Привлечь тогда к юридической ответственности какую-либо телекорпорацию не удалось, зато в зале суда прозвучали слова, заставившие американцев задуматься: «Телевизор заменил ему и школу, и родителей, и церковь». Другими словами, сделал Рона Замору своего рода невменяемым — живущим в мире телефантазий. В 1984 году этот вывод был подкреплен результатами 22-летнего наблюдения ученых за 875 мальчиками и девочками начиная с 8-летнего возраста: те, кто больше других увлекался телепередачами с насилием, были в четыре-пять раз более склонны к совершению преступлений. Эта же категория, став взрослыми, демонстрировала больше склонности к физическому наказанию собственных детей.
В 1990 году Конгресс провел слушания законопроекта о телевидении и его воздействии на детей. Еще через шесть лет президент Билл Клинтон подписал закон о телекоммуникациях. В нем подчеркивалось, что дети в США к моменту окончания начальной школы в среднем видят по телевизору до 8 тысяч убийств и 100 тысяч актов насилия. Классификация телепередач стала добровольно-обязательной. Добровольность заключается в том, что определением критериев маркировки телевизионщики занимаются сами. Детская телеаудитория в Америке разделена по возрасту — до 7, до 14 и до 17 лет. И еще в рейтинговую систему ТВ включены дополнительные значки, которыми сопровождается начало каждой передачи: D (suggestive dialogue) — неприличный диалог, L (coarse language) — бранные выражения, S (sexual situation) — секс, V (violence) — насилие. С 2000 года законом внедрен также технологический фильтр — все телевизоры в США с экраном диагональю более 25 сантиметров снабжены специальным устройством (V-chip), с помощью которого родители могут блокировать программы, которые они считают нежелательными для просмотра детьми.
Кривой эфир
Влияние на содержание телепередач в Штатах оказывают примерно четыре десятка родительских, учительских, религиозных и других организаций. FCC не покладая рук накладывает штрафы. Например, в 2004 году телекомпания Эй-би-си и ее отделения в штатах вынуждены были заплатить рекордные 1,2 миллиона долларов за эпизод в сериале NYPD Blue, когда голые ягодицы принимающей душ актрисы аж семь секунд демонстрировались во весь экран. Тогда же произошел еще один громкий инцидент: в перерыве суперкубкового матча по американскому футболу, транслировавшегося Си-би-эс, Джастин Тимберлейк во время пения дуэтом оторвал кусок одежды своей партнерши Джанет Джексон, и все узрели ее обнаженную грудь. Скандал случился невообразимый. С тех пор несчастная FCC не может справиться с потоком жалоб. Чиновники хотели сгоряча выписать телекомпании штраф в 550 тысяч долларов, но суд их рвения не поддержал, ограничив размер наказания гораздо меньшей суммой. Правда, урок для телекорпораций даром не прошел. Теперь они ведут «прямые» трансляции с таких непредсказуемых мероприятий, как вручение премий «Оскар» или «Грэмми», с задержкой в несколько секунд, чтобы успеть среагировать на возможные безобразия.
Словом, в США работа по ограждению детей от вредной информации кипит нешуточная. Однако толку от нее, как уверяют многие эксперты, нет никакого. Дело в том, что мультики, фильмы и телесериалы идут главным образом по платным кабельным и спутниковым каналам, которые по сравнению с бесплатными и немногочисленными эфирными (преобладающими в России) являются, так сказать, «обществами с ограниченной ответственностью». Несмотря на то что закон о свободе информации имеет некоторые изъятия в отношении детей и подростков, в целом он не накладывает запретов на демонстрацию насилия, секса или вредных привычек на телеэкранах, хотя многие из каналов в самых крайних случаях предупреждают зрителей: мол, этот изобразительный ряд не для слабонервных. Нет и временных ограничений для демонстрации «неправильных» сцен по телевидению, они идут в любое время суток. Только показ эротических программ (в Америке нет понятия «порнография») возможен исключительно с 22 часов вечера до 6 утра. Но этот запрет безнадежно устарел, поскольку устанавливался очень давно для эфирных каналов, а ныне эротический контент перекочевал в кабельные и спутниковые сети, которые крутят его круглые сутки.
«Насилие на экранах — это как наркотик, — констатирует доклад Школы массовых коммуникаций, — зрители к нему привыкают, поэтому медийные структуры все больше увеличивают дозу».
Главная линия защиты детей в этой ситуации — это семья, считают многие американцы, в том числе из числа наших экс-соотечественников. Мне особенно запомнился монолог одной бывшей московской мамы. «Меня поразило, как вдруг Америка становится похожей на Россию, если с ребенком случается что-то нехорошее, — говорит она. — Во всем виноват кто-то другой: школа, улица, телевизор... Только не сами родители. А дело как раз в них, то есть в нас. Детей надо занимать разумными вещами, вводить ограничения на телевизор и компьютерные игры, не позволять им забыть традицию чтения книг. И кино с телевизором надо чаще смотреть вместе с ними, обсуждать увиденное, помогать понять им, что кино — это кино, а жизнь — это жизнь».
Каюсь, что мог бы и пропустить мимо ушей эти бесспорные истины, если бы не наткнулся на толстенный том рекомендаций, разработанных еще в 1998 году экспертной группой National Television Violence Study: слова просто мамы и дипломированных спецов немного рознятся, но смысл один и тот же.
Вашингтон
Война и миф / Общество и наука / Общество
Война и миф
/ Общество и наука / Общество
Откуда возникла и куда пропала легендарная «дубина народной войны», так трепетно воспетая Львом Толстым
Юбилейные торжества по случаю победы русского оружия в Отечественной войне 1812 года достигли апогея. Президент Путин лично посетил Бородинское поле, после чего поток исторической публицистики на телевидении начал зашкаливать. И тем не менее белых пятен в летописи той войны по-прежнему хватает. Взять хотя бы хрестоматийную «дубину народной войны». К месту и не очень повторяемая цитата из «Войны и мира» по идее не должна оставлять сомнений в том, что тогда, два века тому назад, весь народ в едином порыве встал на защиту Отечества. Речь идет о многократно воспетом массовом партизанском движении и его главной «иконе» в лице Василисы Кожиной. Увы, но это все не более чем исторический миф.
Бессмысленный и беспощадный
К началу XIX века на территории России от Балтийского моря до Тихого океана проживало почти 40 миллионов человек, 60 процентов из которых составляли крепостные крестьяне. При этом власти предержащие не испытывали никаких иллюзий по поводу готовности низшего сословия встать на пути врага. Ждали совсем иного — новой пугачевщины. Александр I прекрасно помнил, чего стоило его бабке Екатерине II навести порядок в стране, после того как «дубина народной войны» лихо прошлась по головам дворян, потому самодержец готовился воевать на два фронта. В 1812 году для подавления крестьянских волнений император распорядился в каждой губернии помимо регулярных полицейских сил разместить армейские полубатальоны в количестве трехсот штыков. В письме к сестре царь хвастался своей стратегической прозорливостью: «Предположите, что начнется серьезный бунт и что 300 человек будет недостаточно, тогда тотчас же могут быть употреблены в дело полубатальоны соседних губерний, а так как, например, Тверская губерния окружена шестью другими, то это составит уже 2100 человек».
В высшем обществе Петербурга витали панические настроения по поводу пятой колонны: «Всякому известно, кто только имеет крепостных служителей, что род людей сих обыкновенно недоволен господами… прежде, нежели б могло последовать нашествие варваров, сии домашние люди, подстрекаемые буйными умами… в соединении с чернью все разграбят, разорят, опустошат».
Опасения властей были ненапрасны. В августе 1812-го, когда вражеская армия подходила к Москве, только на территории нынешней Белоруссии «по внушениям неприятельскими войсками необузданной вольности и независимости, не только многочисленные крестьяне вышли из повиновения своим помещикам, но, ограбив и изгнав их, достигли высочайшей степени буйства и возмущения, так, что и земские полиции не в силах их усмирить». В Минской губернии среди 28 уголовных дел, возбужденных в сентябре того же года, 25 составляли «дела о возмущении крестьян против помещиков, поджоги их имений и убийстве своих панов».
Сто лет назад нижегородский историк Андрей Кабанов пытался разгрести авгиевы конюшни ура-патриотических мифов, культивировавшихся в российской историографии той поры: «Принудительный элемент в деле сформирования ополчения заставляет нас в значительной степени разжижить ту картину общего патриотизма, которую оставили нам официальные историки-генералы». Если верить запискам одного из самых знаменитых цензоров царской России Александра Никитенко, то никакой готовности к самопожертвованию в борьбе с врагом не наблюдалось не только среди крестьян, но и в элите русского общества, находившегося вдали от мест сражений: «Странно, что в этот момент сильных потрясений, которые переживала Россия, не только наш тесный кружок, но и все окрестное общество равнодушно относилось к судьбам отечества... Имя Наполеона вызывало скорее удивление, чем ненависть». Крамольные мысли высказывал и писатель Александр Шаховской, служивший в тверском ополчении. Он также не замечал особых переживаний дворян по поводу будущего страны: «Помещики, схватившие кое-как офицерские чины или добравшиеся по приказам даже до 9 класса и купившие на промышленные деньги «деревни», старались отлынять под разными предлогами от дальнейших беспокойств и на зиму убраться в теплые хоромы свои». В поведении правящего класса не было ничего экстраординарного. Служба в армии считалась у высшего сословия не слишком популярна. В конце XVIII века в столбовые книги (перепись дворян) было записано порядка 224 тысяч человек мужского пола. При этом офицерский корпус тогда не превышал 14—15 тысяч. То есть в армии служил только почти каждый двадцатый дворянин. На самом деле еще меньше. В русской армии хватало иностранцев. Например, подсчитано, что каждый третий генерал, воевавший в нашей армии, носил иностранную фамилию, а девять «русских» генералов так и вовсе были принцами или герцогами из немецких монархических династий.
