Но неожиданно возникла новая опасность для СССР. Беда была в том, что в то время никто толком не знал, что такое «марксистский путь» в реальных политических условиях. Ну да, мировой революции немедленно и любой ценой не получилось; дальше-то что? Троцкий трактовал одно, Сталин — другое. Троцкий считал, что надо укреплять международное рабочее движение, а судьба СССР не так и важна. Сталин, наоборот, полагал, что надо укреплять СССР, а мировой революции подождать, главное, чтобы СССР СЕЙЧАС выстоял.
При ситуации, когда религия (или псевдорелигия типа марксизма) занимает ключевые позиции в идеологии государства, главными действующими лицами становятся те, кто ее трактует по первоисточникам. Именно от них зависят государи. И именно поэтому во всех обществах жрецы были окружены таким почетом. Такими идеологами-жрецами в предвоенном СССР являлись партийные секретари. Когда же Сталин попытался заставить марксистских жрецов реально работать на благо страны, естественно, их трактовки марксизма стали быстро меняться не в пользу Сталина.
Летом 1936 года у марксистских жрецов появился еще один козырь — Троцкий завершил работу над рукописью книги «Преданная революция», где он с марксистских позиций критиковал Сталина. Тем самым Троцкий давал понять твердолобым марксистам, что Сталин уже разорвал с марксизмом и ленинизмом. В своей книге Троцкий доказывал, что именно он, а не Сталин, является наследником Ленина и Маркса. Причем доказывал не всем, а тем, кто был к этому готов, то есть потенциальным левым большевикам (троцкистам, зиновьевцам и каменевцам) и левым марксистам-интернационалистам вообще, доказывал, что именно ЛЕВАЯ версия марксизма является КАНОНИЧЕСКОЙ. Слухи об этой работе проникали и в СССР и стимулировали рост антисталинских настроений.
Рост троцкистских настроений в СССР (1935 год) особенно был заметен в высшей партийной школе. Студентам высших партийных школ (ВПШ), изучавшим Маркса и Ленина по первоисточникам, понемногу стало ясно, что троцкизм ближе стоит к марксизму[176]. Ведь Маркс давал критерий того, как отличить марксиста от немарксиста: марксист будет не укреплять государство, а способствовать его «отмиранию». На этот критерий особо упирали троцкисты. На все это наложилась вечная русская жалость к тем, кого власть «обидела» (а Троцкий упирал на то, что его, верного ученика Ленина, предали и обидели).
Один из перебежчиков-дипломатов Г. Беседовский писал: «В Москве я увидел многочисленные кадры партийной молодежи, особенно в вузах, которые горели желанием начать драку, и мне казалось, что я стою уже перед кануном нарождения новой советской демократии»[177].
Это проявлялось и в жизни. Так, в 1935 году 800 человек метростроевцев направились к зданию ЦК комсомола и швырнули там на пол комсомольские билеты, выкрикивая угрозы в адрес правительства[178]. Думаю, что это было не просто стихийное выступление, а тщательно спланированная акция.
Но наиболее серьезное положение создалось в Горьковском пединституте, студенты которого организовали нелегальные кружки по изучению трудов Ленина и Троцкого. Здесь ходили по рукам запрещенные партийные документы, в том числе знаменитое «ленинское завещание».
Марксистски-догматические настроения среди партноменклатуры нарастали. Подобные настроения сохранялись и среди ближайшего окружения Сталина. Так, Политбюро не разрешило казачьим частям пройти на параде 7 ноября 1936 года.
А тут еще Троцкий начал предательскую работу против СССР. Об этом свидетельствует установленный факт, что 13 июля 1940 года Троцкий лично передал американскому консулу в Мехико список мексиканских общественно-политических деятелей и государственных служащих, связанных с местной промосковской компартией. К нему прилагался список агентов советских спецслужб. Через пять дней, уже через своего секретаря, Троцкий предоставил подробнейшее описание деятельности руководителя нью-йоркской агентуры НКВД Энрике Мартинеса Рики. Помимо всего прочего, Лев Давидович тесно сотрудничал с пресловутой Комиссией по антиамериканской деятельности палаты представителей США, всегда стоявшей в авангарде антикоммунизма и антисоветизма[179].
Но марксизм был не самым последним затруднением для Сталина. По мере того, как страна вставала на ноги, все больше обосабливалась каста партноменклатуры. Ее членов можно было уволить, но их связи в органах управления приводили к тому, что они снова выплывали на новом месте.
По мнению И. А. Бенедиктова[180], «среди старой партийной гвардии, сумевшей „зажечь“ и поднять массы на Октябрьскую революцию, оказалось немало, говоря ленинскими словами, „святых“ и „безруконьких“ „болванов“, которые умели „важничать и болтать“, но не умели работать по-новому, с учетом стоявших перед страной задач. Мой наркомат, к примеру, возглавлял старый большевик, человек, несомненно, заслуженный и честный (поэтому не называю его фамилии), но совершенно неспособный организовать дело. Бесчисленные уговоры и совещания, собрания с „яркими“ лозунгами, постоянные здравицы в честь революции, Ленина, к месту и не к месту — таков был его стиль, и переделать себя он был просто не в состоянии. Не помогал и высокий уровень образованности, культуры, высокие нравственные качества— деловых свойств ничем не заменишь».
Действительно, в то время большая часть первых секретарей не опускалась вниз. Они лишь перемешались горизонтально. Происходило это из-за налаженных связей внутри элиты и отсутствия ответственности. Кроме того, начальники всех уровней очень боялись выбирать себе более способных замов, понимая, что тем самым готовят себе могильщика. Вот почему важнейшие партийные и государственные посты стали занимать малообразованные, малокультурные руководители. В качестве иллюстрации может служить уровень образования членов правительства, неуклонно снижавшийся в 20-е годы, в эпоху так называемой «культурной революции». Если в начале этого десятилетия высшее образование имели восемь наркомов (Крестинский, Курский, Чичерин, Луначарский, Красин, Невский, Винокуров, Семашко), то в 1929 году только три (Чичерин, Милютин, Сокольников).
На XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 года Сталин сказал: «Бюрократизм и канцелярщина аппаратов управления… отсутствие ответственности… — вот где источники наших трудностей, вот где гнездятся теперь наши трудности… Это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков..»[181]
Сталин начал понимать, насколько опасной становится номенклатура для страны. Дочь Сталина, Светлана Аллилуева, в своей книге «20 писем другу»[182] вспоминает, как она рассказывала отцу о безобразном поведении своих одноклассников — детей высокопоставленных совслужащих, для которых в эвакуации, в Куйбышеве была создана отдельная школа. Сталин по этому поводу выразился коротко и энергично: «Каста проклятая!»[183]
В хозяйственном плане страна все больше превращалась в скопление местечек с местечковыми лидерами во главе. Попадавший на место руководитель сразу же обрастал коррупционными связями. Именно поэтому первых секретарей обкомов и крайкомов тасовали как колоду карт. С другой стороны, обкомы превратились в арену столкновений, сведения личных счетов, проявления неуемной жажды власти, сопровождающихся шельмованием политических противников.
Наконец, политическая элита все больше проявляла вкус к хорошей жизни, начала ощущать тягу к Западу — все чаще дипломаты и ответственные представители СССР оказывались невозвращенцами. В своем докладе на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г. С. Орджоникидзе, говоря о чистке государственного аппарата, назвал кадры этого аппарата «швалью». Он говорил: «К сожалению, очень часто оказывается, что там (за границей. — Авт.) мы имеем порядочную шваль. Достаточно вам сказать, что мы имеем за 1926 г. невозвращенцев 38 человек, за 1927 г. — 65 человек, за 1928 г. — 32 человека, за 1929 г. — 43 человека, пока за первое полугодие» Кроме того, невозвращенцы грабили страну. Так, невозвращенец Орлов захватил с собой в США 22 800 долларов США[184].
Понятно, что для дальнейшего проведения своей политической линии, линии «русского поворота», Сталину нужно было вступить в решительную борьбу с властной местечковой элитой.
Народный комиссар внутренних дел Генрих Ягода любил красиво жить и позволял себе расслабляться, частенько в 20-е годы пьянствовал с Рыковым и первым секретарем МГК Углановым[185]. Эта красивая жизнь продолжалась и после того, как Ягода возглавил НКВД. Например, за первые месяцы 1936 года на всевозможные нужды Ягоды и его ближайшего окружения потрачено было несколько млн. рублей золотом.
