С детства погруженный в магические сны своего династийного прошлого, пронизанный наскозь мистицизмом, символизирующий любой пустяк, окруженный безделушками разных эпох, Леонидов был (по крайней мере, казался) человеком вне времени.
Я любил по молодости бывать в его доме, где ощущаешь значимость корней, где старинный феодальный перстень с бриллиантами, сокровище бабки, и вензельное серебро с монограммами фон-Клётцев сочетается с красноармейскими сувенирами его деда, с советскими орденами, мундирами, с изобретательскими патентами его рано ушедшего отца. Но если для меня это были просто игрушки, в лучшем случае антиквариат, то Леонидов жил ВНУТРИ всего этого музейного хлама, сам как экспонат, при чем довольно нескладный, нелепый, красивый только душой, которую далеко не всем открывал.
Символист и фаталист А. Леонидов мог целыми днями обсуждать падение сосульки за своей спиной и определять в своей схоластической одержимости, под влиянием каких планид сосулька упала не на голову.
Мне, как непосредственному свидетелю, кажется, что и единственная большая любовь в его жизни стала несчастной только по причине его неадекватных реакций на внешний мир, странного и кодифицированного только ему понятными символами восприятия событий вокруг него.
Конец 90-х – начало нового тысячелетия охарактеризовалось в творчестве Леонидова «ностальгизированием» по ушедшему советскому времени, что породило книгу «Путешествие в поисках России». Параллельно «ностальгическому» периоду творчества (достигающего своего апогея – и философского «снятия» в «Пути кшатрия») Леонидов завершает работу над своей теологической теорией, формирует «Систему парадоксов бесконечности», над составлением которой трудился с 1988 года, правда, с большими перерывами.
Неудачи во всем, в каждом из дел повседневности, подрывают его духовные и физические силы, медленно убивают его. Сложные и порой абсурдные представления о непосредственно окружающем мире, своеобразная духовная «дальнозоркость» – когда в силу дефекта умственного зрения «не видел он того, что под носом у него» – по-моему, и порождали большинство его драм.
В 2001–2003 годах Леонидов работает в творческом союзе с Р. Шариповым над большим (и снова неудачным!) литературным проектом «Мезениада», и это можно выделить в особый, «солипсический» период его творчества. Махизм хорошо лег в основу творчества постепенно разлагающегося в морально-бытовом отношении мистика Леонидова, породил фундаментальный образ академика МезенцЕва (отчего другой свой персонаж, МезенцОва, Леонидов с присущим ему писательским стёбом будет писать через прописную «О»).
Леонидов ощущает приближение «занавеса». Его духовные метания учащаются, он перебирает формы творчества, словно камушки чёток. Социология, научная фантастика, антисемитизм, публицистика, литературоведение и литературная критика – куда только не швыряет несчастного «Абеляра» в эти годы! Но все его замыслы заходят в тупик, смертельная усталость нарастает, жалобы на жизнь с явным, хотя и не оглашаемым контекстом суицида начинают пугать окружающих.
В такой обстановке рождается «Экзистенция» – книга о разном, но главное – о душе. Произведения 1993-го и 2004-го годов объединены и переработаны им не случайно. Это – сублимированные отпечатки его встреч со своей любовью – первой и второй встречи с одной и той же женщиной, это выход в творчестве трагедии разомкнутой нелепыми обстоятельствами взаимности. Разрушение личного счастья писателя стало основой, так сказать, базисом для «Экзистенции», зрелого и мудрого летописания духовного стержня человечества с интервалом в 5 тысяч лет.
Рисунок, сопровождающий рукопись, которым «евразийцы-нововеховцы» снабдили обложку своего более чем скромного издания «Экзистенция», подтверждает эту мою версию. Человек в одежде доминиканца портретно узнаваем (невзирая на карикатурный дилетантизм рисовальщика) – это и есть сам Леонидов, человек без времени. Девушка на портрете, перед которой загрустил доминиканец – не просто средневековая красавица – это амазонка, она в рыцарском плаще и с элементами военной амуниции.
Это все слишком личностно, чтобы быть, как полагают «евразийцы-нововеховцы», простым символом ожидания истины. И слишком личностно, чтобы углубляться в эту историю, во многом направлявшую леонидовское «зимнее» творчество на излете века литературы.
А нам остается пить из бокала леонидовских образов маленькими глотками, как выдержанное вино, чтобы ощутить всю их пряную терпкость, многоплановость и острую индивидуальность, тот вкус, который адресован виноделом будущему, минуя скупое и жестокое к нему настоящее…
Алексей Симонов
«Фэнтези: экскурс в историю»
В последние годы у нас в Республике возникают упорные слухи о возникновении нового литературного жанра – «тюркской» фэнтези. Вообще, многие уфимские литераторы мнят себя авторами фэнтези. Сразу стоит оговорить тот факт, что ни «тюркской» фэнтези, ни более-менее видных писателей фэнтези у нас нет. Непонятен сам термин. Если авторы хотят обособить свои творения по принципу национально-исторической принадлежности героев, то следует их разочаровать. Использование национального эпоса, персонажей восточной мифологии и соответствующего фольклорного антуража уже давно практикуется мировой фэнтези (Г. Диксон «Дракон и Джинн»; Т. Ли «Сага о Плоской Земле»). А вот чего уфимской литературе не занимать – так это настойчивости в подражании западным образцам. Этой ситуации не изменил ни состоявшийся в 2000 году слет фантастов «УФАКОН», ни выход в свет первого номера журнала фантастики «Универсум». За редким исключением, местные авторы используют ходульные образы и шаблонные ситуации. За все время своего осознанного литературного существования наши фэнтези-писатели не создали практически ничего оригинального и самобытного, а ведь именно самобытность и делает жанр – жанром. А одно произведение (имеется в виду роман Р. Шарипова «Меч Урала», якобы ставший символом «тюркской» фэнтези), в данном случае погоды не делает. Если бы у Шарипова появились многочисленные последователи, как это произошло с Толкиным, тогда был бы смысл выделять новый жанр. А так – извините, спрос рождает предложение, и «тюркская» фэнтези, не успев родиться, рискует кануть в небытие.
А как же русская фэнтези? Действительно, на сегодняшний день можно смело утверждать: в России фэнтези есть! Однако, что это за литература? Откуда взялась? Каковы традиции?
Многие исследователи пытаются вывести всю русскую фэнтези из зарубежной. Сразу стоит оговорить всю неверность подобного предположения. Самобытность русской фэнтези в том и заключается, что она вышла из русской фантастики (научной и не очень). На ум приходят, конечно же, братья Стругацкие, а также участники малеевского, московского и питерского Семинаров молодых писателей-фантастов. Это – так называемая «четвёртая волна» отечественной фантастики (60–80 годы XX века). Уже в их творчестве намечается определённый сдвиг в сторону фэнтези, обусловленный естественной эволюцией жанра. Само собой, попутно происходит заимствование из мировой фэнтези. Но истоки – русские.
Русская фэнтези – это прежде всего психологизм, идущий от Ф. Достоевского и Л. Толстого, а также юмор и мистицизм, восходящие к творчеству Н. Гоголя.
На сегодняшний день в русской фэнтези принято разграничивать писателей «четвёртой волны» и писателей «поколения девяностых». Если «четвертая волна» (С. Логинов, В. Рыбаков, Л. и Е. Лукины, А. Лазарчук), занявшая центральное место в отечественной фантастической литературе конца 80-х годов, была вынуждена пробиваться через многочисленные бюрократические препоны, то «поколение девяностых» уже имело возможность публиковаться практически сразу.
Наиболее талантливыми писателями 90-х критикой признаны М. и С. Дяченко. Их романы «Скрут», «Ведьмин век», тетралогия «Скитальцы» – сплав динамичного сюжета и самобытных, но вместе с тем психологически точных характеристик персонажей.
Ещё один плодовитый писатель – С. Лукьяненко. Его трилогия «Прекрасное далёко», по мнению критиков, сродни не толкиновской и говардовской эпопеям, а произведениям В. Крапивина.
Стоит также отметить творчество Ю. Латыниной. В её прозе органично сочетается элемент игры и причудливая стилизация под восточную прозу (например, роман «Колдуны и Империя»).
Отдельно стоит поговорить о Генри Лайоне Олди. Это псевдоним Д. Громова и О. Ладыженского. В своём творчестве они умело используют элементы типичнейшей «heroic fantasy». Вместе с тем, есть в их творчестве и юмор, и гротеск (романы «Путь меча», «Герой должен быть один…»).
Огромный цикл произведений русской фэнтези принадлежит Н. Перумову. Перечисление его произведений заняло бы слишком много места, да это и ни к чему, так как автор в своём творчестве не выходит за рамки толкиновской, скандинавской и славянской мифологий.
