— И все-таки странно, господин профессор, что пи вы, пи ваши коллеги не обратили внимания на то обстоятельство, что Ньютону было двенадцать лет в год этой переписки и что Паскаль в вашем пресловутом письме пользуется математическими формулами, открытыми лишь столетие спустя.
Публика свистит и гогочет. Судья грозит удалит всех из зала. Шаль молчит. Адвокат продолжает:
— Как же это случилось, профессор? И почему вас не смутило, что Верцингеториг, Клеопатра и Юлий Цезарь пишут на французском языке XVI века?
В зале снова раздаются гиканье и смех. Мишель Шаль бледнеет.
— Метр, — глухо произносит он, — по-моему, вы принимаете меня… за дурака!
На сей раз поднимается оглушительный гвалт. Присутствующие потешаются. У какого-то жандарма от смеха даже свалился головной убор…
— Я сейчас все объясню, — говорит Шаль уже намного громче. — Разумеется, я задал этот вопрос Врэн-Люка, когда оп принес мне автографы. И ответ его, по правде сказать, был далеко не глуп…
Раскаты хохота заглушают слова профессора. Судья в отчаянии воздевает руки к небу. Шаль почти кричит:
— Он сказал мне, что это переводы и копии, сделанные в большинстве своем самим Рабле и собранные господином Буажурденом…
Но никто больше не слушает наивных объяснений профессора. Судья отсылает его на место. Он торопится закончить заседание. Все, в сущности, уже выяснено: После нескольких минут совещания суд приговаривает Врэн-Люка к двум годам тюрьмы и пятистам франкам штрафа. Наказание чисто символическое в сравнении со ста сорока тысячами франков, выманенных у профессора Шаля, и четырьмя сотнями страниц доклада Академия наук о переписке Паскаля и Ньютона, — доклада, — надкоторым смеялась вся Европа.
Двадцать девятого сентября 1933 года выдалось в Ле-Мане очень холодным. Однако не от морозов преждевременно наступившей зимы оцепенел суд присяжных департамента Сарт. Зал застыл от ужаса, слушая обвинительный акт против сестер Леи и Кристины Папен.
Шестого декабря 1932 года полицейский Делеа обнаружил на втором этаже прекрасного особняка в городе Ле-Ман изувеченные трупы матери и дочери Ланселен. Мать лежит на спине, ее лицо залито кровью, глаза кажутся открытыми… Нет, глаз нет вовсе. Их вырвали. Пустые черные глазницы словно смотрят в потусторонний мир. Дочь лежит ниц, ее юбки задраны. На теле следы многочисленных ножевых ран.
На скамье подсудимых две угрюмые молодые женщины — сестры Папен.
Кристине— двадцать восемь, ее сестре Лее — двадцать два. В семье Ланселен они были домашней прислугой.
Совершив убийство, сестры заперлись в своей комнате, разделись и легли в постель, крепко прижавшись друг к другу.
— Мы ждали вас, — сказала Кристина, когда полицейские взломали дверь.
Секретарь суда заканчивает чтение обвинительного заключения.
— Кристина Папен, встаньте!
Опустив глаза, Кристина стоит как истукан. Она в светлом, застегнутом до подбородка пальто. Черные густые брови, резко очерченный прямой нос — жесткое, почти мужское лицо.
Председатель суда Беше сообщает, что сестры Папен ранее не судились, в нескольких словах рассказывает об их детстве — два-три имени, десяток дат, развод родителей. Отец, Густав, исчез неведомо куда. Мать, Клеманс, работает, где придется. Кристина и Лея воспитывались на стороне: одна в сиротском доме Бон-Пастер, другая — в приюте Сен-Шарль. На хорошем счету, после того как обрели «положение», то есть определились с помощью матери в домашние прислуги.
— Кристина Папен, почему, до того как поступить к Ланселенам, вы сменили десять мест? — спрашивает председатель.
Кристина отвечает, не поднимая глаз. Ее голос едва слышен, и адвокат вынужден повторять ее слова.
— Она говорит, что ей там не нравилось. Между тем все предыдущие хозяева заявили, что были удовлетворены работой молодой женщины. Она чистоплотна, честна, трудолюбива, хотя мрачновата и очень скрытна… Но отказывается поступать на работу, если вместе с ней не берут и ее сестру Лею. Кристина — кухарка. Лея — горничная.
— У Лапселенов отличный дом и. похоже, вам жилось у них неплохо?
Кристина Папен молчит. Сбитый с толку председатель суда неуверенно продолжает:
— Вы проработали в этом доме семь лет. Вас здесь сытно кормили, давали вино, конечно в меру… Платили триста франков. Таким образом у вас скопилось двадцать тысяч франков… Чем же вам не угодила семья Лапселен?
Кристина Папен стоит, опустив голову, и, кажется, даже не слышит вопроса. О чем она думает? В душу этой женщины проникнуть невозможно, она загадка для окружающих…
Чем была для нее пекущаяся о респектабельности жена респектабельного поверенного? Она поддерживала в доме строгий уклад и жила старыми понятиями, но, в конце концов, хозяйка как хозяйка. Ни разу, по крайней мере до того вечера, когда произошла трагедия, Кристина не слышала от нее резких слов.
Председатель суда продолжает:
— Даже господин Ланселен, несмотря на свои переживания, не сказал о вас ничего плохого; он говорил о вас как о честной, трудолюбивой женщине хорошего поведения. Поэтому я повторяю вопрос: были ли у вас претензии к этому семейству? Имелись ли у вас причины мстить ему?
Ответа нет. Кристина замкнулась в молчании. Председатель в затруднении. Чувствуется, что он хочет помочь этому дикому, непроницаемому существу, застывшему в неудобной позе, но он делает это слишком робко.
— Если вы отказываетесь говорить, — продолжает Беше после некоторого молчания, — я сам скажу, что вам не нравилось в этой семье. Ваши хозяева держали себя высокомерно. Наверное, они сохранили замашки некоторой части старой буржуазии. По-видимому, не поняли. Что времена теперь другие. Но и вы были не особенно приветливы! Понятно, что в такой обстановке к вам обращались лишь по хозяйственным делам. Кристина Папен, настал час сказать, в чем состоит вина ваших жертв,.
— Ни в чем.
Итак, Кристина Папен зверски убила двух ни в чем не повинных женщин!..
— Говорите громче, — напоминает председатель. — Господа присяжные не слышат вас. Быть может, госпожа Лапселен угрожала вам?
— Я сама набросилась на нее, — едва слышно отвечает Кристина. — Да, я ей навесила…
«Навесила». Какое странное слово. Оно и пугает, и о чем-то напоминает. Оцепенение прошло, и Кристина заговорила. Но не о причинах (это ее тайна, их тайна) — о фактах.
В тот день до самого вечера сестры оставались в доме одни. Госпожа Лапселен с дочерью отправились по магазинам. Возвращаться домой они не собирались: их пригласили на обед. Когда стемнело, сестры перестали работать — не было электричества, Кристина и Лея поднялись к себе в комнату, которую никогда не покидали, даже в праздничные дни. Едва они разделись и улеглись в постель, как внизу послышался шум, Кристина накинула на плечи блузку и спустилась по лестнице. На площадке второго этажа босая девушка со всклокоченными волосами натолкнулась на свою хозяйку.
— Госпожа обругала меня, — говорит Кристина Панен, — но не угрожала мне. Когда она подошла ближе, я схватила оловянный кувшин и изо всех сил ударила ее по голове. Мадемуазель поспешила на помощь матери. Я бросилась на псе и пальцами вырвала ей глаза.
— Один глаз, — уточняет председатель суда.
— А! Мне показалось, я выдрала оба!
Эта фраза произнесена тем же глухим невыразительным тоном: по голосу чувствуется, что мысли обвиняемой витают где-то далеко. Публика в зале затаила дыхание. А Кристина продолжает:
— На шум прибежала Лея и занялась госпожой, которая пыталась встать. Она вырвала ей глаза и ударила головой о кувшин. Я тоже продолжала наносить удары. Когда мы отправились па кухню за ножом и молотком, с ними уже было покончено.
Об этом ноже речь пойдет позже, во время допроса Леи. Председатель же суда касается одного из главных вопросов на этом процессе: почему сестры так привязаны друг к другу? Родственная ли это связь или нечто большее?
— В вашей жизни есть много необъяснимого, — продолжает председатель. — С мужчинами вы не общаетесь. Каждый выходной день вы запираетесь в своей комнате. А то, что вас нашли голыми в одной постели?.. И наконец, кое-какие поступки и слова в тюрьме. Может быть, ваша привязанность имеет сексуальный характер? Вы меня понимаете? Или вы любите ее как сестру?
Кристина отвечает тут же, и достаточно громко, чтобы ее услышали:
— Между нами ничего не было.
— Хотите добавить еще что-нибудь? — спрашивает председатель суда.
— Нет…
Кристина садится на место. Teпepь все взгляды обращены в сторону Леи. Это робкая девушка с приятным овальным личиком, она ниже Кристины и похожа на школьницу, хотя ей уже двадцать два года. Лея также одета в зимнее пальто. Столь же немногословна, как и ее сестра. Ее ответы кратки и часто ужасающе жестоки.
