Вячеслав Вячеславович летел с работы, весь переполненный этой новостью.
А уже во дворе своего дома увидел, как к подъезду, поцокивая каблучками, подходит его новая соседка по этажу. "Ух ты!.." – от избытка радостных чувств, восхитился он. А затем обогнал её и стал рыться в кармане в поисках ключа от магнитного замка. А ключ, как назло, куда-то запропастился. И девушка, снисходительно улыбаясь, глядела на него своими огромными, тушью дорисованными глазами. Наконец ключ был найден. Вячеслав Вячеславович приставил его к замку, затем картинно распахнул перед девушкой дверь и воскликнул:
– Прошу вас, сударыня!
И уже сам за нею вслед прошмыгнул, но, закрывая дверь, почувствовал, что кто-то входную дверь придерживает. Оглянулся и увидел собственную жену, нагруженную тяжеленными сумками.
– Дай же хоть помогу! – заторопился он.
– Я сама донесу…
Но он сумки отнял.
А лифт уже был вызван девушкой, и она, направив на них огромные глаза, снисходительно дожидалась. Как обречённые, вошли они в кабину.
Деваха же поглядывала то на померкшую Надежду Викторовну, то на слишком уж взволнованного Вячеслава Вячеславовича. И, вроде бы как что-то своё понимая, улыбалась.
– Представляешь, – сообщил Шевцов жене, едва они оказались без пригляда молодой соседки, – Санкин проспонсирует мою новую книгу!
– …
– Что ли ты не рада?!
– Я рада…
– Ох, ну почему у нас всё стало вот так непросто? Почему я теперь должен допытываться, рада или не рада ты, что у твоего мужа через столько лет молчания выйдет толстенная книга стихов?
– А проще и некуда, Славочка… Я ко двору подошла и почувствовала, что тебя у подъезда встречу… Уже почти догнала тебя со своими сумками, а ты и не оглянулся, стал вилять хвостом перед этой девкой…
– Ну, не каждый же день я с такою новостью домой возвращаюсь! Просто было у меня хорошее настроение и я в шутку…
– Но каждый день ты раскланиваешься с соседкой, которая, как только в доме у нас поселилась, так и стала по тебе глазищами своими стрелять…
– Когда-а-а? Я видел её в подъезде всего лишь пару раз, да и то мельком!
– А когда я тебя три дня назад на работу провожала, а она с нами в лифте ехала?
– Вот уж не знал, что ты…
– Зато я, Славочка, знаю, что почти у всех поэтов в твоем возрасте появляются вот такие девицы, – вымолвила она вдруг жалобно.
– Ага, – столь же беспомощно стал возражать Шевцов, – и теперь мы будем жить, как на бомбе, в ожидании того дня, когда сбудутся твои великие знания о поэтах… Ну почему я, в отличии от тебя, не подозреваю в тебе какую-нибудь хищницу бальзаковского возраста? Почему?!
– Господи! – вдруг воскликнула Надежда Викторовна, и даже слёзы заблестели в её глазах. – Да думала ли я когда-то, что вместо того, чтобы нам за твою новую книжку радоваться, я стану тебя вот так мучить! Это я дома сижу целыми днями и превращаюсь в обыкновенную дуру… Потому что без тебя тут сижу… Ты не обращай внимания!
А беседы с Прохоровым у Шевцова продолжились. К тому же и квартиры их располагались на одной лестничной площадке. Так что грех было не зайти к старику хотя бы раз в месяц.
Однажды Прохоров после прихваченной Шевцовым с работы бутылки хорошего виски совсем уж быстро отяжелел. Но, не склонив головы, упрямейше слушал, как Шевцов читал то, что сегодня наскоро сочинил:
Среди тишины, покоя,
Над вечно текущей рекою,
Под вышней охраной небес
Одна деревенька есть.
А в той деревеньке, кроме
Всех прочих домов, есть домик,
В котором отца и мать
Учился я понимать.
Для памяти и поклона
От них осталась икона:
Георгий змею поражает,
Змея ему угрожает.
Лик воина сосредоточен,
Змеюке глядит он в очи.
Копье под его рукою
Полно тишины, покоя…
С такой же спокойной властью
Над каждой моей напастью
Мать нитку в иголку вдевала,
Рубаху мне дошивала…
С такой же святой отвагой,
В сиянии слезной влаги,
Отец до военкомата
Меня провожал в солдаты…
Затем, приоткрыв глаза, Шевцов вдруг обнаружил, что старик-Прохоров, так и не склонив головы, уснул. И вот эти свои строки поэт прочитал уже неуверенно:
Страну мы сдали без боя,
Не стало в стране покоя…
Прохоров же, когда голос у Шевцова поменялся, вдруг ожил, недовольно вымолвил:
– Ну, что ты слова глотаешь!
И Шевцов, кое-что пропустив, всё же догудел последние строки:
Лишь в небе – светло да ясно.
Лишь в памяти – не напрасно
Мать нитку в иголку вдевает,
Рубаху мне дошивает…
– Вроде бы как-то натужно… И потом что это у тебя за рифмы появились: вдевает-дошивает… Полная чушь это, а не рифмы… – сонно резюмировал Прохоров. – Но надо бы ещё и на свежую голову послушать. Не может быть, чтобы ты с такою натугою стал писать…
– Ладно, мне пора, – сказал Шевцов, ничуть не обидевшись на охмелевшего старика.
Прохоров заморгал глазами и попросил:
– Ты уж собери то, что портится, в холодильник, а остальное в ведёрко выбрось… А то как-то очень уж душевно расслабился я сегодня… И если сейчас же не усну, всю ночь не буду спать…
– Да вынесу я и ведро, а дверь потом сам захлопну, – пожалел старика Шевцов.
И такое умиротворение исходило от Прохорова, что Вячеслав Вячеславович, уже и сам позевывая, без пиджака, в тапочках и с ведром в руке вышел на лестничную площадку к мусоропроводу, а затем, с пустым ведром, машинально вернулся не к Прохорову, а домой.
И вот, значит, достал он из брючного кармана ключи, открыл свою входную дверь. А в прихожую тут же влетела сияющая Надежда Викторовна – в фартуке, с половником в руке.
– Я решила, поскольку ты всегда поздно возвращаешься, на ужин готовить тебе овощные супчики! – радостно успела сообщить она. И, уже обнаружив, что муж вернулся с работы без пиджака, в тапочках и с ведром, успела добавить: – А то мама сказала, что от поздних ужинов ты растолстеешь…
Минуты две они затем стояли молча друг против друга.
Сияние на лице Надежды Викторовны сначала сменилось на недоумение, а потом и на обыкновенный ужас.
– Что случилось, Славочка?
– Да просто я перепутал дверь…
– О, Господи! А почему ты и без туфлей? И чью это ты дверь перепутал со своей?!
– Ну, я понимаю, что выглядит всё как в анекдоте…
– Какие анекдоты, Славочка! Какие могут быть анекдоты с чужим ведром в руке!
– Ну-у-у…
И тут Вячеслав Вячеславович, которому столь некстати вспомнился рассказанный Лопусовым анекдот (некий муж сказал, что едет в командировку, а сам занырнул к красотке-соседке, а когда скопилась у них батарея винных бутылок, он надумал ночью по-партизански выбросить их в мусоропровод, а по рассеянности вернулся уже в свою квартиру), вдруг весь заалел, как пойманный за ухо на месте своих проказ школьник.
Надежда Викторовна, у которой фантазии сначала хватило предположить, что мужа её во дворе кто-то ограбил, с внезапной и безрассудной яростью выхватила у Шевцова ведро и выбросила его в коридор. И убежала в спальню, упала на кровать, зарыдала, как полоумная.
Он, тем не менее, сначала подобрал ведро, отнёс в квартиру Прохорова, подхватил там свои пиджак и галстук, тапочки сменил на туфли, проверил, захлопнулась ли прохоровская дверь, вернулся домой, сел с пиджаком и галстуком в руке на кровать, стал смотреть на жену.
Она, впрочем, вдруг перестала рыдать и глянула на мужа словно бы даже с мольбой…
– Если не веришь, – взбодрился он, – пойдём к Прохорову, и он подтвердит тебе, что я был у него. Просто на кухне у него было жарко, и я снял пиджак… А потом я решил его мусорное ведро вынести… Ему ведь за восемьдесят, ну и сон старика сморил…
И впервые в жизни поэт Шевцов услышал её теперь уже чужой, теперь уже абсолютно холодный голос:
