"Запахи талого снега и утренней росы... Птичье щебетанье в голубом рассвете... Берёзка в белом инее... А ещё: музыка, театр, грустный восторг Левитана... Можно жить без этого?" Неужели, чтобы сказать это, необходимо было приглашать постороннего, чужого человека? И ладно бы, когда эти вздохи происходили от скуки, от нечего делать – нет, женщина работает, у неё ребёнок, т.е. она занята с утра до вечера. Откуда тогда они? Едва ли можно подозревать в героине неудовлетворённые эстетические запросы, поскольку, во-первых, её неопределённых томлений для этого явно маловато, а, во-вторых, для удовлетворения столь высоких желаний не пишут письма в домовой комитет.
Можно бы предположить, конечно, что в рассказе как раз и выводится такая вот пустая мечтательница, невесть о чём томящаяся и невесть чего хотящая. Поначалу такое впечатление складывается, но нет – затем автор решительно становится на её сторону, находит в ней нераскрытые глубины, которые надо только раскрыть, чтобы женщина ожила и расцвела на благо всех нас.
В старину говорили: не то счастье, о чём во сне бредишь, а то, на чём сидишь да едешь. Эта поговорка как нельзя лучше подходит, по-моему, к героине Вашего рассказа. Повторяю, рассказ нечёток, он не сделан даже в авторском замысле. А писать Вы, конечно, можете, язык у Вас чистый. Только избегайте красивостей и высоких, не в меру высоких слов для изображения нашей грешной жизни. Это всё равно что на работу выходить со знамёнами.
С искренним уважением, В.Распутин"
"Уважаемый тов. Грешное! Рассказ – я имею в виду "Сибирские звёзды" – написан, в основном, чисто, те небольшие шероховатости в языке, которые я подчёркивал, в общем-то, легко исправимы. Жаль только, что Вы, поддавшись газетной моде, поездку в Сибирь двух молодых людей на постоянное местожительство расцениваете как проявление романтики, жажду экзотики. Ох, уж эти романтика да экзотика! Сколько вреда принесли они Сибири и всей нашей стране, когда тысячи людей едут в дальние суровые края в поисках чего-то необыкновенного, душещипательного, и, не найдя его, бросаются обратно. У Вас подобная, ситуация повторилась, хотя я не думаю, что рассказ Вы писали именно об этом.
Сложнее тут другое. Взяв за основу рассказа классический "треугольник", Вы почему-то прибегли к самому облегченному пути его решения – легче, пожалуй, и не бывает. Тамара не знает, что Володя любит Аню, Володя не знает, что Тамара пишет письма отцу и просится обратно в Ленинград, собираясь оставить мужа в Сибири, в школе никто ничего не знает о тайнах Володи и Тамары. И только секретарь райкома партии совершенно необъяснимыми путями узнаёт о связи учителя и фельдшерицы из дальнего села и вызывает Володю для разговора (почему, кстати, это должен делать секретарь райкома?) – в это время Тамара, воспользовавшись отсутствием мужа, сбегает в Ленинград. Простите, но получилась некая странная для рассказа игра в прятки вместо сложного и открытого (хотя бы для автора) решения той извечной и всегда важной проблемы, которая встала перед героями рассказа.
Вопросы только поставлены, да и то очень робко, а ответов на них нет совсем – впечатление такое, что Вы их сознательно избегали, но от этого работа Ваша стала просто пересказом одной случайной и довольно мелкой истории.
С уважением, В.Распутин"
"Уважаемый Анатолий Макарович! Ваши "Три дня на постоялом дворе" решено дать в третьем номере альманаха "Ангара" (май-июнь). К сожалению, мы так и не дождались от Вас хотя бы маленькой справки о Хайларе и Маньчжурии теперешних (помните, я просил Вас?). Пришлось делать небольшое вступление к "Трём дням..." самим. Оно очень небольшое, и ошибок в нём произойти не может. А очерк пока идёт в полном виде, если, конечно, не считать редакторской правки.
Что касается последних рукописей – их, как видите, приходится возвращать обратно. У рассказа "До финиша близко" явное несоответствие между первой половиной и второй – он начат широко, эпически, подробно, фундамент подготовлен для большого здания, а закончен быстро и поспешно, психологическая достоверность материала нарушается, появляются сомнения именно в этом повороте темы, именно в этом исходе. Вы и сами признаётесь, что начинали писать роман, затем решили перевести его в рассказ, и это, конечно, не могло не сказаться.
"Чудная поездка" могла бы пойти среди других, подобных же материалов, где она стояла бы вполне на месте, лучше всего в книжке о Трёхречье (хорошая и нужная, кстати, была бы книжка). ...Мне показалось, что лучше всего у Вас написана повесть "Кровная месть". Может быть, иногда слишком подробно и обстоятельно, что делает отдельные места чуть скучноватыми (особенно в сценах, когда русские охотники выбираются из тайги), но в общем всё равно добротно. Но это всё, так или иначе, наш, сибирский материал, или очень близкий нашему, подобные вещи у нас уже были. Вот почему повесть не произвела на членов редколлегии особого впечатления.
И последнее. Было бы очень хорошо, Анатолий Макарович, если бы Вы сделали для нас большой очерк о русском Трёхречье – не этнографический, нет, а скорее, социальный – о жизни русских в стороне от России, об их отношении к ней, о связях между собой, о внутреннем управлении, об отношении к японцам, китайцам, к своим старым авторитетам (к Семёнову, например). Хорошо, если будут фамилии, конкретные люди. Насколько возможно, будьте откровенней и свободней в нём – я думаю, что мы сумеем напечатать весь Ваш материал.
С искренним уважением к Вам, В.Распутин"
"Уважаемый Михаил Яковлевич! Всё присланное Вами в альманах носит, на мой взгляд, случайный характер. Две юморески – "Мудрый заяц" и "Охотничьи были" – принадлежат к тем анекдотическим устным рассказам, которые давно уже кочуют от одного охотничьего костра к другому. В более или менее похожем виде слышал их и я. В Вашем изложении, перенесённом на бумагу, они потеряли непосредственность, тот слегка грубоватый и всё же милый юмор, который дополняется мимикой, голосом, жестами, и не вызывают теперь ни смеха, ни улыбки. Особенно "Охотничьи были".
Попытка на серьёзную, уже далёкую от анекдотов прозу сделана в рассказе "Тысяча извинений". К сожалению, эта попытка так и осталась попыткой. Рассказ, мне кажется, не состоялся. Нельзя на нескольких страничках раскрыть всю глубину той темы, за которую Вы взялись, и нельзя так легко, с ходу, в двух-трёх фразах показать нравственное убожество одного человека и нравственное богатство другого. Слишком это серьёзно. Каждый поступок и каждый характер в литературе нуждаются в доказательстве, и в не меньшем, чем какое-либо положение в математике или физике – только здесь в художественном доказательстве. Посмотрите, как встречает у Вас Раечка своего дядю, человека, который заменил ей в жизни родителей и на деньги которого она существует, который души в ней не чает и мечтает о встрече с ней, как о самом большом и радостном событии:
" – А, дядюшка, здравствуйте! – поприветствовала она. – Что же вы не предупредили, даже телеграммы не подали? – В голосе её теперь ясно слышались нотки досады.
– Да хотел экспромтом, как снег на голову.
– Вот уж действительно, как снег на голову..." И сразу же выпроваживает его:
" – Ах, дорогой дядюшка, мне, право, неудобно. Тысяча извинений! Но приходите к нам как-нибудь в другой раз. Сейчас мы вас принять не можем. Ещё раз тысячу извинений!"
Даже самый чёрствый и неблагодарный человек, обязанный в гораздо меньшей степени другому человеку, чем Ваша Рая, скроет, замаскирует свою неблагодарность и не станет выказывать её в столь категорической, прямо-таки враждебной форме. Тут у Вас большой психологический провал. Сказка "Танкага-Басутук" выдержана в тоне северных сказок – на первый взгляд, наивных, но по-своему мудрых. ...Из четырёх Ваших вещей она, пожалуй, интересней всего остального. Если у Вас есть ещё что-нибудь похожее, пожалуйста, присылайте.
С уважением, В.Распутин"
"Уважаемый Илья Иванович! С искренним сожалением возвращаем Вам рукопись "Истории одной любви". Пожалуй, она всё-таки несколько конспективна – я говорю о той поспешности, с какой следуют в ней друг за другом описываемые события без их психологического и художественного обоснования. Отсюда и сомнения в некоторых фактах: как Петрикина, например, достаточно хорошо скрывшая своё прошлое, а в замужестве с профессором старающаяся скрыть его ещё более, чтобы быть совсем спокойной, могла решиться на столь жестокое и выдающее её с головой преступление? Уж очень неосторожно, грубо она действует. И как профессор без любви столько времени поддерживал эту связь, для чего? Я не утверждаю, что этого не могло быть в жизни, как раз жизненная достоверность подобных страстей не вызывает сомнений, но в литературе это обязательно нужно доказывать очень подробно, описывать человеческие чувства, а не только предполагать их. Случай действительно жестокий, страшный и поучительный, но подан он схематично, голо и оттого читается без интереса. Не обижайтесь, пожалуйста, на эти откровенные замечания и присылайте нам что-нибудь новенькое.
