Сейчас, когда спортивные новости чаще всего начинаются с размера сумм, уплаченных за того или иного игрока, а не со спортивных достижений российских спортсменов, не будет лишним напомнить: с 1949 по 1977 год ученики Алексеева установили 49 мировых рекордов, завоевали множество олимпийских наград. Имена Зыбиной, Тышкевич, Трусенёва, Михайловой, Чижовой, Барышникова вошли в историю мирового спорта.
В эпилоге книги автор – историк по образованию – рассказывает о трепетном отношении французов к своему не всегда героическому прошлому и напоминает, что отечественный опыт предлагает другую модель: «Каждая приходящая к власти политико-экономическая конструкция старается полностью отрицать предыдущую не только в момент самого изменения, но и десятилетия спустя. И есть влиятельные силы, желающие советское время как бы изъять из общего прошлого народов современной России. Или представить его лишь в виде кровавой тирании. Но это не справедливо. Нельзя подменять историческую память народа сиюминутными фантомами».
И с этим нельзя не согласиться.
Виктория МАНАСЕВИЧ
Родилась в 1992 г. Окончила академическую гимназию и филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Победитель 3-го сезона поэтического шоу "Бабушка Пушкина". Живёт в Санкт-Петербурге.
Ключик в почтовом ящике
* * *
Я нема, как сом, но умею письмами -
в них не просьбы и, Бог упаси, не жалобы.
Вывожу: ну давай же, скорей, влюбись в меня.
Всё равно ведь я от тебя сбежала бы –
Я умею лишь теми ходить дорогами,
Где и чёрт не знает святого прошлого.
Воевать не с дикими, твердолобыми,
а с собою – непрочной и вечно брошенной.
Даже если накрепко прижимаются,
как в последний раз на мостах целуются,
всё внутри сжимается, рвётся, мается,
я беру рюкзак, выхожу на улицу
и бреду опять городами спящими,
пыль мои шаги застилает шёлково.
Оставляю ключик в почтовом ящике,
чтобы кто-нибудь невзначай нашёл его.
Если кто найдёт, я отдам, что нажито,
на ладони высыплю горсткой бисера.
Зацветут сады, золотые пажити.
Ты попробуй. Ну же. Сейчас.
...Влюбись в меня.
* * *
Я умоляю, даже не спрашивай,
как мне жилось эти чёртовы месяцы.
Проще привычно нести околесицу,
обувь и сердце до дыр снашивать.
Здесь за сто битых дают небитого.
Я не могла. Понимаешь, заставили.
Видишь, там Каин убил Авеля?
Больше, прошу тебя, не ходи туда.
Я всё брожу по дорогам каменным,
жёлтый кирпич залит плавленым битумом.
Я своего догоняю Каина.
Значит, наверно, хочу быть убитою.
Всё разрешается проще привычного.
Точки расставлены. Явка провалена.
Чтоб не растаскивали развалины,
лезу в карман за промокшими спичками –
то, что потом, воспето фантастами.
Суп из кота покислее щавеля.
Я убиваю в себе Авелей.
Каин по-прежнему жив и здравствует.
Только не надо просить прощения.
Я с каждым днём становлюсь отчаянней.
[?]Хочешь, я стану твоим Авелем?
Это – гарантия невозвращения.
* * *
Кто-то сверху от скуки пинает зелёный глобус.
Нас опять разбросало по городам.
Как потерянный школьник заходит в любой автобус,
мы заходим в Ла Скала, Прадо и Нотр-Дам.
Кто-то, глядя на нас, сердечные пьёт таблетки,
кто пытается руки отмыть от сажи.
Не тверди мне о том, что видимся очень редко,
слишком часто – раз в год или реже даже.
Там, где рвётся, там, знаешь, бывает тонко,
тишину рвёт на части неловкий смех:
– Назови в честь меня своего ребёнка.
Обещаю, он будет счастливей всех.
* * *
Говорят, где-то есть на Земле те,
чьи сердца ещё не приучены к пустоте.
Кто умеет подставить плечо и не плюнуть в спину,
Подобрать на шумном проспекте больного щенка.
Говорят, у них не дрожит рука
на курке, взведённом наполовину.
Говорят, что только пока.
Мы слыхали о них не раз.
Мы читаем о них в утренних газетах.
Говорят, в глубине их глаз
мы найдём всё то, что покроет наш недостаток света.
Говорят, что таких людей называют «поэты».
Только их никогда не видел никто из нас.
Сергей ЕРОМИРЦЕВ
Родился в 1971 г. в Ленинграде, окончил среднюю школу, служил в Советской армии, работает плотником. Живёт в Санкт-Петербурге.
«Не стыдно перед дедом и отцом»
* * *
Дом слышал всё: вечернюю молитву
И голос хриплый пьяного отца –
Дрожащего, с притуплённою бритвой,
Не видящего в зеркале лица.
Он слышал шёпот ветра в тополях
И на реке предутренние всплески,
Надсадный гул пузатого шмеля
В тяжёлой паутине занавески.
Дом жизнь хранил. Потрёпанный годами,
Глаза больные ставнями прикрыв,
Он мир непрочный подпирал руками,
Фундамент в землю русскую зарыв.
Наглела мышь, сверлила половицы,
И галки поселились на трубе.
Давненько не варили чечевицы
В покинутой потомками избе.
Дом позабыл весёлый голос мамин –
В её кровати дремлет тишина.
Он незаметно стал воспоминаньем,
Обрывком недосмотренного сна.
Но он всё ждал, подслеповато щурясь,
И зарастал щетиной сорняков.
А новостройки, нагловато хмурясь,
Совсем не замечали стариков.
И я, как он, – заброшенный, бесхозный,
Не раз судьбою битый наповал –
Его по тайным знакам узнавал,
И радовался, что пришёл не поздно.
И вот уже подстрижен и подлатан,
Расправив плечи, вновь хорош собой,
Дом, прикурив от головни заката,
Дымит нещадно новенькой трубой.
Не стыдно перед дедом и отцом –
Ухожен двор и перекрыта крыша.
Приблудный кот царапает крыльцо…
Живёт мой дом! И всё, как прежде, слышит!
* * *
Звонила осень. Признаюсь, не ждал.
Был за мгновенье мир переиначен.
Я потерял надежду на удачу
И потому забвения искал
И ёжился. И, согревая руки,
Дышал на них. Дышал и не согрел.
И всё зевал от холода и скуки,
А вечер постепенно догорел,
Потух и задушил в объятьях солнце,
Убил огонь и угли затоптал...
Я пялился на переплёт оконца,
Дрожал и думал: как же я устал!
А в коридоре хлопали дверями,
И звали всё по имени меня.
Я головой приник к оконной раме
И любовался угасаньем дня.
А осень распиналась о погоде,
Рыдала в трубку: только не молчи!
Я промолчал – молчанье нынче в моде –
Я так себя безмолвию учил.
А осень забывалась, забывала
Попутно пересчитывать цыплят,
Несла про лёгкий свет, про дым вокзала,
А я не мог взять в толк: на кой мне ляд?..
И оттого грустил ещё сильнее,
Но осень заливалась соловьём,
Что скоро будет глубже и синее
За окнами прозрачный окоём.
