Огромное скопление представителей одного биологического рода — рода человеческого, — особенно в трущобах без элементарнейших условий гигиены, способствует развитию эпидемий, убивающих более наглядно. Эпидемии возникали и будут возникать. При новой глобальной подвижности они могут быстро распространяться по земному шару. Кое-кто полагает, что именно повальные болезни приведут к тому ограничению численности рода, которого люди не в силах достичь по собственной воле.
Уже с десяток лет назад Всемирная организация здравоохранения предупреждала, что после угрозы новой мировой войны самой серьезной проблемой для человечества к концу нашего столетия может стать колоссальный рост городского населения.
Есть, однако, угрозы посерьезнее чисто физических. Речь идет о том, что угрожает нашему душевному здоровью, стало быть, о том, что составляет самую суть человечества как биологического рода.
Опыты с разными животными показали, что отрицательные факторы, отличающие быт большого города, порождают неврозы и агрессию. В природе громкие звуки — сигналы тревоги, они приводят организм в состояние повышенной готовности. Скученность вызывает психический дискомфорт, и так же действует изоляция.
Перед нами парадокс урбанизации: с одной стороны — скученное общество, которое порождает ощущение неволи, так как пренебрегает потребностью в дистанции и обособлении, свойственной человеку и всем прочим живым созданиям. С другой стороны — изоляция индивида, вызывающая томительное ощущение пустоты и одиночества, столь характерное для ситуации человека в сотворенном им городе.
Города всегда служили местом людских встреч. Сегодняшний город превосходит любую прежнюю человеческую общину количеством и разнородностью контактов каждого индивида. Но с ростом числа контактов убывает их сердечность. В современном городе преобладают контакты обезличенные, мимолетные, тривиальные. Они не пробивают брешей в стенах эго.
Мы редко знаем своих соседей в сотнях клетушек жилого дома или в учрежденческом небоскребе с его тысячами рабочих мест, где часто сидим, по уши занятые ничем. Проходим по улицам, не видя друг друга, целеустремленно направляя взгляд в ничто.
Постоянно видя перед собой чужаков, житель большого города часто обречен на одиночество, какого не испытывал бы и в дебрях. Многие одиноки в прямом физическом смысле. Еще больше таких, что погружены в огромную внутреннюю пустоту.
Чувство покинутости нередко усугубляется небрежением градостроителей к человеческим меркам. Изначально человек все измерял, пользуясь собственными биологическими размерами. Мерил пальцами, длиной ступни, шагами. Мерил обхватами, локтями. Часть этих мер сохранилась в век гигантизма, хотя и в абстрагированном виде. И они что-то говорят нам о шкале человеческих величин.
Есть, однако, мера, от которой человек не волен абстрагироваться и которая играет определяющую роль в его восприятии окружающего. Речь идет о пространстве, обозримом глазом по горизонтали и по вертикали. В уличной шахте индивид ощущает подавленность, так как он не в силах охватить взглядом окружающее. Чем больше город и его дома, тем ничтожнее чувствует себя человек, приниженный огромными масштабами.
Мы формируем наши города. Но они формируют нас. Уродство чрезмерно большого, угнетающее действие всего, что выходит за пределы человеческих мер, шумы и загрязнения, вопиющий контраст между роскошью и трущобой, скученность и одиночество — все это давит на психику, терзает ее, разъедает, сеет разлад в душе человека.
Некоторые социологи полагают, что жизнь в современном большом городе вплотную приблизилась к грани безумия. Некоторые врачи предсказывают, что половине человечества не избежать неврастении.
Множатся признаки радикального неблагополучия. Сюда относится все более распространенная инертность, желание забыться, уйти от действительности при помощи разного рода наркотиков. И постоянно растущая преступность.
Недавнее исследование в Соединенных Штатах выявило, что за последние двенадцать месяцев в наиболее густонаселенных городских районах каждый третий человек был жертвой нападения, ограбления, взлома или иной формы кражи. Каждый третий — не за всю жизнь, а за один год! В предместьях пострадал каждый пятый. Согласно другому докладу, дельцы в Чикаго, наиболее типичном из американских и вообще индустриальных городов, стремятся перевести свои предприятия в другие места, потому что неврозы, наркомания и преступность создают людей, неспособных по-настоящему трудиться.
И это в той самой части света, сеньор Альмиранте, где Вы приветствовали честность, равной которой никогда не наблюдали в Кастилии.
Причину неблагополучия, пожалуй, не так уж и трудно узреть.
Всю свою долгую предысторию человек был подчинен взаимообусловленности природных явлений. Суточные, лунные, сезонные ритмы настраивали его душу и тело. Они продолжают жить в пульсе и в подсознании человека даже после того, как он окружил себя безритменной технической средой.
Племенные и крестьянские общины прошлого были действующим элементом природных процессов. Даже в доиндустриальном городе ощущалась близость природы с ее многообразием, плавными переходами, богатой шкалой впечатлений.
Районам современного большого города слишком часто присущи жесткое единообразие, массовая унификация. И так по всему свету. В отличие от медленно и органично развивавшихся городов былого они не способны что-либо дать искателю новых впечатлений.
До природы так далеко, что ее и не видно. Она существует где-то как само собой разумеющийся, хотя и удаленный производитель продуктов питания, часто доходящих до потребителя в упаковках и фабрикатах, маскирующих первоисточник. Она не составляет больше неотъемлемую часть повседневных восприятий.
Благие попытки создать иллюзию контакта с природой размещением клочков зелени между жилыми корпусами далеки от сути дела. Взаимоотношения человека с родившей его средой отнюдь не сводились к контакту с такой-то площадью зелени. То были взаимоотношения с биомассой в целом, с жизненным комплексом, в котором живые организмы на разных уровнях сплетались в единую ткань многосторонней зависимости.
Сотворенный человеком город развивался стихийно и бесконтрольно, без учета основных человеческих ценностей и потребностей. В окружающей человека среде развязаны силы, с какими он прежде никогда не сталкивался.
Вот и влачат сегодня миллионы людей куда более жалкое существование, нежели «дикари», коих белая раса считала себя призванной облагодетельствовать своей цивилизацией.
Когда открытие океанских путей дало толчок развитию технологии Запада, пышным цветом расцвела вера в будущее. Современный большой город — памятник, который технология воздвигла сама себе, — плохо отвечает оптимистическим мечтам о прогрессе.
Сегодня в наших попытках заглянуть в будущее больше страха, чем светлых предвкушений.
Мы, люди, — что мы еще, как не эрзац наших идеалов, паруса, стонущие от избытка ветра!
О, Колумб, мы разорвемся от избытка познаний.
Бу Сеттерлинд, который тоже «переписывался» с Колумбом
Сеньор Альмиранте,
Деревья папайя — будто каравеллы, устремленные в море; листва, наполненная ветром, — раздувающиеся паруса.
Лимонно-желтый рассвет занимается за Голубыми горами. Вокруг меня тропическая растительность, омытая ночным дождем и клокочущая, как необузданная стихия. Разные представители флоры обвивают друг друга в зеленом упоении. Над пышными цветками жужжат колибри, махая крылышками так быстро, что кажутся прозрачными цветовыми бликами на фоне зеленой гаммы.
Когда я только что проходил между деревьями, тяжелые капли, падая с листьев, окропили мое лицо. И я почувствовал себя таким же свежевымытым, как зелень кругом.
Внизу, у кромки воды, утренний бриз наполняет паруса папайи. Море шелестит вдоль берега, неустанно перелистывая страницы с причудливо сплетенными между собой таинственными письменами. Чайки чертят воздушные узоры, прерывая это занятие, чтобы спикировать на собственное отражение в воде. Море мягко окрашено пастельными тонами: ближе к берегу — изумрудные переливы, дальше сгущается синева.
Прислонясь к мачте — стволу папайи, — я плыву сквозь все это, остро ощущая счастье, какого не способны даровать никакие грани цивилизации. Переживаю скоротечные минуты редкостного подъема, чьи корни, наверно, заложены в нашей душе, однако дают ростки лишь тогда, когда что-то в окружении сходится с нашей внутренней географией. Такой миг нетленной гармонии дарован мне сейчас.
Очень скоро меня рывком возвращают в настоящее. В карибских водах передо мной назначили свидание пять столетий. На расстоянии выстрела из лука, на баре, угадываю «Капитану». Дальше в бухте вышедшие на утренний лов чернокожие рыбаки в низких челнах, то взмывая на гребне пологой волны, то пропадая в ложбине, общаются через свои лески с рыбой, как некогда общались их предки у африканских берегов. Вдоль окоёма скользят два грузовых судна, я только сейчас приметил их расплывчатые контуры; клубы дыма из труб сливаются с облаками над горизонтом.
