А пока посмотрите, что он пишет о времени Александра Первого, об окончании Отечественной войны Двенадцатого года: "После взятия Парижа и Ватерлоо, после грандиозного смотра русской армии в долине Вертю, где на Каталунских полях в 451 году вождь вестготов Аэций остановил орды Аттилы, где перед изумленной Европой парадным строем прошли 150 тысяч победоносных русских воинов, следовало поставить перед Россией не менее великую идею..." Да, был 10 сентября 1815 года большой парад в долине Добродетели (Де Уег1и ) около города Шалон-на-Марне верстах в 150-ти или больше от Парижа, но причем здесь Аттила и гунны, причем Аэций и вестготы, такие же погромщики, как гунны? К тому же надо заметить, что никакого "взятия" Парижа, то есть битвы за него не было, судьба французской столицы решилась раньше и не у её стен, не на её улицах. Еще на дальних подступах отряд в 1200 штыков без единого выстрела капитулировал, и дорога на Париж была открыта. Что же касается "взятии Ватерлоо", точнее говоря, битвы под этим селением недалеко от Брюсселя 18 июня 1815 года, то русские войска в нём не участвовали. Судя по всему, для Раша это новость. Особого внимания заслуживают его слова об "изумленной Европе". Да, она была изумлена, потрясена до чрезвычайности, но, конечно же, не столько "грандиозным парадом", а тем неизмеримо сильнее, что, во-первых, как потом сказал Пушкин,
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы...
Тем, что разгромили, изгнали его армию, освободили родину и пришли в Париж. И во-вторых, - нашим обращением с побежденным врагом. Еще по пути к Парижу по русской армии издавались приказы, в которых говорилось, что солдаты должны быть великодушны не только к мирным гражданам Франции, но и к пленным. Совершенно так же, как было весной 1945 года по пути Красной Армии в Берлин. Это раздражало некоторых союзников. Роберт Каслри, министр иностранных дел Англии, докладывал в те дни премьер-министру Роберту Ливерпулю: "В настоящее время нам всего опаснее рыцарское настроение императора Александра. В отношении к Парижу его личные взгляды не сходятся ни с политическими, ни с военными соображениями. Русский император, кажется, только ищет случая вступить во главе своей блестящей армии в Париж, по всей вероятности для того, чтобы противопоставить своё великодушие опустошению собственной его столицы". И опять нельзя не вспомнить 1945 год. Упоминавшийся антисоветчик Громов пишет: " К концу войны кремлевское руководство решило сделать вид, что не имеет никакого отношения к резким инвективам в адрес немцев". Что нужно иметь в профессорской голове, чтобы заводить речь о "резкости" по отношению в захватчикам, уничтожившим миллионы соотечественников, терзавшим и грабившим родину, грозившим полным уничтожением её! А с другое стороны, ученый гуманист делает вид, будто ему неизвестно, что Сталин сказал: "Иногда болтают в иностранной печати, что Красная Армия имеет своей целью истребить немецкий народ и уничтожить германское государство. Это, конечно, глупая брехня и неумная клевета на Красную Армию. У Красной Армии нет и не может быть таких идиотских целей. Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны и освободить Советскую землю от немецко-фашистских захватчиков... Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское - остаются". И дальше: "Сила Красной Армии состоит в том, что у неё нет и не может быть расовой ненависти к другим народам, в том числе к немецкому народу, что она воспитана в духе равноправия всех народов и рас...Конечно, Красной Армии приходится уничтожать немецко-фашистский оккупантов, поскольку они хотят поработить нашу Родину. Красная Армия, как и армия любого другого государства, имеет право и обязана уничтожать поработителей своей Родины независимо от их национальной принадлежности". И сказано это было не "после войны", как врал жуликоватый мыслитель Федя Бурлацкий, а 23 февраля 1942 года, в отчаянную пору, когда немецкая армия еще находилась километрах в 200-х от нашей столицы, когда через полгода ей еще удастся дойти до Волги и до Эльбруса. "18 апреля 1945 года, продолжает запоздалый адвокат безнадёжного дела, - "Правда" помещает статью начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф.Александрова "Товарищ Эренбург упрощает". Писателя упрекали в том, что он не замечает расслоения немецкого народа, отождествляет его с фашистами..." Совершенно верно, именно в этом Александров упрекал Эренбурга, только речь шла не о позиции писателя вообще, не о всей его публицистической работе во время войны в целом, а об одной конкретной статье "Хватит!", появившейся в "Красной звезде" 11 апреля. В ней Эренбург действительно не замечал никакого расслоения. происходившего в Германии под ударами войны, и изображал страну единой зловонной клоакой: "Все бегут, все мечутся, все топчут друг друга... Некому капитулировать. Германии нет: есть колоссальная шайка..." И тому подобное. Но вскоре выяснилось, что, по крайней мере, капитулировать нашлось кому.
А профессор продолжает усердствовать перед тенью Геббельса: "Сталин вынашивал планы превратить хотя бы часть Германии в союзника СССР". И это пишет русский человек!.. Что, непозволительные планы? Или нашей родине позорно иметь союзников? Все политики мира всегда хотели и хотят иметь союзников. Посмотрите, как суетятся сейчас США, ища союзников в борьбе против арабов. Вот прочитайте им нотацию. Нет, профессорская кишка тонка... А сталинские планы были в интересах и всей нашей страны, и твоих, учёный муж. Теперь Горбачев и Ельцин разрушили то, что мы и немцы построили согласно этим планам. Ну так ликуй вместе с Новодворской!.. Но профессору хоть кол на голове теши, он своё: " Сталину требовались теперь реверансы в сторону немецких трудящихся. Из Эренберга сделали козла отпущения за его несуществующие грехи". Грехи были налицо, и не козла сделали из Эренбурга, а профессор предстаёт здесь в облике барана.
Но вернемся в начало XIX века... И вот 31(19) марта 1814 года Александр Первый на белом коне, в своё время подаренном ему Наполеоном, триумфально вступил в Париж во главе 80 тысяч русских, немецких и австрийских войск в сопровождении короля Пруссии и австрийского генерала князя Шварценберга. Свидетель этого Жильбер Стенже (Gibert Stenger) писал : "Толпа бросалась чуть ли не под ноги лошадей, приветствуя монархов как "освободителей"... Самые бурные проявления чувств достались на долю императора Александра. Он улыбался толпе, выглядывавшим из окон молодым женщинам, махал им рукою... Прочие участники кортежа казались равнодушными к этому взрыву безумия, оставляя всю славу царю, ведь он вел самые многочисленные армии и более всех пострадал от наполеоновских войн... Мы видели, как молодая и красивая графиня де Перигор с белым флагом в руке села на лошадь к каком-то казаку и последовала вместе с колонной". В день нашего вступления в Париж было опубликовано заявление, подписанное Александром и его министром иностранных дел Нессельроде, в котором было сказано, что союзные монархи "признают целость древней Франции", что "для счастья Европы нужно, чтобы Франция была велика и сильна", что Сенат "приглашают назначить временное правительство, которое составило бы конституцию, приличную французскому народу". Хотя это заявление было сделано от имени всех участников войны против Наполеона, оно насторожило не только виконта Каслри. Больше того, неумный и трусливый Людовик ХVIII, возведенный на престол явившимся в Париж Александром, 3 января 1815 года заключил тайный договор с Англией и Австрией против России. Наполеон, вернувшийся на сто дней с Эльбы в Париж, обнаружил этот колоритный документик в рабочем кабинете Людовика и, конечно, тотчас отправил его Александру в надежде, что тот оценит по достоинству предательство за своей спиной. Но Александр, узнав, что Меттерних, Людовик и Ливерпул хотели всадить ему нож в спину, пригласил первого из них, показал ему этот договор и тут же бросил бумагу в камин. Но тому, как известно, хоть плюй в глаза... После разгрома Наполеона под Ватерлоо некоторые союзники дошли в своей ненависти к Франции до того, что потребовали её расчленения. Россия выступила решительно против. В собственноручно составленной 7 июля 1815 года ноте император Александр заявлял, что это несовместимо с равновесием в Европе. Кроме того, он сумел снизить требование союзников контрибуции с 800 миллионов франков до 700, а от своей доли контрибуции Россия отказалась. Тут и опять ахнула изумленная Европа: "Как! Русские совсем отказываются?" Совсем... А ведь историк не выдумывал, когда писал: " Александр с волнением читал об отступлении полчищ Бонапарта от Москвы. Эта армия, всё еще огромная, несмотря на все потери, влекла за собой несметные обозы с награбленным. Все были мародеры, начиная с маршалов и кончая мальчишкой-барабанщиком. Генералы ехали в колясках, и у каждого были десятки и даже сотни фургонов с серебром, мехами, фарфором, шелками, зеркалами... Зрелище человеческой жадности перед лицом смерти было омерзительно. Французы дрались с злым упорством, защищая награбленое, как будто в этом был весь смысл их похода на Москву". Жадность французов перед лицом смерти и щедрость русских перед лицом победы... И граф Молле был совершенно прав, когда позже писал: " В 1815 году Россия защищала, выступая одна против всех, не только интересы, но и само существование Франции." И добавил, что французы никогда не должны забывать имена Александра и его министров, ибо только благодаря им Франция осталась Францией. Вот о чем, а не о гуннах да вестготах, не об Аттиле да Аэции надо было бы писать суперпатриоту Рашу. Впрочем, не стоит ли отказ Александра Первого от контрибуции с французов в одном ряду с выплатой Черномырдиным тем же французам царских долгов столетней давности? Особенно если вспомнить, что сами французы недавно отказались вернуть долг Ирану, поскольку -де это было еще при шахе, а шаха уже нет...
