Апофеозом этого празднества стала компания «Антропология», выставочный зал которой расположился в павильоне, где раньше продавали автомобили. Для Уэйна магазин, названный в честь академической дисциплины, – явление из ряда вон выходящее. Старожилов насторожила бы такая высоколобость (не говоря уже о французском написании самого слова). Однако среди представителей авангарда новой культуры вполне естественно воспринимать жизнь, как вечную аспирантуру. Интерьер магазина вызвал бы у отпрысков членов конных клубов настоящее потрясение. Кроме прочего здесь устроили кофейню, видимо, в рамках реализации программы, по которой между заведениями, предлагающими чашку капучино или французский журнал, не должно быть более 50 метров. В колонках вместо чего-нибудь изысканного вроде Баха здесь непрерывно играет «Этот чудесный мир» Луи Армстронга. Более того, внутри ни стульев Хепплуайт, ни кушеток с орлиными когтями на ножках (Джорджу Вашингтону было б неуютно), ни мебели в стиле Луи XIV, ни времен Второй империи. В вопросах интерьера старый Уэйн оглядывался на европейскую аристократию. А вот новый, если судить по «Антропологии» и ее конкурентам, равняется на европейское крестьянство. Интерьер магазина – огромного пространства с открытыми балками – выполнен в приглушенных тонах синего, коричневого, черного и зеленого, или в «гамме бланша», как говорят модники. Дощатый пол с заметными щелями и необработанные балки перекрытий. В одном отделе продают предметы интерьера из Прованса, в другом – из Тосканы. Здесь представлено все экваториальное крестьянство: уголок марокканских рукоделов, перуанские ткани, индийские сундуки. Для столовой здесь есть целый ряд рубленых столов – истертых, нелакированных. На деревенском столе для разделывания свиных туш выставлены тончайшие равиоли с начинкой в глиняном кувшине за $25.
Картинки, репродукции, узоры на ткани теперь тоже совсем другие. В старом Уэйне предпочитали изображения охотничьих собак, лошадей и диких животных – оленей, уток. Уэйнский потребитель новой волны предпочитает безобидных или смешных животных типа пингвинов, коров, кошечек или лягушек. Старорежимные уэйнские матроны отдавали должное цветочным узорам, и, когда они выходили целой компанией, можно было подумать, что по улице расхаживают кусты гортензий. В «Антропологии» же продаются монохромные блузки и джемперы приглушенных тонов. В общем и целом ощущение от магазина можно обозначить как «Год в Провансе»[21], тогда как цены говорят – шесть лет успешной медицинской практики, и это будет вам это по карману.
Новая элита в старых интерьерах
Все это – модная булочная, кофейни с художественной программой и мебельные магазины с деревенской утварью – может показаться явлением вторичным и поверхностным. Однако в них проявляется не только своеволие моды – в прошлом году носили мини, в следующем, наверное, будут макси. Процессы, которые мы наблюдали в Уэйне и в других зажиточных городках Америки, отражают существенные культурные сдвиги. Демографические изменения, описанные в предыдущей главе, докатились до Уэйна. Самовыдвиженцы из образованного класса заняли городки филадельфийской Главной ветки, как когда-то заняли престижные университеты и страницы свадебного раздела «Нью-Йорк таймс». Девелоперы раздробили поместья и понастроили для специалистов с несколькими дипломами дома по $600 000. Даже адвокаты, покупающие викторианские особняки с пятью спальнями в 1990-х, заметно отличаются от адвокатов, покупавших такие же в начале 1960-х. Даже отпрыски старинных WASP-семейств приноровились к новым порядкам.
На улицах Уэйна стали преобладать представители околотворческой интеллигенции: врачи, разъезжающие по винодельческим хозяйствам, адвокаты-романисты, профессора-садовники, необычайно начитанные риэлторы, психологи в бижутерии ар-нуво и прочие представители буржуазии информационного века. Устремления этих людей заметно отличаются от взглядов, царивших в среде членов кантри-клубов и прочего пригородного общества. Вполне естественно, что они хотят, чтобы их представления отражались в том, что они покупают и как выглядят сами. Шопинг, возможно, не самое интеллектуальное занятие на свете, зато в нем наиболее наглядно проявляются культурные тенденции. Так вырисовывается важная для современной эпохи антиномия постулату Маркса о том, что класс определяется средствами производства. Сегодня можно сказать, что классы определяют себя средствами потребления, что будет верно, по крайней мере, для информационного века.
Исторические корни культуры бобо
История образованного класса берет свое начало в первой четверти XVIII века. Такая глубокая ретроспектива важна, поскольку даже если демографически образованный класс стал релевантной социальной группой лишь в последние несколько десятилетий, ценности, которые он несет, являются орудием культурной борьбы, начавшейся с первыми проблесками индустриального века. Необходимо вспомнить о рождении буржуазного этоса и выявить наиболее существенные составляющие этого образа жизни. После чего важно пройтись по истории первых бунтарских проявлений ранней богемы и выявить присущие ей идеалы. Только совершив экскурс в историю этих противоборствующих культур, мы сможем понять, как несоприкасающиеся нити буржуазных и богемных мировоззрений были переплетены в цехах пожевывающих кантуччини бобо.
Первый расцвет буржуазной эстетики в Америке приходится на 20-е годы XVIII века. То было время, когда значительное количество состоятельных американцев открыли для себя благородный образ жизни. После нескольких десятилетий борьбы за выживание многие колонисты могли позволить себе условия покомфортабельнее тех, к которым привыкли суровые пионеры. Американское общество устоялось, и успешным купцам захотелось, чтоб их дома отражали их эстетические и культурные интересы. Началось строительство новых и ремонт старых домов, потолки в гостиных стали выше, а балки исчезли за перегородками. Изящный паркет сменил грубые дощатые полы. Появились карнизы, штукатурка, лепнина и прочий декор для создания атмосферы изысканного изящества. Кухню и прочие служебные помещения перенесли ближе к заднему двору, подальше от глаз посетителей. Створ каминов стал меньше, и то, что раньше походило на средневековый открытый очаг, стало местом, где можно элегантно погреться.
Но главное, появились залы для приемов. Гостиная (или салон) оказалась отделена от функционала остального жилища. Она использовалась для развлечения важных гостей, а также таких благородных времяпрепровождений, как чтение, вышивание или музицирование. В гостиных стояла самая дорогая мебель и хранились семейные драгоценности: медные подставки для дров в камине, позолоченные зеркала и часы, самые ворсистые ковры, вишневые стулья с прямой спинкой и когтистыми ножками. Целая армия ремесленников трудилась над созданием фарфоровых фигурок, изящных чайных сервизов и прочих безделушек, которые состоятельные колонисты выставляли в своих салонах. Все это делалось ради создания возвышенной атмосферы, где люди могли бы культивировать восприимчивость к изящному и высокому. Кроме того, это было место, где можно было продемонстрировать благородные манеры и высокое положение. «Посетители салонов полагали, что живут более возвышенной жизнью, нежели грубое простонародье, и утверждали свое не только внешнее, но и внутреннее превосходство», – пишет историк из Колумбийского университета Ричард Бушман в книге «Изящная Америка» – превосходном исследовании этого культурно-исторического сдвига. Большая часть населения Америки, уточняет Бушман, жила просто, не сказать скудно, «лишь несколько привилегированных мест могли соответствовать вкусам приглаженных франтов, которые знали, как вести себя с благородством, простотой и грацией». Новая верхушка среднего класса выстраивала иерархию, чтобы отделить себя от грубых народных масс. В салонном обществе преклонялись перед крошечными женскими ручками и изящными ножками и восхищались их порхающей походкой. Мужчинам XVIII века полагалось носить добротные камзолы, которые затрудняли движение и держали осанку. В то время как большинство обедало за столом из грубых досок, сидя на срубленных топором табуретах, салонные эстеты восхищались всем гладким и лакированным. Основные принципы этой эстетики позднее выразил Эдмунд Берк: «Я не припомню ни одного красивого предмета, который не был бы гладким… возмите красивый предмет и огрубите его поверхность, тогда, какой бы идеальной формой он ни обладал, удовольствия он более не доставит».
Представители американской элиты ориентировались на европейские манеры и моды, не являясь европейскими аристократами. Как и их собратья из второго сословия по другую сторону Атлантики, они были купцами, а не лордами. Когда книги по изысканным манерам получили широкое распространение среди купцов, потуги на аристократизм уступили место более благоразумным и естественным манерам. В итоге наиболее яркое выражение общественная этика торгового класса получила в трудах Бенджамина Франклина.
