Программа «500 дней» должна была получить утверждение ВС СССР и РСФСР. Надо сказать, что у Ельцина был в то время совершенно непререкаемый авторитет. В первых числах сентября 1990 года он обеспечил голосование, и программа была одобрена. Вслед за этим начались дискуссии в Верховном Совете СССР. Горбачев, который вроде бы поначалу программу поддерживал, стал сдавать позиции. У меня сложилось такое ощущение, что состоялось нечто вроде заседания политбюро, и люди, которые потом составили основу ГКЧП, намекнули Горбачеву, что если он будет настаивать на этой «гнусной» программе, то дело плохо кончится. Горбачев дал слабину. После чего последовало решительное выступление Ельцина, который сказал: все, мы рвем с союзным центром, проводим свою политику. Началось перетягивание каната.
— Продлившееся до конца 1991 года...
— Литва, а следом и другие республики заявили о выходе из Советского Союза. Спецслужбы начали предпринимать силовые методы для спасения Союза. Ельцин же выступил с заявлением, что ваша свобода — это наша свобода, встав тем самым на сторону отколовшихся республик. В августе ГКЧП перешел к более решительным шагам. Мы ожидали резкого закручивания гаек, репрессий. Но лидеры ГКЧП, выведя на улицы танки, ни на что не могли решиться, и армия их не поддержала. Я считаю, что 21 августа 1991 года и есть настоящий национальный праздник нашей страны: именно в этот день и победили демократические силы.
А дальше страна переживала период неясности и неурядиц. И в это время появился Гайдар. Он отправил Ельцину письмо с предложением своих услуг, они встретились и договорились. Команда Гайдара начала готовить документы по внедрению рыночных реформ. Надо сказать, что выдающуюся роль в продвижении Гайдара на передовые позиции сыграли Геннадий Бурбулис и Алексей Головков. Собственно, Головков и привел Гайдара.
— Вы встречались с Егором Тимуровичем до этого?
— Мы с Гайдаром были знакомы с 1982 года. Потом я писал для него статьи в журнал «Коммунист». В общем, мы были в хороших отношениях, хотя нельзя сказать, что в таких же дружеских, какие у него были с Авеном или Шаталиным. После путча наши отношения несколько осложнились, потому что я был против развала СССР и для меня это был тяжелый момент.
Наконец, в октябре Ельцин обратился к Верховному Совету с предложением создать правительство реформ, которое он лично возглавит, его замом будет Бурбулис, а замом по реформе — Гайдар. Указ был подписан 6 ноября, и они начали работать. Тогда в работе нового правительства я не участвовал. Александр Шохин мне предлагал поработать, но, поскольку они соглашались на распад СССР, у меня не было настроения продолжать с ними контактировать. К тому же я был уже тогда предан своей команде, Явлинскому, с которым писал «500 дней».
Позже, когда началась «шоковая терапия», мне стало ясно, что с точки зрения целей и методов наша программа не отличалась от той, что продвигал Гайдар. Более того, в умах новой команды Ельцина ощущалось решительное настроение начать с Нового года воплощать в жизнь настоящие реформы не на словах, а на деле.
Потом начался 1992 год. Распался СССР, а вместе с ним кончились и этап перестройки, и процесс демократизации. Следующим был этап рыночных реформ, а они с демократизацией сочетались плохо. Правительство ориентировалось на то, чтобы сначала провести рыночные реформы, а уже потом заняться демократизацией. 92-й год принес России снижение уровня жизни, спад производства, резкий скачок безработицы. Было ощущение полной катастрофы...
— Это неизбежное следствие перехода на рыночный уклад или тактические промахи молодого правительства?
— Это не было следствием промахов правительства. Россия имела самый долгий срок жизни в условиях социалистической плановой экономики, с административным регулированием всего и вся. Я понимаю, что нынешнему поколению это понять трудно. Кошмар 1992 года был связан с двумя обстоятельствами. Первое — плановые рычаги отпали, и нужно было, чтобы заработали рыночные механизмы — цена и контракт. Нужно было добиться, чтобы деньги приобрели ценность. Второе — резкое сокращение госрасходов. Когда говорят «шоковая терапия», я имею в виду именно это.
Еще момент — у вас пустой внутренний рынок, где брать еду? Накануне реформ СССР закупал за границей более 40 миллионов тонн зерна. Суда с хлебом стояли на рейде и не разгружались, потому что за него никто не платил — денег не было. Люди сами стали приспосабливаться к рыночной экономике. Было принципиально важно, чтобы на рынке появились товары, чтобы каналы связи за рубежом были налажены. Это было сделано. Рынок наполнился примерно к середине 1993 года.
Если вы не умеете производить продукцию, на которую есть спрос, — вы пролетаете. Это начало работать, и к 1998 году у нас была уже другая структура экономики. Я не могу сказать, что это была безупречная операция. В конечном итоге оказалось, что львиную долю в экономике вновь заняли добыча нефти и первичная переработка, машиностроение скукожилось, металлургия, наоборот, стала развиваться.
— Некоторые экономисты утверждают: было бы правильнее провести приватизацию, а уже потом отпускать цены. Вы с этим согласны?
— Правильное решение заключается в изначальной либерализации цен. Но если бы сначала были приватизированы какие-то мелкие предприятия, это не нанесло бы вреда. Однако до появления свободных цен, которые балансируют спрос и предложение, добиться равновесия на рынке невозможно.
К середине 90-х остро встал вопрос нехватки денег при инфляции в несколько сотен процентов. А где взять деньги? На налоги рассчитывать было нельзя, поскольку большинство предприятий осталось без средств. Цены ушли вперед, зарплату надо было как-то платить.
Тогда власть решила обратиться к людям, которые уже создали себе состояние. Заметьте, не к иностранцам, которые если бы и дали, то начали устанавливать свои порядки. Поэтому обратите внимание: сколько бы там ни было перипетий, но в течение практически всех 90-х солидные предприятия не продавались иностранцам. Только своим. А откуда вы знаете, у кого из своих есть деньги, а у кого нет? Надо было как-то притянуть их к себе. Так и появились олигархи.
Я был свидетелем, как в баре ресторана в Давосе сидели Чубайс и Березовский. Это была их первая встреча по обеспечению победы Ельцина на президентских выборах 1996 года. Березовский представлял олигархов, а Чубайс только что был отставлен из правительства. Тогда коммунисты одержали победу на выборах. А в 95-м году Владимир Потанин выступил с предложением провести залоговые аукционы. Тем самым определенный слой бизнеса получил поддержку правительства.
— Не все, Евгений Григорьевич, так оптимистично смотрят на операцию по раздаче народного добра в «хорошие руки».
— У такого рода операций никогда не бывает стопроцентного успеха. Когда я уже работал в правительстве, это решение вызвало жаркие дискуссии и сомнения. Но другого пути не было, нужно было найти реальные деньги. Сейчас уже никто не скажет, что это была солидная операция — все залоговые аукционы дали всего около миллиарда долларов. Но зато этот миллиард поступил в бюджет, и им можно было закрыть практически все дыры. В конце 1995 года бюджет был почти полностью сверстан. В этот момент был заложен первый кирпич в финансовую стабилизацию, в преодоление инфляции. Нам скажут: вы отдали «Норильский никель», «ЮКОС», «Сибнефть»... Но это говорят сейчас, а не тогда. Помню, как в 1995 году, уже будучи министром экономики, вместе с Иваном Матеровым, моим замом, считал балансы, а они не сходились. Нужно было выбрать одно из двух: либо повышать налоги, либо продавать госпредприятия. Тогда я первый раз обратился к Чубайсу со словами: мол, другого выхода нет. Он сказал: «Евгений Григорьевич, думать — это ваша работа, вы мне скажите, какую я должен брать крепость, я ее возьму». Мы поняли, что нужно искать. Тогда обратились к Альфреду Коху, который в то время возглавлял Госкомимущество. Он ответил, что у нас нет предприятий, за которые можно было бы получить солидную сумму. Тогда пришли олигархи и сами сказали, что бы они конкретно могли купить...
Для Минэкономики главная установка была следующая: денег нет. Возникало множество текущих проблем, которые нужно было срочно решать. Например, постоянное применение денежных суррогатов: казначейских обязательств, казначейских налоговых освобождений — каждый раз что-то придумывали, чтобы государству уйти от необходимости платить по обязательствам, которые мы не могли выполнить. Помню, один промышленник приставал к премьеру Черномырдину с претензиями: «Вы подписали постановление правительства, согласно которому должны мне выплатить деньги!» Тот отвечал: «Дорогой мой, если бы у меня были деньги, я бы это постановление не подписывал. А так оно у тебя есть. Иди и выбивай».
