— Вопрос к вам не только как к политику, но и как к историку. Грядет столетие Октября 1917-го. Не придется ли нам по примеру наших предков, жалевших о России, которую они потеряли, с ностальгией вспоминать эпоху недавней стабильности?
— Замечу как историк, что у ностальгии по николаевской России были веские основания. До 1914 года это была страна с самыми высокими в мире темпами экономического роста, с высокой культурой, с наукой мирового уровня. Страна, которая в значительной степени была правовым государством. Путинская же Россия запомнится потомкам как страна с низкими темпами роста, особенно в последние пять лет, страна всепоглощающей коррупции, правового произвола и беззакония, деградирующих науки и культуры, социальной несправедливости. Так что сегодня ностальгировать особо не о чем.
— Но как показывает исторический опыт, никогда не бывает так плохо, чтобы не могло быть еще хуже.
— Это правда. Однако основную ответственность за возможное ухудшение несет власть, искусственно исключившая общество из процесса управления. Ту же самую ошибку сделал Николай II, когда сначала даровал стране конституцию, а потом де-факто ее отменил. В итоге — развал власти, инфраструктуры, армии. И полная дискредитация царя и царской семьи. В этом смысле наша ситуация очень напоминает преддверие 1917 года. К счастью, у нас нет мировой войны, которая ввергла тогда страну в хаос. Но ситуация тревожная. Страна крайне хрупка и неустойчива по отношению к серьезным шокам.
Андрей Камакин
С другой стороны
Михаил Леонтьев: «Протест рассосался за полной своей бессмысленностью»
— Михаил, с первого митинга на Болотной прошел год. Каков сухой остаток?
— Протест рассосался за полной своей бессмысленностью. Самим «болотным» стало скучно, противно и неинтересно. Во-первых, исчезли веселье, задор, исчез креатив, даже в тех убогих формах, в которых он существовал сначала. Во-вторых, выяснилось, что ими пытаются руководить люди, которых они считают за г...но, потому что они все на свете считают за г...но. Достоинство или недостаток этой публики заключается в том, что она не признает открытого руководства собой.
Интернет-публикой можно манипулировать, и довольно легко, правильно выбрав момент и тему, но ею совершенно невозможно руководить. Поэтому выборы в Координационный совет в широком смысле означают «расхомячивание» протеста. Протест «расхомячился» — значит рассосался.
— У протеста разные лица...
— Примкнувшие и приплывшие туда радикальные элементы непосредственно к этому протесту и к этим вождям никакого отношения не имеют. Разного рода и интенсивности «нацики» и прочие придают некую живость процессу, но еще более ускоряют его аннигиляцию, потому что эти люди не нужны ни «хомякам», ни прежним вождям. Зачаточные формы национал-социализма, которые функционируют там на месте бывшего креативного класса, не нужны даже национал-социалистам, потому что настоящий национал-социалист выглядит иначе.
— Посмотрим на ситуацию с другой стороны: где и как родилась идея митинга на Поклонной в феврале этого года?
— Меня пригласили, и я пришел не задумываясь. Все остальные тоже пришли не задумываясь. В этом смысле хочу заметить: вообще не имеет значения, где, как и у кого родилась эта идея, даже если это случилось в подвалах Лубянки. Если люди откликнулись с удовольствием и сразу, если продолжают быть абсолютно уверенными, что правы, и я считаю, что обоснованно, то какая разница, где она родилась?
— Кто именно вас пригласил?
— Кто-то из оргкомитета, точно не помню. Но я бы и сам пришел. Ведь лидеры «хомячков» думают, что нас нет в природе. Вся их жизнь построена на том, что нас нет и быть не может, что мы порождение сурковской пропаганды.
— Почему не слышно о новых провластных митингах?
— Сейчас? А зачем? Митинг на Поклонной был мотивирован. Он был митингом протеста против биологической, в какой-то степени психологической агрессии. Эти люди заявили, что они одни-единственные, и больше никого на свете нет, потому что мы — сырковая масса.
— У «болотных» появился Координационный совет, избранный восемью десятками тысяч граждан. Полагаете, с ним стоит считаться?
— Я не знаю, что это за поляна. Считаю, что деятельность КС в значительной степени оплодотворяется энтузиазмом высшего звена наших правоохранительных органов, которые устраивают пиар отдельным представителям наиболее активной части этого движения. Все эти истории с Даниилом Константиновым, в меньшей степени c Сергеем Удальцовым и его грузинско-шпионским окружением... Зачем это делается, не понимаю... Так что у КС есть все шансы стать хотя и незаметным, но явлением, и он эти шансы усердно реализует.
— В большой мере благодаря Болотной власть вернула выборность губернаторов, упростила регистрацию партий...
— Спешно проведенная властями, во всяком случае их частью, политическая реформа оказалась не нужна ни «болотным», ни «антиболотным». Все, что они придумали, бессмысленно. На следующие выборы губернаторов придут пять процентов, еще через пять лет, может, вообще никто не придет. Новые партии тоже никому даром не нужны, хотя ничего плохого в них нет. Люди разными вещами занимаются: кто-то, скажем, гербарии собирает, это же не значит, что их надо запрещать.
Но пользу протесты все же принесли. В конце концов они дали возможность провести толковую, внятную избирательную кампанию, которая предоставила абсолютно легитимный мандат президенту. Люди сознательно, в здравом уме и твердой памяти, голосовали за человека, который противостоит этому хаосу. Да, протестное движение являлось некоей формой мобилизации власти. Сейчас оно больше не работает, поэтому власть некому мобилизовывать, кроме социально-экономических проблем. Надеюсь, это сработает лучше. Необязательно безобразить на улицах, чтобы принудить власть к какой-то позитивной деятельности.
— Тем не менее многие предрекают новую волну протеста...
— Эти протесты закончились навсегда, и реанимировать их невозможно. Другие протесты, если они начнутся, не могут быть проведены с участием тех же организаторов, потому что они им категорически не нужны. Но эта другая жизнь гораздо опаснее и хуже. Протест сдулся, но радоваться этому можно лишь, если в экономическом смысле в стране все в порядке. А это не так. Если власть не справится с экономическими неурядицами, то расчистится поле для будущего социального протеста. А социальный протест в России называется революцией. Он в иных формах у нас не проистекает никогда. И не может проистечь, потому что у него нет политически организованной формы. Зато есть формы более серьезные.
— Какие именно?
— Людям, которые поднимаются на социальный протест, политические права не нужны. Им бессмысленно предлагать политические реформы. Их интересует смена элит физическим путем. И вот это серьезная вещь для России. Она несерьезна в условиях социально-экономической и политической стабильности, а стабильность у нас завязана на совершенно определенные ограничения, главными из которых, к нашему позору, являются цены на энергоносители. Если вы их держать не можете, то тогда ждите.
Я абсолютно брезгливо отношусь к нынешнему протестному циклу, начиная от его участников и кончая организаторами, потому что это ни о чем. Потому что это никак не связано с реальными проблемами страны. Это как пена в супе. Ее снимают шумовкой, и на качество супа она не влияет. Это не проблема. А есть проблемы действительно серьезные. Их решит либо власть, либо кто-то другой. Я, безусловно, считаю приоритетным и гуманным, чтобы эти проблемы решила власть.
Плач по вызову / Общество и наука / Медицина
Плач по вызову
/ Общество и наука / Медицина
Если педиатр не желает идти к маленькому пациенту, то дойдет ли тот до педиатра?
В профессиональном медицинском сообществе активно обсуждается горячая тема: нужны ли вызовы педиатра на дом? Проблему впервые подняли на Национальном съезде врачей, который прошел в октябре в Кремле. Говорили о необходимости избавить врачей от рутинной, никому не нужной писанины, от функций, которые отнимают время от живого общения с пациентом. Некоторые специалисты назвали практику домашних обходов пережитком прошлого. Но есть ли что предложить взамен?
