Александр Невзоров - Краткая история цинизма

Ощутима сильная нервозность. Бьют с опаской и оглядкой, как-то без былого удовольствия, скалясь и озираясь. Забавно, что устроителям «Эквироса» везде мерещатся революционеры с фотоаппаратами, которые всю эту мерзость фиксируют. Секьюрити как напряглись в первый день «Эквироса» в ожидании мифических акций, так до сих пор и не выдохнули. Их крепко накрутили в конторе выставки, но толком про Лошадиную Революцию ничего не объяснили. Только сказали, что такая есть и с ней надо бороться на отдельно взятом «Эквиросе». В отставных мозгах бывших полковников слова про Лошадиную Революцию преобразовались в нечто страшное. Самые ретивые принялись обыскивать денники, чтобы выяснить, не припрятаны ли там, в опилках, наганы и нелегальная литература. В общем, съезд крыш — самый полный.

Кстати, о детках. Отдавая детку в конно-спортивную секцию, туда, где проблемы учат решать избиением, не надейтесь, что детка никогда не применит эти знания в совершенно другой сфере. Например, в отношениях с родителями. Или с другими детками, как это блестяще продемонстрировали череповецкие спортсменки.

Выяснено, что отсеченная способом гильотинирования голова (т. е. способом мгновенного и относительно чистого среза), вероятно, остается в сознании от 25 секунд до одной минуты. Помимо того, что этот факт придает самому процессу гильотинирования особую пикантность, он, согласитесь, чертовски занимателен.

Завораживающе-любопытны ощущения головы.

В реальности глаза казнимому завязывать практически никогда не удосуживались, следовательно, голова осознавала и видела момент своего отделения от шеи, момент окончательного расставания.

Затем следовал удар скулой или макушкой о кровавые доски эшафота, парочка переворотов в воздухе с мельканием неба и лиц толпы и еще один удар об осклизлые доски. Затем некоторая пауза… с возможностью созерцания рваных сапожек подбегающего мальчишки. «Эшафотные мальчишки» — санкюлоты, обслуживающие революционные казни, как известно, хватали упавшую голову за нос или ухо и с особой меткостью швыряли ее в корзину, уже полную голов.

Чем эффектнее мальчишка закрутил голову, чем ловчее попал в ивовую высокую корзину под эшафотом, тем больше ему доставалось аплодисментов и восхищенного рева толпы.

А для самой головы следовало влетание в корзину и падение на кучу других голов. Головы там были самые разные. Оскаленные, с закрытыми или выпученными глазами, с вываленными или закушенными языками, усатые, дамские, старушечьи и детские.

Вот на созерцание этих голов во всех подробностях у свежеотрубленной головы было предостаточно времени, не менее 15–20 секунд. И на полное, уже окончательное осознание ситуации. И на ее анализ.

Повторяю, по твердому убеждению физиологов и нейрофизиологов, все эти процедуры вполне отчетливо воспринимались головой.

Примерно те же ощущения ожидают и русских министров в ближайшие дни.

Каждому обитателю так называемого кабинета предстоит эта процедура. Каждый ощутит отделение своей головы, ее полет, приземление в корзину и прочие нюансы.

Ритуал «отставки кабинета министров» каждому из министров позволяет прожить волнующие и незабываемые минуты, быть очевидцем своего административного и номенклатурного гильотинирования.

Правда, в отличие от парижских эшафотов, все будет чуть-чуть иначе.

Кудрин, к примеру, уже закупил фломастеры и по утрам, перед зеркалом, напевая что-то из чукотского фольклора, философически и очень хладнокровно чертит на шее пунктирные полосы. То повыше, то пониже. Чувствуется, что привык человек руководить процессом, гильотинировался не раз, да и в общем знает, что кремлевские шутники в самый последний момент, за секундочку до полного выключения сознания, его-то голову из корзины точно выдернут и ловко пришьют обратно. (Если, конечно, мальчишка-санкюлот не поскользнется на кровавых досках указа о роспуске и не опоздает выхватить голову из корзины до того мгновения полной «отключки», когда медицина уже бессильна и даже доктор Сурков не поможет, несмотря на то что в ближайшее время должен получить полный контроль над лабораторией политической реанимации.)

А вот сельхозминистр грустит — точно знает, что уже не пришьют. А если и пришьют, то уже не ему, а в лучшем случае страусу из лелеемого им подмосковного хозяйства.

Говорят, уже ездил сельхозминистр к наиболее вероятному страусу в питомник и требовал от фермеров кардинального улучшения его жизни. Ознакомился, походил, понюхал, но остался, говорят, грустен. Даже размер его будущих яиц его не утешил.

В общем, должно быть очень весело.

Министры, правда, отчаянно трусят, зная, что вершитель их судеб, несмотря на смену должности, остался все таким же озорником.

Конечно, очень многие из кабинета делают ставку на то, что премьеру, вероятно, все-таки присуща естественная слабость очень умного человека декорировать и оттенять себя полными дураками.

Есть, конечно, такие, что при этом раскладе совершенно неуязвимы и непотопляемы. Их большинство. И они, в общем и целом, счастливы и уверены, что после административного гильотинирования их головы будут пришиты на место в первую очередь.

А некоторые в уровне собственной тупости не так уверены и потому сейчас лихорадочно маскируются. На последнем заседании кабинета кто-то уже раза три садился мимо стула, а кто-то целый час тщательно писал обратной стороной ручки в своем блокнотике, стараясь быть замеченным за этим занятием.

Зубков гарантированно будет при деле, причем не по причине тупости (с ней у него напряженка), а из-за великолепного нового брючного ремня.

Говорят, ремень уже испытали. На части старого состава кабинета. Такой хороший ремень, что оставляет на ягодицах рубцы вроде бы и глубокие, но не мешающие выпоротому министру заседать. Практически волшебный ремень. Зубков скрывает и марку производителя, и место, где купил его. Зубков — не дурак. Понимает, что с таким ремнем Главным вице-премьером может стать каждый.

В общем, все в политической жизни идет правильно и с должной долей политической таинственности.

До конца так и неясно — то ли фасад Дома правительства будет украшен скальпами, то ли все-таки только ягодицами, посиневшими от зубковского ремня и выставленными напоказ народу из окон.

Наверное, я не открою никакой особой тайны, сообщив, что в одном из корпусов Кремля находится очень секретная лаборатория. С известной лабораторией доктора Франкенштейна ее роднит не только общий — прелестный — научный колорит и обстановочка, но даже штатное расписание, в котором номенклатуры и руководителя лаборатории, и его замов так и прописаны: «доктор Франкенштейн, первый зам. доктора Франкенштейна, зам. доктора Франкенштейна по АХЧ» и т. д.

Именно так, кстати, даже в удостоверениях написано. Иногда просто. Иногда с именем-отчеством. По большей части что-нибудь типа (условно) «Владислав Юрьевич Франкенштейн, доктор». Причем надо понимать, что это не какая-то шарашкина контора по пошиву политических монстров, а очень передовое предприятие.

Здесь, в лаборатории, клокотанье реторт, все булькает, дымится и сыплет разрядами, искрами и сполохами. На ржавых каталках в синеватом озарении электроразрядов — длинный и веселый ряд политических мертвецов.

Мертвецы подмигивают, курят и ворочаются. В ожидании доктора проводят лежачие конкурсы политической красоты или хвастают саваном от Зайцева. Лаборанты-золотовцы бегают по рядам, наводя порядок то прикладом, то свернутой в трубочку Конституцией.

С порядком — проблемы. Приходится все время сгонять Починка с Новодворской и успокаивать Макашова, который все время плюется в коллег-мертвецов и даже в лаборантов — через прогрызенную в наглухо зашитом саване дырочку.

Суматоху веселой мертвецкой вечно усугублял Зурабов, которого закатывали в покойницкую раз двадцать на дню и столько же раз выкатывали обратно, признав политически все-таки живым. Сегодня утром вроде закатили уже капитально, говорят — навсегда, на полную перешивку. И даже поставили в самый глухой угол, чуть ли не к Бурбулису, в трех каталках от Макашова, которого необыкновенно воодушевила новая мишень.

Поклонникам Зурабова могу, кстати, подсказать, как искать бывшего здравоохранителя России, — он действительно рядышком с Макашовым. А того очень легко найти — он четырнадцатый в пятом ряду, к тому же единственный, на ком поверх савана надет старый путчистский берет.

Есть еще пара рядов, где лежат или молча, или тяжело покряхтывая, политические мертвецы, которые достались нынешнему научному персоналу от тех времен, когда лаборатория была еще царской. Они непривередливы, только требуют зажженную свечу в руках и «Плейбой» на церковнославянском. Им переводят, делают отдельный тиражик — и тем успокаивают стариков. Правда, не всех. Малюта Скуратов уже практически полностью разобран на органы (политические) и читать не может. Говорят, доктор В. Ю. Франкенштейн в порядке научного эксперимента пересадил его глаза Митрофанову, уши — Грызлову (для придания этим персонажам недостающей жесткости в период выборной кампании), а правую руку, копчик и ряд внутренних органов — Немцову (просто по дружбе).