Самуил Лурье - Взгляд из угла

То есть главное - не заглядывать далеко. Вдруг катастрофа не неизбежна. Или, допустим, она похожа на таяние ледника: кап да кап, в год по чайной ложке.

На падение Византии, как сказал мне однажды лет тридцать тому назад один знакомый писатель. На разложение туши кита, как написал лет двадцать назад другой: по ходу этого дела не одно поколение внутренних паразитов успеет осуществить свой жизненный цикл.

Да, наконец, и демоскоп тикает: население РФ убывает со скоростью один человек в минуту.

И гороховый шут с особенным удовольствием давеча брякнул в говорильне, что оно и к лучшему: чем электорат малочисленней, тем легче его прокормить.

В общем, давайте вырубим ящик. Ничего не происходит. Ихняя игра в стулья нас не касается.

А что человек в России беззащитен - таков уж закон местных судеб. Но вдруг именно вас он помилует. Жили при Драконе - и то кое-кто уцелел. Авось и Внутренний Солитер будет пожирать страну, не особенно торопясь.

И хватит об этом. А раскроем лучше книжку стихов одного поэта. Необыкновенно несчастливого. Забываемого поспешно и с каким-то даже исступлением. Отчасти потому, что и родился-то он неудачного числа - 7 мая, когда полагается заправлять майонезом гос. салаты: не до стихов. Опять же нетактично в эти праздничные дни припоминать, что в интересах социализма пришлось весной 38-го отвезти его в ленинградский Большой Дом и там долго пытать и бить, пока он не впал в помешательство. А потом еще восемь лет держать его в лагере и в ссылке. Чтобы талант хрустнул, как позвоночник.

Конечно, я говорю про Николая Алексеевича Заболоцкого. 105 лет со дня рождения, довольно круглый юбилей.

Круглые очки на простоватом лице.

И загадочные стихи. Похоже, что его угнетала и раздражала материальность мира. Что он смолоду пребывал как бы в шутовском аду, подразумевающем как первое условие своего существования - абсолютное отсутствие смысла. А как второе условие - боль, постоянно чувствуемую любым существом и веществом. А притом этот мир был так живописно нелеп, и зловещие глупые клоуны метались по нему так забавно. Дыша и питаясь смертью и передразнивая смерть.

Что-то такое он уловил в атмосфере первых пятилеток. Хотя вроде бы вполне советский был человек.

В заключении молчал, а когда оказался на свободе, стал писать совсем не то, что прежде: по-другому и про другое. Про разреженное пространство и бесконечную печаль. Про жалость.

Несколько очень красивых стихотворений. Найдется и два-три бессмертных.

При жизни не напечатанных, ясное дело.

Например, как замерзли в поле двое з/к, отправленные из лагеря в город за мукой:

Представляю, как напугали бы такие стихи, если бы вдруг раздались из репродуктора, всю эту радостную кремлевскую чернь.

А про Мадонну на Курском вокзале.

А зато человеку нормальному такие стихи дают чувство, отчасти похожее на надежду. Не то иллюзию. Типа того, что госбезопасность не успеет погубить мир, что в последний момент литература его спасет.

Пока они там перепархивают с жердочки на жердочку, сжимая в клювах оклады и надбавки, а из остальных клеток несется озабоченный такой щебет, писк и гам, - на самом верху принято исключительно важное решение. Исключительно своевременное.

О переключении неба на полную яркость.

Причем официально не оповестили. Просто как-то сразу стало нечего надеть и некогда помыть окна. Вообще, в положение оконного стекла входишь глубоко.

Томишься собственной непрозрачностью.

И тоже как будто чего-то ждешь.

Природа же - популистка без чести, без совести. Мастер краткосрочных перспектив. А соблазны третьего квартала - ее излюбленный конек.

И если есть на свете такая вещь, о которой в эти дни думаешь меньше всего - о которой думать совершенно не хочется - и даже при мысли о которой воротит с души, - то это, несомненно, т.н. политика.

Возьмет ли Лужков Севастополь стремительным приступом или долгой осадой.

Отвяньте. Отсовокупитесь. Осенью, осенью. Когда патриотизм как следует настоится. Крепче всего он бывает в ноябре.

Скользкая грязь под ногами, темный дождь в лицо - и вы опять гражданин и даже пассионарий.

Кстати - знаете ли вы, что разгадана, наконец, тайна саранчи? Отчего ей не сидится на месте. Отчего она то и дело вдруг взвивается с исторической родины, сбивается в тучу, заслоняющую солнце, и летит, куда глядят ее тухлые гляделки, пока не завидит зелень внизу - и не высадит истребительный десант.

Подобный войскам какого-нибудь Чингис-Хана, или Тимура, или Аттилы. Очень тоже пассионарные были деятели, по-своему не хуже Лужкова. И поэтому наука история, рассуждая об их внешней политике, непременно приплетает саранчу. Что вот, мол, и в ней благородная ярость вскипает ни с того ни с сего, без видимой конкретной причины.

А наука биология причину нашла. Оказывается, в постоянных обиталищах саранчи время от времени обостряется конфликт отцов и детей. Пресытившись растительной пищей, взрослые особи начинают с аппетитом присматриваться к подрастающему поколению. Пробуют его на зуб то там, то здесь. Молодежь, естественно, тревожится и в какой-то момент осознает, что дело пахнет керосином: если сию же секунду не эмигрировать - сожрут. Тут-то она и взвивается. И ложится, значит, на крыло. Родители не преследуют. Смотрят вслед угрюмо, с осуждающим пониманием. Вздыхают: были когда-то пассионариями и мы.

Вообще, естествознание, будучи бесконечно интересней политики, ведет себя по отношению к ней как-то странно: как будто передразнивает. Словно подмигивает, на что-то намекая. Чуть не каждую неделю подбрасывает новый сюжет, типа басенного, как все равно Эзоп. А что касается, дескать, морали, то выводите ее сами, благо она буквально напрашивается.

Последний случай меня прямо потряс. Гарвардские какие-то умники извлекли несколько молекул белка из окаменелых берцовых костей королевского тираннозавра. И подвергли этот белок анализу. И установили несомненное и близкое родство между этим чудовищем, жившим 68 миллионов лет назад, - и, кем бы вы думали? Нашей современницей - курицей обыкновенной, домашней. Наседкой, хохлаткой.

Признаюсь без хвастовства - я давно подозревал что-то в этом роде. Сколько лет наблюдаю через спецэкран неуклонный ход партгосстроительства. Слушаю, так сказать, музыку созидания. И постоянно различаю эти два лейтмотива. Куриный, понятно, чаще. Но и тема хищной рептилии не дает себя заглушить.

Вместе они образуют стиль - так ярко проявляющийся, например, в архитектурных проектах нынешнего Петербурга. А также и в романах, в программах партий, в попвокале. А - Лужков в поход собрался? Это же оно самое и есть.

А ларчик так долго простоял незапертым, и никто не догадался приподнять крышку. Все так очевидно. Совершенно ясно, кто была баба-Яга - передвигавшаяся на курьих ножках и вооруженная, заметьте, железным зубом.

И что динозавров погубили мелкие грызуны, ударив по самому чувствительному месту: мышка бежала, хвостиком махнула - яичко упало и разбилось, золотое Кащеево яйцо.

В Рябе спрятан на хранение интеллект тираннозавра. С другой стороны, зловещий рев пассионарного пресмыкающегося - не что иное, как заурядное кукареку, усиленное многотонной мускулатурой.

Это ли не ключ к политической - да и просто - жизни. Не источник здорового веселья. Не антидот, спасающий от пропаганды. Естественно-научный анекдот.

Что бы мы делали, если бы, например, деятели злой воли были умны по-настоящему, или если бы глупость не обладала волшебным свойством - казаться смешной. Всем и всю дорогу было бы страшно - и какая уж тут свобода.

Между тем даже лично я встретил в жизни нескольких - немногих -действительно свободных людей. Они не боялись Зла именно потому, что их смешила его глупость.

Одного такого человека только что не стало. И я посвящаю этот текст светлой памяти Н. М. Б.

Помните, как он, с присущей ему безоглядной искренностью, признавался прессе, буквально как на духу: