Дважды упомянутая в повести алмазная гора Меру – огромная гора древнеиндийского (индоиранского) эпоса и мифов, центр земли и вселенной. На вершине этой горы берут начало священные реки, которые текут в золотых руслах, а сама гора таит в себе несметные богатства. У Личутина таёжная северная река становится (видится герою) священной рекой, связующей небо и землю, "поместья Бога" и мир людей. И она – благодаря ли окраске пород, из которых сложены её берега, особому ли освещению или магическому кристаллу, сквозь который смотрят повествователь и автор, действительно течёт в золотом русле: "Вода не колыбалась, не стекала с лопастки, не брызгала; весло как бы хлебало жидкие луговые меда, оставляя лишь скоро затекающий отпечаток. Вот так и плыли мы до Суры то по цветочному мёду, то по жидкому золоту".
Оба эпитета – и золотой, и медовый – имеют отчётливый сакральный смысл, связаны с представлении о изобилии, абсолютном достатке и довольстве, загробном царстве, сказочном, мифологическом мире.
Реку видит герой и из окна избы. В первую ночь, уставший, он отчего-то не может уснуть и вглядывается, не в силах оторваться, в прижимающую заречный луг, круто сворачивающую за деревней Кучему: "…стрежь её на каменных переборах дрожко серебрилась, словно бы на воду накидывали частую сеть, и сквозь ячею на зыбкий ночной свет пытались вытолкнуться бессчётные стаи харьюзья и сорожья с окуньём, чтобы уловить жадным ртом порхача – белесого мотылька, сладкую рыбью наеду. Казалось, бабочка-ночница была повсюду, куда хватал взгляд, на стеклинах окон, на гребнях крыш, в пепельном небе, над песчаной колеей дороги, – это белая чудная ночь чудно переливалась, струила тонкие ветерки, перемешивала остывающие воздуха… … Бессонная река, эта вековечная плодильня, спешила на вольные морские выпасы, не смиряя норова, не зная отдыха. От реки, странно волнуя, наплывало на меня чувство вечности, непокорной силы и неутолённой любви…"
Известно, что река – "важный мифологический символ, элемент сакральной топографии. В ряде мифологий… в качестве некоего "стержня " вселенной, мирового пути, пронизывающего верхний, средний и нижний миры, выступает т.н. космическая (или мировая) река. Она обычно является и родовой…" Очевидно, что в народном сознании реальная река коррелировала с мировой рекой. По представлениям северных народов, чтобы попасть в мир предков, нужно было плыть вниз по реке, на север, к Ледовитому океану.
И все эти смыслы – и самые общие, и частные, связанные с мотивами рождения и смерти, плодородия и бессмертия, поиска таящихся по берегам рек несметных сокровищ и, конечно, с мотивом любви (и язычески-земной любвеобильности Полины Королишки, и Христовой любви, о которой не устаёт напоминать Ульяна Осиповна) сходятся в образе рая.
Кучема, Хорса, Белое озеро, какими их рисует Личутин, возможны только в раю; неслучайно действие происходит небывало тёплым – жарким – летом, и пышное цветение северное природы неподалёку от Полярного круга так изобильно, преизбыточно, точно это благодатное тепло высвобождает все подспудные, таившиеся в недрах земли и ждавшие своего часа жизненные силы. И герою кажется, что время остановилось и замерло, и "весь мир с небесами и неохватными русскими далями скрутился в один свиток и уместился на поречной поженке во глубине поморской земли. И я под розовой скорлупою опустившегося неба, как муха в куске янтаря".
Это ощущение возникает не единожды. Восхищенно вглядываясь в ясный солнечный мир ("Трава заискрилась, словно обнизанная цветными алмазами. За чащинником шумела на раскате Котуга, переливаясь через камешник в реку любви"), герой восклицает про себя: "Райское место". Уже в первый день по приезде в Кучему, глядя на закатное небо "в розовых перьях", любуясь тем, как "на длинном плёсе свечою взметнулась сёмга и, рассыпая жемчуга, с шумом вернулась в родные домы", Василий ощущает, что на душе у него "светло, безмятежно", и думает: "Куда ещё стремится из этого рая, батюшки-светы?"
У Личутина река – само воплощение жизненной силы, жизни как таковой, её творящего начала. Недаром одна из самых частотных характеристик Кучемы – "плодильница". В этот общий, обобщённый смысл включаются и частные, сугубо земные, хозяйственные смыслы: "река трудница, кормилица" и поилица, дающая и рыбу – главную, наряду с хлебом, еду жителей поморских деревень, и чистую воду; но даже и эти обыденные смыслы в повести сакрализуются: "Наша-то водичка, как слеза Христова. Её надо с серебряной посуды пить. Такой водицы на всём белом свете не сыскать. Ею можно причащаться в церквы, как Христовым винцом". Это говорит Ульяна Осиповна о воде реки Кучемы. А по мере приближения к сакральному центру – миру предков, куда – в родовую, теперь обезлюдевшую, деревню Королишки – устремляются она и её спутник, вода полностью преображается, словно становится – даже физически – совсем иной субстанци- ей: "Вода была словно нарисована на заднике сцены и подсвечена со всех сторон цветными фонарями – зелёным, жёлтым, малиновым, голубым, а может, пробивалась сквозь магический кристалл и сама стала жидким кристаллом, чтобы, утекши в поры земли, превратиться в алмазы, ибо теряла всякие первобытные свойства – вязкость, плотность, цвет, резвость. А может, воды как таковой и вовсе не было, столь была прозрачна она, неощутима глазу… … Я пропустил влагу сквозь пальцы, и она не оставила никаких ощущений, не оследилась на коже; она пролилась из ладони, как струя хрустального небесного света, а, вернувшись, никак не отразилась в реке…"
К этой реке предком Королишка обращается с поясным поклоном: "Здравствуй, матушка Хорса!" и поясняет спутнику: "Живая душа у матушки Хорсы… Здесь, Вася, не матерятся, не сморкаются, не плюются, чёрта не поминают, на моторе не ходят, громко не говорят, ведут себя смирно, вёслами не табанят, уток не бьют, рыбу не ловят. … Хорса – она живая, всё чует, всё знает… Она и дышит, как мы, по-людски. В ней сам Бог ополаскивает свои кудри". Из этой реки с золотой водицей, связывающей Кучему и Белоозеро, можно было только благоговейно пить, зачерпнув водицы ковшиком, а омывались только на берегу. На баню же воду можно было брать только из озера. Эта маленькая протока – совсем особая, она обретает иной мифопоэтический смысл, нежели Кучема. Кучема – река любви – река-плодильница, изобильная, плодородная, родящая и дающая. Золотое русло Хорсы ведёт в мир утраченный, в исчезнувший мир предков, только отдельные черты, отдельные приметы которого остались в заколдованной, спящей сном мёртвой царевны деревне Суре. Вслушиваясь в название реки, повторяя его, рассказчик размышляет: "Хор-са-а… Что-то очень знакомое в названии реки. Да это же имя древнеславянского солцебога Хороса. Значит, здесь когда-то жили дети солнца… светлые, голубоглазые, красивые, хорошие люди".
Золотая речка Хорса ассоциируется с праведной, неустанно напоминающей людям о Боге и несущей в душе негасимый свет истинной веры Ульяной Осиповной. А изобильная рыбой Кучема – с богатыркой Королишкой.
На протяжении всего повествования развивается аналогия река-королевишна – Полина-Королишка. И впервые повествователь видит Королишку поднимающейся на угор от реки, словно вышедшей из воды. Именно она называет Кучему "рекой любви": здесь, на берегах этой реки, у Королишки было одиннадцать мужей. Она и сейчас, на седьмом десятке, мечтает родить волота-богатыря . Но здесь, на этих берегах, у Королишки и "реки слёз протекли".
У неё есть сын Викентий, но его Королишка волотом не считает и отношений с ним не поддерживает. Она – богатырка, самая знаменитая рыбачка на всю Кучему и её притоки, "королишка Хорсы, Кучемы и Белого озера", дочь и наследница Егора Волотьевича, звавшего себя королём Хорсы, Суры и озера Белого. А сын стал "казённым человеком" – рыбнадзором, он не понимает, не любит реку, походя оскверняет плевком её хрустальные воды.
Королишка в повести существует в неразрывной связи с рекой: она непревзойдённая рыбачка, знающая каждый порог, каждую отмель каждый изгиб берега Кучемы ("Полина чувствовала себя хозяйкой шумливых дерзких вод; она… и с закрытыми глазами смогла бы протиснуться по единственной узкой протоке меж камней-одинцов", уловы её фантастичны; словно стремясь быть ещё ближе к своей реке любви, стать с ней одним целым, она почти ритуальными движениями часто омывает лицо и грудь; её светло-голубые глаза "прозрачные, как родниковая вода", "а в глубине голубая быстерь с золотым просверком"...
Александра НИКОЛАЕВА ВЕРСИЯ
Жара, жара, жара… Невиданная. В Москве уже на 10-15 градусов выше нормы. Жара и пожарища...
Что это, откуда?! Забудем пока, отключимся от гипотетической планеты Набиру, которая стала мальчиком для битья. Может, так оно и есть – и она, и угрозы, исходящие от неё, весьма реальны, но попробуем ещё одну версию предложить, рискуя оказаться непонятыми.
