И обвиняемые и свидетели молча выслушивают сообщение Жермены Бриер о том, что отец обвиняемых совратил старшую дочь.
Прокурор вскакивает с места:
— Протестую! Сейчас этот факт проверить невозможно.
Метр Бриер продолжает, обращаясь к присяжным:
— Я не могу поверить в то, что вы вынесете тяжкий приговор больным женщинам! Защита ведет себя лояльно, она не требует оправдания, она просит вас лишь о новой экспертизе, которая могла бы пролить свет на дело девиц Папен.
Жермена Бриер объясняет преступление Леи ее необыкновенной внушаемостью. В приступе безумия Кристина могла увлечь за собой юную сестру, которая очень впечатлительна и полностью находится под ее влиянием.
Затем слово берет метр Шотаи. Он также говорит о внезапном помешательстве Кристины, которой удалось увлечь за собой сестру.
— Известный врач утверждает: «Они не безумны и несут полную ответственность». Другой, столь же известный врач предупреждает: «Осторожно, существует сомнение в правильности диагноза…» Господа присяжные, сегодня невозможно вынести справедливый приговор. Мы даже не ссылаемся на смягчающие обстоятельства, мы просим только провести новую экспертизу.
Однако в заключение метр Шотан рискует просить о том, чтобы обвиняемых оправдали по причине невменяемости, В зале ропот.
Кристина неподвижно сидит на скамье; кажется, будто она спит. Лея тоже недвижима, но глаза ее странно блестят.
Ноль часов 15 минут. Председатель суда Беше объявляет, что прения закончены, и суд удаляется. Заседание возобновляется через сорок минут. Присяжные ответили «да» на каждый пункт обвинения. Кристина приговорена к смертной казни, Лея — к десяти годам каторжных работ и двадцати годам ссылки.
— Приговоренному к смертной казни отрубят голову. Казнь состоится на площади.
Кристина — это единственное с ее стороны проявление слабости — падает на колени. Адвокат поддерживает ее.
Один час 25 минут. Весь процесс длился всего несколько часов. Осужденных уводят, и небольшая Дверца зала суда закрывается за ними. Сестры уносят свою тайну с собой. Почему они убили? Почему совершили столь чудовищный поступок — вырвали глаза у своих жертв? Что могли видеть эти глаза, какое запретное зрелище открылось им?
Кристину не казнили. В начале 1934 года ее пришлось поместить в психиатрическую лечебницу Ренна, где она и умерла три года спустя.
Лее за хорошее поведение снизили срок на два года, а в 1941 году освободили. Она разыскала мать и где-то живет вместе с ней… Живет, вспоминает, Ждет смерти.
Париж, 20 августа 1857 года. Только что открывшееся заседание шестой палаты исправительного суда департамента Сенэ внимания толпы к себе не привлекло. В этом нет ничего удивительного. Дела о проступках не возбуждают таких страстей, какие разгораются вокруг больших процессов с участием присяжных.
Однако же сегодняшнее заседание, пожалуй, не пройдет незамеченным. Обвиняемого зовут Шарль Бодлер. Он привлечен к суду вместе со своими издателями де Бруазом и Пуле-Малассисом за признанную скандальной публикацию сборника стихов «Цветы зла».
Председатель суда Дюпати формулирует состав обвинения: оскорбление общественной морали, оскор-бление морали религиозной.
Широкой публике Шарль Бодлер еще неизвестен. Ему тридцать шесть лет. У него пока вышли всего четыре книги: два тома искусствоведческих работ, «Салоны 1845 года» и «Салоны 1846 года», и две книги переводов из Эдгара По «Необыкновенные истории» и «Новые необыкновенные истории».
Зато в литературных кругах Бодлер уже занимает видное место. Такие прославленные и столь разные писатели, как Виктор Гюго, Флобер и Барбе д'Орвильи, считают его ровней. Но и среди них у него репутация чудака, оригинала.
Братья Гонкуры оставили нам беспощадный портрет Бодлера: «Без галстука, шея голая, голова бритая, одет как для гильотины. Но при всем том подчеркнуто изыскан, маленькие чистые руки ухожены, как у женщины; однако лицо его — это лицо маньяка, в голосе слышится металл, говорит он витиевато».
Имение эта незаурядная личность сегодня на скамье подсудимых. Возле сидит адвокат господин Ше д'Эст-Анж; рядом с ним — издатель Пуле-Малассис, второй, де Бруаз, отсутствует.
Процесс против Бодлера не редкость в тогдашней политической обстановке. Вторая империя и впрямь с моралью не шутит. Прошло чуть больше шести месяцев с тех пор, как так же по обвинению в безнравственности был привлечен к суду Флобер за свой последний роман «Госпожа Бовари». Писателю удалось доказать несостоятельность выдвинутых против него обвинений, и он был оправдан.
Что же касается Бодлера, ему так легко отделаться не удастся. Режим Наполеона III, конечно, некоторый либерализм допускает: в пьесах, в оперетте, даже в правах, а вот писатели ему весьма подозрительны. И самый видный из них, Виктор Гюго, со времени своего изгнания на остров Гернси уж больше властям не доверял.
Вот почему, проиграв процесс против Флобера, обвинение, несомненно, собирается с лихвой взять реванш в деле Бодлера, поэта отверженного, поэта-отщепенца, чья репутация сильно подмочена. Да и вести процесс поручено тому же судье. Прокурор Пинар, произнесший обвинительную речь против «Госпожи Бовари», теперь нападает на «Цветы зла».
Собственно, все разгорелось из-за кампании против «Цветов зла», которую развязала в прессе газета «Фигаро», выходящая дважды в неделю на восьми страницах. Две свирепые статьи появились за подписью никому не известного Гюстава Бурдена. Этот псевдоним, безусловно, взял сам главный редактор Вильмессан.
«Цветы зла» поступили в продажу 25 июня 1857 года, В номере от 5 июля Гюстав Бурден писал:
«Я прочел книжку. Вот мое мнение, и навязывать его кому бы то ни было у меня нет намерения. Гнусность соседствует здесь с низостью, а мерзость источает смрад. Доселе не видано было, чтобы столько грудей кусали и даже жевали на таком малом количестве страниц никогда не бывали мы и на подобном параде бесов, чертей, кошек и паразитов. Эта книга — настоящее прибежище для сердец, пораженных гнилью… Если еще можно понять, что подобные сюжеты способны увлечь воображение двадцатилетнего поэта, то уже вовсе нельзя простить столь чудовищную книгу человеку, которому за тридцать».
И будто этого оказалось недостаточно, неделей позже злобный анонимный критик в той же газете вновь обвиняет:
«Что до господина Шарля Бодлера, то иначе как кошмаром все это не назовешь. Когда прочтешь «Цветы зла» и закроешь книгу — на душе тяжкое уныние и жуткая усталость… Все эти ужасы бойни, бесстрастно выставленные напоказ, бездны нечистот, в которых роются, засучив рукава, надо бы похоронить за семью печатями».
«За семью печатями…» Речь идет о «преисподней» Национальной библиотеки, где хранятся запрещенные произведения. Вот чего требует благонамеренная публика.
Вопрос о таланте, даже о гениальности, не стоит. Речь идет о защите общества и режима от вредных влияний.
Бодлер на процессе не в форме для гильотины, как он описан у Гонкуров. Он в строгом костюме, на нем галстук; нервничает: это видно по его беспокойным рукам и по взгляду, странному, отрешенному, настороженному взгляду ночной птицы, как говорят о нем друзья и враги.
После установления личности обвиняемого председатель суда Дюпати предоставляет слово обвинению, и прокурор Пинар приступает к обвинительной речи.
Недавнее оправдание Флобера, принесшее шумный успех «Госпоже Бовари», должно быть, заставило его стать более осторожным, и начинает он так:
— Обвинять книгу в оскорблении общественной морали—дело тонкое. Если из этого ничего не выйдет, автора ожидает успех, он окажется чуть ли не на пьедестале, и получится, что его просто-напросто травят…
Судья не литературный критик, — продолжает прокурор, — он — часовой на посту и следит за тем, чтобы границы морали не были нарушены…
Подкрепляя свое обвинение, господин Пинар начинает читать стихи. И зал шестой палаты исправительного суда, привыкший к кляузам, ссорам между пьяницами и сварам рыночных торговок, наполняется вдруг бодлеровской гармонией:
И чтобы смыть всю горечь без следа,
Вберу я яд цикуты благосклонной
С концов пьянящих груди заостренной,
Не заключавшей сердца никогда.[10]
И еще:
Мой влажный рот прильнуть умеет нежно
к коже,
И забываю вмиг стыдливость я на ложе.
Власть слезы осушать дана груди моей
И старцев заставлять смеяться, как детей.
Тот, перед кем хоть раз я сбросила покровы,
Свет звезд и солнца блеск забудет у алькова[11]
Волшебная музыка! Однако именно против нее ополчается прокурор, причем в выражениях по меньшей мере категоричных.
