад.
Слово есть мышление
(Из беседы) *
Не только идеи, понятия, но и картины самые сложнейшие, самых тончайших оттенков я могу передать словами. Получается так, как будто бы в человеческом мозгу есть какие-то тысячи, может быть, миллионы клавиш, и человек, говорящий словами, он как будто невидимыми пальцами играет на этой клавиатуре мозга, и в голове воспринимающего возникает та же самая симфония.
Вот какая сложная штука язык. Язык – это есть высшая культура человечества.
Как же мы относимся к языку? Очень скверно. Иногда так относимся, например, можно сравнить: скрипка Страдивариуса, так ею гвозди заколачивают. Можно это делать – конечно, можно, но не стоит. Так очень часто мы относимся к языку.
Напрасно думают, что язык это только орудие для определения понятий. Язык – мы будем говорить о языке художественной прозы, я не беру язык философский, язык научных книг, поэзии, будем говорить о языке художественной прозы.
В XVI веке в России считали так, что литературный язык, литературная фраза, она никак не должна походить на разговорную фразу и чем она дальше от разговорной фразы, тем это благороднее. И вот мы читаем сочинения XVI–XVII веков, их очень трудно читать, они никак не усваиваются, не производят никакого впечатления. Мы можем с интересом прочесть несколько фраз, несколько мыслей оттуда, но это не художественный язык, нагроможденный, трудный, с завитками, со старыми оборотами и т. д. Тогда как язык народный другой. Народного языка XVI века мы не знаем, но XVII века хорошо знаем из судебных записей, из отчетов, из сочинений известного протопопа Аввакума.
Язык народный необычайно богат, гораздо богаче нашего. Правда, там нет целого ряда слов, фраз, зато манера выражаться, богатство оттенков больше, чем у нас.
Вот эта традиция двух языков – один литературный и один народный, один благородный и один подлый, – эта традиция до сих пор существует и докатилась до нас. Несмотря на то, что Пушкин – основатель нашего литературного языка, вершина и предел русского языка, причал, к которому все должны причаливать, Пушкин свел эти два языка.
Было так, что с XV–XVI века искусственно созданный язык жил сам по себе, народный язык развивался сам по себе, и это докатилось до XVIII века. Тут влиял французский, отчасти немецкий, но больше французский литературный язык. По-русски стали писать как бы в переводе с французского, и вот эти два языка соединились в Пушкине, потом опять расходились.
Тургенев – великий русский писатель, он грешил тем, что он был далек от народного языка. Он писал на блестящем языке, но это был переводный язык, переводный язык, построенный по законам французской речи…
Я ставлю следующую форму, что основной литературный язык есть язык народный, язык, на котором говорит народ. Литературные фразы должны развиваться и подвергаться дальнейшей обработке, нужно раз навсегда покончить с этой традицией двух языков: литературного и изустного.
Как строится народный язык. Фразы изустного языка. Человек прежде всего видит то, о чем он говорит. Мало того. Когда он о чем-нибудь рассказывает, он живо представляет себе того человека, о котором он рассказывает, и раз он представляет и чувствует, он как бы ощущает все его мускульные движения, все его жесты. Когда он говорит о человеке ленивом, он расскажет, как он кряхтит, лениво с печки слезает. Он уже будет говорить замедленными фразами, ленивыми. Он будет говорить совершенно по-другому, как если бы он описывал человека живого, горячего, человека в состоянии раздражения, бешенства. Тут уже сразу пойдут короткие фразы, отрывистые фразы, которые льются за короткими и быстрыми движениями, жестами того человека, которого он описывает. Нужно видеть то, о чем вы хотите сказать или написать. Если вы не видите, вы ничего не сможете сказать, ничего передать, и получится не убедительно, я вам не поверю, раз вы не видите то, о чем хотите говорить. Нужно ощущать психическое состояние того человека, о котором рассказывается, или состояние природы, если вы ее описываете. Когда вы описываете дождь, темные краски, у вас будут одни слова. Когда вы будете рассказывать о жарком дне, у вас совсем другие слова, другие словообразования. Нужно видеть, нужно ощущать то, о чем вы говорите, – тогда язык будет той магией, о которой я уже упоминал, тогда именно язык будет играть на этой клавиатуре мозга моего читателя, если я вижу и ощущаю то, о чем я говорю. Отсюда следует, что смертельный яд для языка, для всякого народа, который стремится к культуре, – это употребление в языке готовых, ходячих выражений. Человек, который становится на этот путь употребления ходячих и готовых выражений, он катится под уклон, под очень крутой уклон, я бы сказал, сумерек своего сознания, человек идет не вверх по лестнице развития, а вниз, если он становится на путь такого удешевленного обоняния языка. Это очень просто, надо только запомнить несколько десятков выражений и их употреблять. Не нужно никаких усилий воли или ума для того, чтобы говорить вот такими готовыми, штампованными выражениями. Есть такие ораторы, и их даже много. Дайте ему 7 минут, он положит перед собой часы и ровно 7 минут будет говорить на заданную тему. У него есть определенное количество выражений и 300 слов, и он уложится минута в минуту. Вы прослушаете, и у вас от этих слов ничего не останется, в одно ухо вошло, в другое вышло.
Когда вы пишете роман, представьте, на протяжении всего романа, всей большой книги вы не должны повторять хотя
