На СССР тех лет (да и никаких лет) нельзя смотреть как на единообразно устроенный мир. В одном и том же 1950 г. здесь с почетом принимают прибывшего из Аргентины скульптора Степана Эрьзю и упекают в северные лагеря философа Льва Карсавина, уже десять лет как не эмигранта, а скромного профессора каунасского Художественного института. Эрьзю награждают орденом, Карсавин умирает на нарах. Найти здесь логику трудно.
В 1946–1948 гг. шла активная репатриация в СССР армян, их въехало тогда от 60 до 100 тыс. человек – цифры противоречивы, – причем некоторая (малая) часть этих армян была людьми русской культуры. Репатриантов размещали в основном в Армянской ССР, но небольшую часть направили в другие места – в Среднюю Азию и даже в Сибирь. В 1948 г. из Франции были высланы (!) в СССР несколько сот слишком активных, на вкус французского МВД, «большевизанов», взявших советские паспорта, но при этом не собиравшихся на коммунистическую родину. Между 1945 и 1949 гг. не иссякали добровольные (и не очень) переселенцы из Маньчжурии. После того как в Китае победили коммунисты, поток был на некоторое время остановлен.
«Советские люди» 40-х и 50-х гг. никогда не могли взять в толк, почему эмигранты возвращались. Замечательно, что для их сознания такой естественный резон, как тоска по родине, был полной ерундой – его с насмешкой отвергали все без исключения. Одно это уже блестяще свидетельствует о мировосприятии людей того времени и степени их доверия к советской пропаганде. Смесь страха и неодолимого интереса к «возвращенцам» блестяще описана в мемуарах Н. А. Кривошеиной «Четыре трети нашей жизни» (М., 1999)[32]. Практически возле каждого из них складывалось свое окружение, которое жадно ловило каждое его слово (если он был разговорчив) и трогательно боролось за его внимание.
Первого марта 1953 г. начались передачи радио «Свобода» (первоначально «Освобождение»). Политическую позицию и физиономию радио во многом определил созданный годом ранее Координационный центр антибольшевистской борьбы во главе с известным политическим деятелем эмиграции профессором С. П. Мельгуновым. Первые же слова новой радиостанции, прозвучавшие в эфире, были таковы: «Соотечественники! С давних пор советская власть скрывает от вас самый факт существования эмиграции… В тех редких случаях, когда советская власть бывает вынуждена что-то о нас говорить, она честит нас не иначе, как «белобандитами», «реакционерами», «реставраторами» или «наемниками англо-американского империализма». Она тщательно скрывает тот факт, что в подавляющем большинстве современная эмиграция стоит на демократических позициях… В эмиграцию пришли сотни тысяч новых выходцев из СССР, по преимуществу крестьян и рабочих. Среди них немало вчерашних комсомольцев, партийцев, солдат и офицеров армии… Мы хотим, чтобы вы знали, что, живя за границей, в условиях свободы, мы не забыли о своем долге перед родиной. Мы противопоставляем этому строю принцип последовательного народовластия, впервые провозглашенного у нас Февральской революцией»[33].
На волнах «Свободы» в первые годы ее существования прозвучали голоса множества известных эмигрантов. Среди них были дочь Льва Толстого Александра, писатели Борис Зайцев, Георгий Адамович, Глеб Струве, Гайто Газданов (в эфире выступал под псевдонимом Георгий Черкасов), Иван Елагин, историки Георгий Вернадский, Сергей Мельгунов, Сергей Пушкарев, Владимир Вейдле, актриса Московского Художественного театра Екатерина Рощина-Инсарова, художники Мстислав Добужинский и Юрий Анненков, последний свободно избранный ректор Московского университета Михаил Новиков, создатель первых вертолетов Игорь Сикорский, изобретатель кинескопа Владимир Зворыкин. Позывными радиостанции стали звуки «Гимна свободной России» композитора Александра Гречанинова, – гимна, написанного им на следующий день после Февральской революции на слова Константина Бальмонта (оба стали эмигрантами). Гимн остался никем не утвержденным – Государственной думы уже не было, Временное правительство не имело на то полномочий, но даже в 50-е гг. немало людей в СССР, связанных с музыкой, знали, что это за мелодия (в эфир она шла без слов), и по секрету объясняли друзьям и знакомым.
Радиостанцию вполне можно было ловить на большей части территории СССР. Глушилки накрывали своим зонтом лишь крупные города. Впрочем, и в них можно было кое-что услышать – коммунисты глушили так же, как делали многое другое: халтурно. Довольно скоро советский агитпроп понял, что делать вид, будто ничего не происходит, нельзя, пора «давать отпор». Сезон «отпора» открыл первый секретарь Союза писателей СССР А. А. Сурков. Выступая на закрытии Второго съезда советских писателей в 1954 г., он сказал: «Враги нашей родины и нашей литературы не дремлют. По случаю нашего съезда из мусорной корзины истории был вытащен белоэмигрант Борис Зайцев, исторгнувший с бессильной злобой в белогвардейский микрофон свою словесную отраву».
Пятидесятые годы, особенно после смерти Сталина, стали переломными к новому времени. Освобождались те реэмигранты, которые угодили в тюрьмы и лагеря и там уцелели; были впущены в страну другие, проведшие несколько лет в своеобразном «карантине» в ГДР или в Праге (пример: писатели Антонин Ладинский, Дмитрий Кобяков, Юрий Софиев); внутри Советского Союза многие смогли сменить место жительства на более приемлемое. В связи с победой коммунистов в Китае СССР почувствовал себя обязанным «ликвидировать остатки русского колониализма на китайской земле», в связи с чем в 1952–1953 гг. произошла повторная уступка КВЖД (проданная было в 1935 г., эта железная дорога – вместе с Южно-Маньчжурской железной дорогой от Харбина к Порт-Артуру – вновь стала советской собственностью в августе 1945-го), что породило последнюю волну «кавэжединцев».
В уже упоминавшейся книге Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени» фигурируют несколько «возвращенцев». Один из них, учитель физики Баранов, «приехавший с КВЖД, а до этого живший в Харбине, веселый, мелкокудрявый, носивший роскошную серую тройку японского шевиота» (с. 303). Это начало 50-х, казахстанская глушь. Уже в Москве, в середине 50-х, соседкой повествователя по столу в знакомом доме оказывается «седая дама с трясущейся головой, в наколке со стеклярусом. прожив последние сорок лет в Париже, она по-русски говорила плохо» (с. 324–325). Чудаков вспоминает и первую лекцию (в 1955 г.), прочтенную на филфаке МГУ только что вернувшимся из эмиграции И. Н. Голенищевым-Кутузовым. Полагая, что он выступает «перед теми, кто в подлиннике читает великого флорентийца», князь-филолог несколько минут говорил о Данте по-итальянски, покуда не был остановлен заведующим кафедрой. Трудно учесть «штучные» возвращения из разных концов мира. Один из заметных примеров – Юрий Николаевич Рерих (1957).
Огромной сенсацией стала напечатанная «Новым миром» в 1957 г. книга Льва Любимова «На чужбине». Это вовсе не «книга воспоминаний», как утверждает «Краткая литературная энциклопедия». Несмотря на некоторую долю личного, «На чужбине» – настоящий путеводитель (для своего времени и своего места, разумеется) по русской эмиграции. Любимов, сам вернувшийся из Франции в 1948 г., первым сумел рассказать о сотнях человеческих и литературных судеб.
Книга Любимова позволяла каждому дорисовать параллельный русский мир – с охватывающей весь глобус географией, своей литературой, музыкой, живописью, со значительными, а главное, свободными личностями, их идейными исканиями, вкусами, понятиями, – мир, не идущий ни в какое сравнение с окружающим читателя советским убожеством. Твердое знание, что этот мир существует, а значит, возможен и внутри страны, стало для многих интеллигентов в СССР психологически спасительным.
Во второй половине 50-х разоблачительные статьи направлялись уже не против эмиграции вообще, а лишь против ее «реакционной» части, «выброшенной на свалку истории». Намек следовало понимать так, что есть и хорошая эмиграция, пусть даже заблудшая. Это подчеркивалось, в частности, изданием в 1955–1956 гг. «Рассказов» и пятитомного собрания сочинений Бунина, к тому времени уже покойного, и статьями к его 85-летию. Идеологические товарищи, к счастью, не разглядели, какую опасность представляет этот певец убитой большевиками красоты. Что же касается «реакционеров», их изобличали исправно, но как-то вяло – достаточно прочесть фельетон все того же Льва Никулина «Новые сенсации г-жи Курдюковой»[34] о книге Зинаиды Шаховской «Моя Россия в обличье СССР». Но для умевших разгадывать советские тексты это по-прежнему была драгоценная информация.
Тогда же густо пошли статьи о происках махровых антисоветчиков из НТС. Происки и впрямь имели место. На украшающих статьи снимках красовались книги и журналы, тайно ввезенные в СССР обманутыми моряками советского торгового флота, уже понесшими заслуженную кару. Печатная контрабанда была уложена так, чтобы заголовки были видны не полностью – ведь даже они содержали в себе страшный идеологический яд. Вид этих книг, их белые обложки, непривычные (так и хотелось сказать «антисоветские») шрифты, «полуобнаженные» названия – все это порождало у любого нормального человека нестерпимое, почти эротическое желание прочесть их любой ценой.
