Галина Леонидовна с готовностью вспомнила, что как-то, решив «показать дочери Париж», она отправилась с Викой во Францию, где и познакомилась с душевным Ильей Сергеевичем — в ту пору якобы опальным художником (якобы — потому что его поддерживал и Суслов, и многие другие ценители живописи от Политбюро). На мой вопрос — общается ли она с Глазуновым сейчас — «неуправляемая Галя» ответила столь же уклончиво, сколь невразумительны были последние речи ее несчастного (при всем при том!) отца:
— Не хочется человека беспокоить. Мы славно, конечно, тогда провели время в Париже. Там просто хорошо, да и папа поменял нам денег. Немного. Это сейчас Илья — человек, ну, что ли, необычный. А вто время мы, понимаете, об этом не думали. Мы с ним встретились в ту минуту, трудную для него, когда он вот-вот должен был выиграть то, что он хотел.
Она ненадолго замолкает.
— Потом он мой портрет рисовал, кажется, карандашом. — Брежнева чуть замешкалась, потом добавила: — Но это так, на скорую руку. Часто говорил мне: «Ну когда же ты выберешься?» Все, говорил, так мечтают мне, мол, позировать, а у тебя все время, понимаешь, нет. Часто предлагал. Папу он написал. С фотографии. Самый лучший портрет, я сразу же попросила: «Папочка, подари мне». Ну, пожалуйста. А той брат, и дочь что-то тоже хотели. Очень красивый портрет. У меня в кабинете висит, здесь вот. С подписью Ильи. Изумительно написал.
Галина Леонидовна еще несколько раз, через тесные препятствия потерянных вздохов, проходится по кругу комплиментов. Как бы сокращая рваную дистанцию лет. Ту, что отделяет ее нынешнюю, с сердцем, искромсанным, как полевая мишень, от беззаботной и эффектной, словно каникулярный ангел, наследницы могучего правителя, которой она представлялась (и была таковой!) французским репортерам много лет назад. Чтобы разрезать монотонную ленту зацикленных восторгов по поводу глазуновского таланта, я напоминаю ей о другом портрете, групповом: Брежневы-старшие с правнучкой Галей.
— Когда вы его видели? Где? — настораживается, мгновенно трезвея, Галина Леонидовна.
Объясняю: в Прокуратуре Союза, на одном из казенных снимков, сделанных во время зимнего обыска на даче Чурбанова в Жуковке. Подумав мгновение-другое, Брежнева несколько неохотно комментирует:
— Это работа Салахова. Ему тоже не позировали. Он потом, кажется, смонтировал. Почему так думаю? У меня просто есть точно такая же фотография папы с мамой, но без Галочки. Думаю, смонтировал. Точно не помню. Вообще, папа с мамой никогда никому не позировали, — напоминает она.
С кем я беседую, забывать, само собой, не должно. На дне любой ее улыбки это есть. Напоминание, мокрое, как метель. Помню. «Была добрее.». Но при этой своей доброте не все складывалось в ее личной жизни славно, под стать карьере ее высокого родителя. Если все несчастные семьи, согласно неаккуратному, на мой взгляд, тезису Толстого, действительно несчастны каждая по-своему, то судьба брежневской дочери, право же, сумбурна и драматична, как стремительные беды шекспировских героев второго плана (все же — не то плавление сердец и жгучесть пьянящих слез, что у главных персонажей великого Вильяма). Ну вот хотя бы рекордно короткое замужество. У нее, как она мне сказала, не осталось ни одной семейной фотографии, где она — хотя бы на мышино-свинцовом глянце зафиксированного мгновения! — позирует рядом со вторым мужем, тогда еще не народным артистом цирка Игорем Кио.
«Была добрее.». Бывшая первая невеста страны сама ходила по магазинам (говорила, что чаще всего в «высотку» на площади Восстания — десять минут пешком от ее румяно-кирпичного дома на Щусева). Как выглядит икра, она, опять же по ее словам, забыла. «Мерседес» затаенно стоит в ухоженном гараже, припечатанный строгим запретом описи. Шумные друзья ее забыли. Глазунов позировать не зовет. Хотя, впрочем, она никогда навязчивой не была. И привыкла, как все Брежневы: людям все время от нее что-то требовалось. Воспоминания. Она помнит: «Была добрее.».
— Как-то пришла на выставку к Илье. В Манеж. Проводила своих коллег, попасть-то трудно, — без всякой подачи с моей стороны поясняет словоохотливая Леди Цирк. — Его не застала. С ним Чурбанов потом встречался. Глазунов позвонил, пригласил. У них с Юрием Михайловичем состоялась по некоторым вопросам беседа. Я там тоже кое-что спрашивала. Меня заинтересовала одна картинка, ленинградская. И когда пошел Юр Михалыч с Ильей встречаться, я Чурбанову сказала: «Обрати внимание». Но картинки уже не оказалось, ее купила прямо с выставки Третьяковская галерея. Чурбанов потом, правда, помог Илье, его приняли в Союз художников.
Так что, полагаю, помянутый вещдок — картина с питерским пейзажем, что изъята у Чурбанова, — не та, на которую обратила внимание в Манеже супруга всемогущего вице-министра внутренних дел. Памятная надпись: «С глубоким уважением дорогому Юрию Михайловичу. Спасибо за участие в судьбе русского современного художника Ильи Глазунова. 12 июня 1978 г.». В последний раз я видел это небольшое полотно в кабинете криминалиста Прокуратуры СССР Всеволода Боброва осенью 1989 года во время съемок для «Взгляда». Я настоял во время монтажа, чтобы в кадр эта живопись попала на фоне разговора о взятках.
Светлейший зять Юрий Чурбанов отправился с инспекционным вояжем в небольшой городок Газли, пострадавший от землетрясения. Власти предержащие, повторяю, пользовались такими «удачными», с их точки зрения, моментами, как масштабные стихийные бедствия, для того, чтобы привычно погреть умело аплодирующие руки «на интернациональной помощи пострадавшим». Деньги, предназначенные государством для оставшихся без крова, нередко шли на возведение все новых и новых помпезных особняков, в потайных сметах застенчиво именуемых профилакториями или, если речь шла о миллионах, комплексами охотхозяйств в заповедной зоне.
Сиятельный зам Щелокова, сам между делом воздвигший на даче у своей супруги Галины Леонидовны «вспомогательный объект» за счет МВД СССР, неплохо, надо думать, знал эту келейно-хозяйственную кухню большой кражи.
Прямо к трапу самолета подкатил поблескивающий кортеж. «Персоновозы» цвета хлопковой белизны (лимузины цвета воронова крыла здесь — в отличие от Москвы — не котируются: бьющее солнце!) отправились по ленивому приказанию Чурбанова прямиком в центр города.
Первым делом высокие гости ознакомились с сиротским ассортиментом местных магазинов. Обнаружив в одном из них полное отсутствие сигарет, Чурбанов, недобро улыбаясь, с едкими интонациями поинтересовался у хозяина области Каримова — ведает ли, мол, тот о нуждах народных? После чего в присутствии всей пышной свиты сердито отчитал побледневшего секретаря, как нашкодившего мальчишку. Сглаживаются такие неприятные эксцессы, как известно, проявлением радушия и гостеприимства, кульминацией коих здесь считается позднее и по-восточному роскошное застолье с обильными возлияниями и помпезным чествованием «виновника торжества».
Воспользовавшись деликатным моментом, когда отяжелевший зять Брежнева неровной походной вышел из шикарного зала и отправился, что называется, освежиться, Каримов ловко подстерег его на обратном пути. Сладко улыбаясь — у него это всегда получается! — и часто-часто говоря что-то о местных обычаях, он вкрадчивым и осторожным жестом переправил заранее подготовленный сверток с деньгами в карман форменного кителя «самого дорогого из гостей».
Московский визитер, лукаво улыбаясь и сытно щурясь, прервал горячие словоизлияния «нового эмира» («Вы уж не обессудьте, не обижайтесь, в знак уважения, у нас так принято») дружеским похлопыванием по покатому плечу:
— Ну ладно, секретарь, никому в Москве не расскажу о твоих художествах.
В мае 1979-го Николай Анисимович положил глаз на антиквариат, изъятый у валютчика-аса Акопяна. Вещдоки стоимостью четверть миллиона министр прикарманил отчасти под давлением своей супруги, которая даже после посещения музеев санкционировала грабежи «в свою пользу». Обвиняемый Калинин В. А. заявил на допросах, что об изъятии у Акопяна Н. С. предметов, представляющих большую ценность, Щелоков узнал от начальника ГУБХСС МВД СССР генерал-лейтенанта милиции Перевозникова П. Ф., после чего приказал доставить ему этот антиквариат, а по документам оформить его передачу в музей МВД. Калинин пояснил, что после выполнения указаний Щелокова некоторые ценности министр хранил у себя в комнате отдыха, а большая их часть была доставлена на госдачу № 8. В дальнейшем по распоряжению министра все эти ценности были свезены на служебную квартиру на улицу Герцена.
Их доставку на указанную служебную квартиру подтвердили обвиняемый Воробьев В. Ф. и водитель ХОЗУ Чертовских А. А. В частности, Воробьев объяснил, что указание о перевозке ценностей он получил лично от Щелокова, который интересовался, есть ли в квартире свободные сейфы для их хранения. Ценности, упакованные в хозяйственные сумки, он перевозил на квартиру вместе с генералом Голиковым. О том, что ценности, изъятые по делу Акопяна, находились в распоряжении министра, подтвердили бывший начальник отдела фондов музея МВД Кравцов В. Ф., обвиняемые Бирюков В. П. и Фадеев А. А., которые показали, что по личному указанию Щелокова Н. А. возили эти ценности в салон-скупку «Ювелирторга» для их переоценки. Это подтверждается и справками салона-скупки от 18 июля 1979 года.
