Другой характерной чертой служебной деятельности Кривоша было его разностороннее совместительство. С 20 декабря 1904 года по 1 августа 1906‐го он состоит при секретном отделении Департамента полиции «переводчиком с персидского, турецкого, мадьярского, румынского, испанского, португальского, итальянского и славянских языков»[1482]. Занимается литературным трудом: переводит, пишет пьесу, сочиняет баллады[1483].
Владимир Иванович активно работает в области стенографии, создает собственную ее систему, много стенографирует в различных правительственных комиссиях. В результате его приглашают организовать стенографическую службу в первом российском парламенте, возникшем в результате Манифеста Николая II от 17 октября 1905 года. Приказом по Государственной канцелярии от 5 июля 1906 года Кривоша причисляют «к сей канцелярии» для заведывания думским стенографическим бюро с оставлением в занимаемой должности по Главному управлению почт и телеграфов[1484]. Ему определяют солидное жалованье — 225 руб. в месяц[1485]. Здесь он будет официально трудиться до 1 июля 1915 года[1486].
После образования морской разведки в результате соглашения Морского Генерального штаба (МГШ) и Генерального штаба Военного министерства в 1907 году было создано «Секретное бюро» объединенной службы обоих генеральных штабов. Подчинялось «Секретное бюро» начальнику иностранного отдела МГШ Б.И. Доливо-Добровольскому, а затем М.И. Дунину-Барковскому, которые получали все необходимые суммы и отчитывались за них по полугодиям перед начальником МГШ[1487]. Непосредственным руководителем «Секретного бюро» стал, конечно, Владимир Иванович Кривош. Какие же задачи были перед ним поставлены? По словам близкой помощницы Кривоша Авдотьи Александровны Ульяничевой (в одном из документов поименованной Ульяновой), в ее квартиру (Офицерская улица, дом 18, квартира 7) приходили люди из разных посольств (в частности, из австро-венгерского, шведского, японского и персидского). Они приносили всевозможные пакеты и бумаги. Эти документы фотографировались, и их уносили обратно[1488].
Казалось, что служебное положение Кривоша непоколебимо. Но одновременно у начальства копилось недовольство и недоверие к этому своему сотруднику — одному из самых ценных специалистов. Первый неприятный эпизод случился в 1897 году. Владимир Иванович получил двухмесячный отпуск и выехал за границу. В Лондоне он встретился с другом юности, известным толстовцем А. Шкарваном. Бывал в доме В.Г. Черткова, который посещали революционные эмигранты. «Распустив перья», обещал свое содействие В.Д. Бонч-Бруевичу. В результате по возвращении Кривоша в Россию от него потребовали объяснений. 13 сентября он писал директору Департамента полиции С.Э. Зволянскому, будто бы один из посетителей Чертковых, узнав, что гость из Петербурга служит в цензуре, просил похлопотать о своей рукописи, отправленной туда. При знакомстве Кривош якобы не расслышал фамилии этого человека. Поэтому при прощании «хотя и неопределенно, но дал обещание исполнить просьбу». Однако, узнав, что это Бонч-Бруевич, «известный Кривошу по службе в цензуре», решил никаких просьб его не исполнять. Владимир Иванович добавил также, что «из разговоров с эмигрантами… много узнал такого, что было им впоследствии использовано в служебных интересах (способы пересылки нелегальной литературы)».
Желая доказать свою служебную безупречность, Кривош писал:
Я, будучи родом, происхождением, воспитанием и глубоким убеждением славянин и русофил, принявший русское подданство добровольно и, вопреки ожидавшей меня карьере в Австрии, как воспитанника Венской Ориентальной Дипломатической академии, если бы я хотя на время покривил душой и скрыл свое славянское происхождение и русофильство, уже в силу одного этого не могу не быть благонамеренным с точки зрения Русского Правительства, которому я служу честно и добросовестно и полным доверием которого пользуюсь как чиновник секретной экспедиции.
Наконец, он указал несколько весьма влиятельных лиц, могущих «засвидетельствовать его благонамеренность»: редактора газеты «Свет» В.В. Комарова, товарища обер-прокурора Святейшего Синода В.К. Саблера и бывшего министра внутренних дел Н.П. Игнатьева. Любопытно, что честолюбие Кривоша дало знать себя даже в этом документе фразой: «Я всегда буду того мнения, что Секретная экспедиция больше нуждается во мне, чем я в ней». 23 октября директор ДП уведомил А.Д. Фомина, что при докладе «г. Министру [И.Л. Горемыкину] Его Высокопревосходительство изволил признать объяснения Кривоша заслуживающими уважения и оставить его на службе»[1489].
Лондонская история 1897 года аукнулась Владимиру Ивановичу через двенадцать лет. В конце августа — начале сентября 1909 года в Берлине (в журнале «Forwarts») и Лондоне (в «Justicevoc») появились две статьи известного революционного эмигранта и «охотника за провокаторами» В.Л. Бурцева. Он вспоминал, что в 1897 году в квартире Черткова познакомился с чиновником цензуры иностранной прессы «Кривошеем». Тот рассказал Бурцеву несколько подробностей о мерах, принятых против него российскими властями, и обещал достать номер специального журнала, составляемого из донесений директора Департамента полиции государю. В результате этих публикаций последовало распоряжение ДП об организации «наружного наблюдения» за Кривошем. С 29 октября 1909 года за ним было установлено наружное наблюдение. Оно продолжалось по 22 ноября и никаких компрометирующих фактов не дало[1490].
В начале 1911 года Кривош получил весьма обидный щелчок по самолюбию. Он ходатайствовал о приеме в цензуру иностранных газет и журналов брата своей жены, двадцатилетнего Василия Якшинского. Начальство не возражало. Никаких предосудительных данных на молодого человека не имелось. Но министр внутренних дел П.А. Столыпин 29 января начертал весьма примечательную резолюцию: «Я боюсь превратить это дело в семейное дельце Кривоша»[1491].
В том же году разразился скандал. Владимир Иванович получил от Морского министерства 45 тыс. руб. на организацию перлюстрационных пунктов в провинции, однако в результате не было ни пунктов, ни отчета о 22 тыс. руб. В конце 1910 года Кривош получил в качестве наградных к Рождеству 1 тыс. руб. для раздачи тем служащим санкт-петербургской цензуры иностранных газет и журналов, которых он привлек к сотрудничеству с Морским министерством. Но никто из них этих денег не получил. Из секретных сумм, отпускавшихся Морским министерством для старшего цензора в Варшаве А.Ф. Шлиттера и его подчиненных и передававшихся им через Кривоша, последний присваивал половину[1492].
В сентябре 1911 года у Владимира Ивановича потребовали объяснений. Первоначально он попытался все отрицать. Об этом свидетельствует письмо А.Д. Фомина начальнику Морского Генерального штаба А.А. Эбергарду от 19 сентября 1911 года:
Явившийся ко мне вчера от Вашего Превосходительства В.И. Кривош заявил, что он с документами в руках убедил Вас в совершенно правильном с его стороны обращении с вверенными ему суммами. При этом Кривош очень просил меня написать Вашему Превосходительству письмо, что я и исполняю, уверив меня, что я должен буду получить от Вас совершенно реабилитирующий его, Кривоша, ответ. В ожидании такового прошу принять уверенность в совершенном почтении и преданности[1493].
Дальнейшее развитие событий не помогло нашему герою реабилитироваться. После тяжелого разговора с Фоминым Кривош вынужден был написать 1 декабря 1911 года прошение об увольнении из петербургской цензуры иностранных газет и журналов, «не имея возможности совмещать занимаемые мною должности». Оно было немедленно удовлетворено[1494]. Впоследствии Владимир Иванович объяснял свой уход из почтовой цензуры ссорой «с морским офицером Дуниным-Барковским»[1495]. Почти двадцатилетняя служба Кривоша в одной из самых секретных служб Российской империи, в «черных кабинетах», закончилась.
