Светлана Замлелова. Блудные дети. - СПб.: Алетейя, 2013. – 215 с. – Тираж не указан.
За последнее десятилетие в отечественной литературе отчётливо обозначилось направление, которое критика почему-то осторожно обходит. Между тем оно свидетельствует о явлении, которое следовало бы назвать не просто важным, но принципиальным, а на сегодняшний день, может быть, главным. В век торжества гедонизма появились книги, которые ставят читателя перед неожиданным и вечным вопросом: в чём смысл жизни?
Любая революция этого вопроса сторонится. Насилие отменяет понятие греха, поэтому революция первым своим принципом провозглашает свободу. Вопрос о смысле жизни ведёт личность к дореволюционному (или контрреволюционному) состоянию, в котором герой, развинченный, растерянный, истерзанный ветрами дикой свободы, ищет подлинного освобождения. Путь освобождения от греха – путь к Богу. Характерно, что герои книг, идущие этим путём, преимущественно интеллигенты – Василий Чижов, Сергей Тетерин (роман Александра Сегеня "Закаты"), Алексей и Ирина (трилогия протоиерея Александра Торика «Флавиан») – или выходцы из интеллигентных семей, как Иннокентий Феотихтов, герой романа Светланы Замлеловой «Блудные дети», о котором пойдёт речь.
Именно на интеллигенции лежит основная вина за смуты, терзавшие Россию в XX веке, – вот почему ряд наших литераторов обратился к осмыслению феномена современного мыслящего русского человека. У Светланы Замлеловой этот человек молод – в начале повести он тинейджер, окончивший школу в 91-м году, когда Россию, как в 17-м, заставили снова начинать с нуля свою историю. В этом смысле Иннокентий Феотихтов – подросток нулевых времён.
Подростки нулевых времён не имели времени и возможности анализировать происходившие вокруг события: наставники позаботились о том, чтобы превратить их в блудных детей, в потерянное поколение, отлучить от мировоззрения, заменив его суррогатом, который достаточно обозначить одним словом – «свобода».
Блудные дети оказались свободны, в том числе и от участия в роковых событиях начала 90-х, став их любопытствующими наблюдателями. Герой книги оказывается в толпе свидетелей расстрела Белого дома 4 октября 1993 года. Ему и его институтским друзьям, которые мечутся вместе с толпой, трагические события этого дня, «черёмуха», пули, снайперы, танки, взрывы – всё кажется весёлым спектаклем, восторженными зрителями которого им посчастливилось стать. Такое перевёрнутое восприятие трагических событий совершенно в духе молодёжи того времени, замороченной перестройщиками разных мастей, озабоченных маниакальной идеей очередного разрушения старого – на этот раз советского – мира и утверждения на его обломках свободного общества: «Стоило включить телевизор или развернуть газету, как вас немедленно обволакивал флёр какой-то надрывной припадочной радости по поводу наступившей будто бы свободы» . Свобода как инстинкт – вот, в сущности, что провозгласили адепты нового строя на обломках Советской России. Причём инстинкт разнузданный. «Главное, что меня всегда удивляло, – говорит герой книги, – у всех этих людей, называющих себя «свободными», вся свобода сводится, как правило, к самому банальному разврату. <[?]> Заявить свои права совокупляться как-нибудь наособицу – вот за это они готовы жизнь положить».
Впрочем, такое понимание свободы возникло не вдруг. Замлелова отмечает эволюцию отечественной интеллигенции. От лозунга «Не мешайте нам жить» один шаг до декларации права на вседозволенность и, следовательно, права на грех. Его-то и провозглашает либеральная интеллигенция 90-х. Последовательно доводя до конца философию свободы этого круга, снимая логические противоречия, выявляя непоследовательность взглядов её адептов, главный герой, отчасти неожиданно для самого себя, постулирует право на жизнь без каких бы то ни было запретов. Сначала он не решается сказать: «в преступлении»...
Вопрос о праве на преступление звучит не в ключе Родиона Раскольникова, а, скорее, в ключе идеологии победивших в 90-е годы либералов. Недаром последнее десятилетие прошлого века в нашей стране было отмечено невиданным валом убийств. В отличие от героя Достоевского, Иннокентий Феотихтов к преступлению не готов. Но «неведомая сила, которая подхватила» его, привела героя в тайное общество, заставила участвовать в чёрной мессе, пройти инициацию и поставила перед необходимостью участвовать в совершении чудовищного обряда. Угроза мести за измену, преследования «братьев» по тайному обществу заставляют главного героя покинуть Россию. Вторая часть повествования показывает жизнь Иннокентия Феотихтова в цитадели свободы Старого Света – Великобритании.
Герой «Блудных детей» оказался в мире, где понятия о добре и зле перевёрнуты: достаточно было Иннокентию избить покушавшегося на близость с ним гомосексуалиста, как он оказался под угрозой уголовного наказания. После мытарств, после «ссылки» на Канары Иннокентий возвращается в Москву. Неприветливо и насторожённо встречает родина своего блудного сына. Но неожиданно для себя герой обретает покой и мир.
Впрочем, так ли неожиданно? Чтобы решить сложнейшую задачу – отыскать свой путь в жизни, подростку беспорядочных нулевых времён нужно было сначала остаться без жизненных ориентиров, разочароваться в идее понимаемой ложно свободы, вкусить горечь сладкой жизни, подменить признание в любви «валентинками», живое чувство – сексом, творчество – ничем не табуированным самовыражением, потерять единственного друга…
Герой книги Светланы Замлеловой нашёл свою цель. Обретение цели – лозунг набирающего силу творческого направления, стремящегося вернуться к чистым истокам русской литературы, русской духовности. Думается, что за этим направлением – будущее.
Владимир СМЫК
Игорь Гамаюнов. Лунный чёлн: Стихи, рассказы, эссе. - М.:ИД "Золотое перо", 2013. – 100 с. – 700 экз.
Литгазетовец Игорь Гамаюнов давно известен в отечественной журналистике: сфера его интересов – острые проблемы общества, специализация – судебный очерк. И вдруг оказалось, что судебный очеркист, заявивший о себе в последние годы ещё и как прозаик, пишет стихи. Давно пишет, «вдруг» – это для читателей, для удивлённых коллег и знакомых, просто он только сейчас позволил себе об этом заявить.
Конечно же, к судебной журналистике эти стихи никакого отношения не имеют. Гамаюнов – подлинный лирик: любовь, природа, созерцание, философское размышление, порыв страсти. И в то же время – очень конкретный характер, выраженный в авторском голосе, в авторском взгляде, почти всегда обращённом в небо. Читая, замечаешь, сколько в сборнике «полётных» стихотворений: [?]Я ветер, / А может быть – птица. Я точно не знаю». Он мечтает «взлететь над лозой и осокой, / Всё разом окинуть стремительным оком, И цаплю спугнуть, со стрижами сдружиться… А то как в картине Шагала, парит с любимой над мостами Парижа; у себя же, в степном Заволжье, мчится в ковыльную степь на крылатом коне.
Но самый яркий, пожалуй, невиданный образ – крылатый ящер! В стихотворении, открывающем сборник, среди привычной суеты, прямо в лязгающем троллейбусе, ползущем мимо заводской стены и трубы, у героя вдруг начинают резаться крылья. Не ангельские: За плечами – узлы перепончатых крыл. Осознаёт: Я другой. Я летающий ящер. Я змей.
Сказочный дракон или оживший птеродактиль? Неважно – рождённый ползать взлетел! Боже, дай мне забыть, как я там пресмыкался / Земноводною тварью, меж бед и побед… Под кустом проползал, падал и разбивался. Камни там кровоточат, отметив мой след.
Однажды взлетев, лирический герой И. Гамаюнова по-новому, с нежностью и волнением окидывает взглядом земной мир. И живёт в нём. Вслушивается в шум подмосковных сосен, в кронах которых сияет «лунный чёлн» ( А лунный чёлн из серебра / пересекает бездну ночи... ). Оказавшись в Париже, стреляет шампанским в «кабачке а-ля рюс». Слушает Брамса. Вспоминает кусты жасмина, оставшиеся в пролетевшей юности. И знает точно, что основа всей жизни – любовь, в самом её простом и высоком значении. И тут стихи перетекают в эссе, которыми в сборнике «проложены» стихотворные главы.
Книжка «Лунный чёлн», по признанию самого автора, – это дневник душевных состояний, исполненный в стихах и в прозе, со стёртой границей между двумя видами литературного творчества. Эссе, написанные в форме дневниковых записей, проникнуты чувством единства с миром: через лепет внучки, через «Заячьи сны» (так называется рассказ), красоту речных закатов автор, подобно Пьеру Безухову, вдруг понимает, что «всё это – во мне и всё это – я!». И мысль о бесконечности вселенной не пугает, а дарит счастливое ощущение своего «земного» бессмертия.
