Кто не послушается этого мудрого поэтического наставления, рискует разделить печальную участь лимоновских родителей, которые, как и большинство обывателей, "жили в плену привычек, Запасали картошку, покупали пальто, Делали запасы соли и спичек, Но в Истории из двух не участвовал никто".
Те же, кто выберет сторону отца (что предполагает необходимость "ничего не бояться, отправляться в тюрьму и на эшафот"), получат возможность вырваться за пределы скоро- течного земного существования и оказаться в царстве большого времени. В нём, если верить Бахтину, "ничто не пропадает бесследно, всё возрождается к новой жизни". Нет смысла спорить, что это довольно приличный бонус за переход на мужскую сторону в заурядном семейном конфликте.
Всеволод НЕКРАСОВ РАЗГОВОР В НЬЮ-ЙОРК СИТИ ОБ ОДНОМ АНТИСЕМИТЕ
Всеволод Некрасов – легенда русского концептуализма, легенда лианозовской школы, легенда русского авангарда семидесятых годов. Собственно, поэтический послевоенный авангард с него и начинался. Родился он в 1934 году в Москве. Умер в мае этого года. Начиная с 1989 года, вышли в свет семь книг его стихов и статей. Первый легальный сборник в России ("Справка") был издан в 1991 году за свой счёт. В 2007 году поэту с формулировкой "За особые заслуги перед русской литературой" присудили премию Андрея Белого. Уже потом, гораздо позже, появился Пригов с компанией, грубо отодвинувшие Некрасова подальше от мировой прессы и издательств.
Я был знаком с Севой Некрасовым много лет. Он приходил к нам домой вместе с художником Эриком Булатовым. Когда-то давно-давно Эрик написал великолепный портрет моей жены, актрисы Ларисы Соловьёвой, она тогда работала в театре Современник. Бывали мы вместе с Севой и в мастерской Булатова. Заходил он и в журнал "Современная драматургия", где я тогда работал. Даже приносил свои статьи о русской драматургии. Увы, не опубликовал, о чём сожалею.
Всеволод Некрасов вполне справедливо позже упрекал меня, когда я попросил дать в "Завтра" его гневную статью о приговщине, которая была помещена лишь в сетевом журнале, – мол, на жареное потянуло, а вот о русских драматургах не стал печатать. Пишет он уже в своём ответе на обсуждение его "Разговора" в мой адрес: "И, наконец, отдельная благодарность за внимание Владимиру Григорьевичу Бондаренко. Думаю, кое-какие конкретные расхождения общего характера с позицией Владимира Григорьевича и газеты "День Литературы" у нас всё же остаются, найдутся. Боюсь, надеюсь. За приветственные же слова спасибо, но смущает и то, что это, собственно говоря, не первый наш контакт с Владимиром Григорьевичем…"
Далее с присущей ему беспощадностью вспоминает прошлое: "Речь тут вот о чём. В 1986 году в "Просвещении" вышла наша с Аней книга "Театр Островского", написанная по материалам рецензий на постановки Островского, увиденные в командировках от кабинета драмтеатров ВТО. Из этой книги издательство сюрпризом для нас выбросило самые существенные главы: о постановке Юрского "Правда – хорошо" в т-ре Моссовета и главу с названием "Экология искусства". Это нам не понравилось, и какое-то время пытались мы эти главы-статьи предлагать ещё куда-то. А куда? Подходящих мест, собственно, два и было: "Театр" и эта "Драматургия". Т.е. Пархоменко и Бондаренко… Но нет, это не заинтересовало. И вот "Разговор". Он написан через 20 лет и ставит вопрос о подлой блатной спайке часто под скрытой национальной маркой и гнили, которую блат не разводить не может и развёл-таки как раз за эти 20 лет. Ставит (поневоле) и в общем виде. Эта постановка вопроса и вынужденный, спровоцированный национальный аспект, по всему судя, и вызвали сочувствие и интерес Владимира Григорьевича и показались ему близки "Дню литературы"… Персонально же Владимиру Григорьевичу Бондаренко кроме высказанной уже признательности хотелось бы задать и вопрос: а что, плохо ли было бы "Современной драматургии" в 86 году в своё время напечатать наши с А.И. Журавлёвой "Экологию искусства" и рецензию на спектакль С.Ю. Юрского и его же теоретизирования?.."
Увы, прав Всеволод Некрасов, и возможности какие-то у меня были. Так что поделом поэт меня шпыняет за старые грехи. И ведь уже тогда, в восьмидесятые годы, Некрасов чуял проникновение блатных ребятишек в искусство, опошление и классики, и авангарда. Такая блатная "наука естественно стала первым и необходимым инструментом блатных делишек. Чем 20 лет назад только грозилась. Хоть и отчётливо – и это есть в статьях, предложенных В.Г. и В.Г. спокойно откинутых. В своё время... А дальше пошло время уже другое, и становилось оно временем делишек эпштейнов (в нашем деле, во всяком случае) не благодаря ли и Владимиру Григорьевичу Бондаренко? Отчасти... В том числе…"
Не хватало нам жёсткости ни тогда, ни теперь, и авагардист и концептуалист Всеволод Некрасов был куда более принципиален, чем я.
"Это сейчас жучок банальный раздулся в нечто хичкоковское, собрал собратьев и норовит управить новым авангардным русским искусством из университетов Соединенных Штатов Америки. А тогда, чтоб жучка к ногтю взять, не требовалось и В.Г. Бондаренко как одного из вождей Направления. Вполне хватило бы В.Г. Бондаренко просто как компетентного редактора. Было бы, как выражаются логики, необходимо и достаточно. Но именно как один из лидеров – по крайней мере, заметных фигур – известного направления за Всё Высокое и Всё Прекрасное, Истинное и Божественное, В.Г. Бондаренко знал, что все Такое превыше же профессионального, и формализм как "поэтика профессионализма" (выражение А.Рапопорта) есть вредная ересь. Потому, видно, и не заинтересовался совсем статьями, одним из авторов которых значился поэт формалист-авангардист-модернист Вс. Некрасов…"
Здесь Всеволод слегка перегнул палку, в его совместных с женой Аней статьях об Островском никакого авангардизма не было, и с его поэзией статьи не смешивались. Но тем не менее отношения у нас сохранились, и уже прочитав его боевую статью, публикуемую ныне в газете, я охотно её поддержал. Да и с позицией его я целиком согласен. Пишет Всеволод уже в адрес нынешних блатмейстеров от искусства: "Признаться, не знаю толком: ушёл В.Г. Бондаренко, ушли ли В.Г. Бондаренко, но факт тот, что задачи призван решать стал М.Эпштейн, нетвёрдый явно и в простом-то счёте. Всё сбивавшийся на свой бок... И оттого уходивший таки в масштабность, но явно криво. Сразу по той дорожке, которая и вела и привела к нынешнему криминалу, коррупции, всей Деготи-приготе, нежити и смерти. Смерти искусства, Смерти автора и т.п. блатной музыке. Да, увы. Блатная практика охотно понимает себя и действует как национальная солидарность, только не возглашая этого в открытую. Во всяком случае, до случая. Что таки не радует. Очевидно, не радует это и В.Г. Бондаренко…"
В том нашем разговоре после прочтения мною некрасовского "Разговора…" заговорили мы и о его стихах, о которых я к тому времени собирался писать. Всеволод не верил, что я возьмусь за анализ его концептуальной поэзии и ухмылялся: "И, наконец, особенно, не скрою, впечатлил меня В.Г. в телефонной беседе похвалами моим стихам. Оказывается, они В.Г. даже нравятся. Вот те на. Кто бы мог подумать. И как приятно. И кто бы мог догадаться, что требовалось мне лишь написать статью на ту тему, на которую статья написана, чтоб получить одобрение и стихам... Сугубо закрытое, правда, одобрение, по телефонному проводу, строго у нас охраняемому, как известно, тайной частной жизни. Зато, ведь от много лет действующего литературного критика одобрение. С ума сойти…" С ума никто из нас не сошёл, и после самой открытой публикации моей статьи о поэзии Всеволода Некрасова в газете "Завтра" поэт был явно доволен. Тем более сходились мы и на общей теме – надвигающейся Смерти искусства. Увы, это продвижение минаевско-робско-айзенберговской атаки на искусство продолжается и поныне. Вот уж кто был враг Михаила Швыдкого и его команды (не хуже Саввы Ямщикова), так это Всеволод Некрасов. В вопросах защиты русского искусства у авангардиста Всеволода Некрасова не было расхождений с такими же принципиаль-ными ценителями традиций. Он писал, уже отве-чая оппонентам его "Разговора…":
"Здравствуй Губайловский
Здравствуй Кублановский
Здравствуй новый русский Новый Мир
Да какой ведь шустрый
Да какой весь ловкий
Да какой весь многочисленный...
Сказать тебе нечего, так и помолчи лучше, новый русский Новый Мир. Пока.С недовысокохудожественностью же чистой воды недоразумение. Ещё бы: конечно, это не стихи. Кель иде, как, говорят в Париже. Текст и не художественный вообще, в этом смысле и не притязает, скорее функциональный. Деловой. Конкретный. Вынужденный текст..."
