Дыши и рисуй! И сосед твой хрипатый
За стенкой споёт: "Я люблю тебя, жисть!"
* * *
Средь непривычной тишины
На землю снег ложится,
Тем, кто по-русски видит сны,
Опять дорога снится.
Деревья белые кругом,
И санный след далёкий,
И дом с единственным окном,
Горящим одиноко.
И свет холодный близких звёзд,
И ветра глас печальный,
Вдали заброшенный погост,
И путь к нему бескрайний.
Чуть слышный – колокольный звон,
Метель мазурку крутит[?]
О, как понятен русский сон
На коечке в приюте!
* * *
На планете ещё молодой
Динозавры завязли в болоте,
Но Всевышний их видит останки
За прохладной музейной витриной.
Так и наши смиренные кости
Будут тихо белеть за стеклом,
А глаза неизвестных существ –
С любопытством разглядывать их.
СНЕГ В МАЕ
Редко бывает, когда
Не спросясь, он приходит,
С вишней цветущею,
С белой черешней поспорит.
И ощущаешь спиною космический холод,
Воздух дрожащий весеннею розой исколот.
И отчего-то становится больно на вздохе,
Светлой весною
На чёрных обломках эпохи.
Теги: Наталья Рожкова
Дед Мороз с гоголевским «носом»
Глаголитерра. - СПб.: Издательско-торговый дом "СКИФИЯ", 2013. – 384 с. – («Антология короткого рассказа»). – 500 экз.
Это очередной, четвёртый том книжной серии «Антология короткого рассказа». Составитель серии, Татьяна Помысова, вдохновенно обращается к читателю: «Дорогой читатель! Ты держишь в руках маленькое печатное чудо...»
«Чудом» на деле оказалось собрание опусов юных по мироощущению авторов, беспомощных каждый на свой лад. Невнятность, подражательность, обилие штампов, отсутствие собственного голоса – вот, пожалуй, общая беда сборника.
Герой рассказа Анны Котовой господин N в прямом смысле слова потерял лицо. То есть не только гоголевский нос, а всё сразу: и щёки, и подбородок, и глаза. К концу повествования, к счастью, нашёл. Оригинально, ничего не скажешь. Героиня Валентины Лунёвой, чистая наивная девушка, проходит сложный путь взросления и рассуждает примерно так: «Вышла я из своего «родного дома» немножко другим человеком. В трудные минуты жизни я всегда обращаюсь... к небу. Не задумываясь, правильно это или нет, я как-то всегда была уверена, что существует Нечто или Некто, видящее меня, читающее в моей душе, любящее меня...» Трогательно, конечно, но пока незрело.
Несколько авторов сборника всё ещё находятся под впечатлением от новогоднего детства и самозабвенно пишут о Деде Морозе. К примеру, Кирилл Рожков: «И вдруг мы увидели, что навстречу идёт Дед Мороз. Да-да! В красной расклешённой шубе, с бородой, которая развевалась по слякотному ветру...» И кстати, почему « по слякотному ветру» вместо от слякотного ветра или на слякотном ветру? Элизабет Кондр (Н. Михайлова) – зачем такой псевдоним-то?! – подпевает Рожкову: «Они ещё долго будут вспоминать тот первый Новый год. Он всё решил для них. Они стали не просто парой, а чуть больше. Любовь решила поселиться в их сердцах надолго» . Трудно искать свои слова, образы, сравнения, а штампы всегда наготове: «И дни потекли вереницей. Пока однажды вечером Таша вовремя не пришла домой. Телефон не отвечал. Беспокойство змеёй заползло в душу родителей. Они прождали до полуночи, но девушка так и не объявилась. Телефон неумолимо молчал» .
С маниакальной настырностью почему-то развивается в сборнике спичечная тема. Натали Браво (вероятно, тоже псевдоним, явно претендующий на аплодисменты) и Яросвет Самовидец (тут что-то княжеско-экстрасенсорное) разнятся стилистически, однако работают в сходной манере – примитивной притчи. Вот такие откровения от Натали Браво: «А тропа наша – через тернии к звёздам стелется млечным путём, извиваясь змеиным рисунком... А мы живы, и в доказательство мы смеёмся над трудностью положения. Застрять посреди пути без спичек – это ли не самое тяжёлое испытание. Это. Но есть лишь одна вещь, что искупает грех отступления, – смерть» . А вот Яросвет Самовидец: « Человечек, идя по лесной дорожке, невзначай сунул руку в карман своей курточки и обнаружил там пустой спичечный коробок. «Пустой коробок никому не нужен. А бесполезные, ненужные вещи надо выбрасывать», – рассудил человечек... Человечек подумал, что пустой коробок нужен тем, кто хочет зажечь огонь и имеет спички, но не имеет коробка. И он положил коробок на видное место дорожки».
Весьма выразительно о любви пишет Анна Тимашова: «Ты был похож на игральные карты. Чёрное и белое, красное и чёрное, ты смесь пива с коньяком[?] Господи, как дико хочется курить – а ещё лучше напиться и никогда ни о чём не думать и не вспоминать...»
Вот такая смесь пива с коньяком – почти вся «Глаголитерра».
Однако два автора стоят особняком. Это ироничный и умный Дмитрий Фролов-Буканов, пишущий афористично-анекдотично, точно и зорко.
Процитируем для наглядности:
«Диалог двух немолодых дам в очереди на приём к врачу:
– Да я за 35 лет работы ни разу в отпуск толком не съездила и больничный не брала ни разу!!!
– Оно и видно».
Или вот:
«Я мимоходом и неизвестно зачем сказал давней знакомой М., что она мне приснилась ночью. Пояснил, что не в эротическом аспекте, а так, в бытовой сцене, в разговоре, в эпизоде. На втором плане. Вроде как успокоил. Полушутливый-полусерьёзный ответ невзрачной и скромной М. поверг меня в шок: «Почему это я на втором плане?! И почему не в сексуальной сцене???!!!»
Второй автор, уже упоминавшийся, – Валентина Лунёва. С повестью «Дальневосточная сюита». О студентке, живущей в Москве и с большим трудом собирающей деньги на то, чтобы вернуться хотя бы ненадолго на родину, на Дальний Восток. Когда наконец мечта осуществляется, героиню ждёт разочарование, быть может, первое серьёзное разочарование в жизни. В повести взят верный тон – доверительный, щемяще-беззащитный. В общем, можно смело сказать, что Валентина Лунёва – автор, подающий надежды. Незрелость мироощущения преодолеется с опытом, а вот такую свежую горечь не каждому мастеру под силу передать.
Что же касается составителя сборника, Татьяны Помысовой, то строгих претензий к её вкусу предъявлять, пожалуй, не стоит. Хотя и хотелось бы. Особенно прочитав такое её изречение: «Грим, живопись, поэзия – три кита, несущие меня по океану жизни». Если руководствоваться таким девизом, то неудивительно, что в сборнике много слабых текстов. Удивительно, как туда затесались два хороших автора – два крепыша белых в мухоморном лесу?
Будем надеяться, они не затеряются.
Теги: современная литература
Льюис Кэрролл. Дневник путешествия в Россию в 1867 году, или Русский дневник: Статьи и эссе о Льюисе Кэрролле / Под общ. ред. Н.М. Демуровой. - Челябинск: Энциклопедия; СПб.: Крига, 2014. – 416 с. – 1000 экз.
Наконец-то вышел в России "Русский дневник" Кэрролла. Чем же он замечателен? Во-первых, это рассказ от первого лица о единственном заграничном путешествии, которое малоизвестный нам Чарльз Лютвидж Доджсон (он же знаменитый Льюис Кэрролл) предпринял за всю свою жизнь. И сразу в Россию! Во-вторых, хотя русские исследователи присматривались к дневнику давно (ещё Чуковский писал о нём), целиком переведён он на русский только сейчас, стараниями Нины Михайловны Демуровой. В-третьих, это действительно любопытное повествование: при всей лаконичности путевых заметок в них нашли своё выражение и наблюдательность Кэрролла, и его суховатый, слегка ироничный юмор, и, что немаловажно, беспристрастность доброжелательного чужеземца.
Россия беспрестанно удивляла Кэрролла. В её заштатных и даже «ужасных» гостиницах неожиданно хорошо кормили; в монастырях и на провинциальных улочках, когда путешественники уже чувствовали себя Робинзонами на необитаемом острове, вдруг находились люди, отлично говорившие если не по-английски, так по-французски, и всячески готовые помочь («боюсь, мало кто из англичан мог бы сравниться в подобном внимании к чужестранцам»); в нижегородском театре игра актёров превосходила виденную писателем в Лондоне, притом что слов он не понимал (это были ставшие впоследствии знаменитыми Ленский и Сорокина в самом начале своей карьеры); наконец, русское богослужение, частенько тяготившее писателя монотонностью, внезапно привлекало песнопением такой красоты и гармоничности, что он «охотно слушал бы его ещё и ещё». Невский проспект был удивителен – «это, верно, одна из самых прекрасных улиц в мире»; статуя Петра Великого была удивительна – попирая змея, Пётр на него даже не глядит (в Берлине, по мнению англичанина, он был бы занят непосредственным умерщвлением); весь Петербург был удивителен – «словно идёшь по городу великанов», ну а Петергоф[?] В дневнике Кэрролл просто честно признался, что не в состоянии описать Петергоф.
