И впервые в жизни поэт Шевцов услышал её теперь уже чужой, теперь уже абсолютно холодный голос:
– Я, Славочка, теперь не знаю, как мы будем дальше жить. Потому что ты никогда еще не пытался оправдываться… Даже представить себе не могла, что это так унизительно – видеть тебя оправдывающимся… Ещё никто меня так не унижал!
С того дня Надежду Викторовну словно бы выключили.
Он уходил на работу, она его кормила, провожала до двери:
– Значит, проверь, взял ли ключи, мобильник, очки…
– Я всё проверил…
Вечером она его тоже кормила. И, если младший сын ещё не спал, шла затем к нему читать вслух бесконечную "Фрегат-Палладу" Гончарова.
А Вячеслав Вячеславович, уже ей не нужный, шёл спать.
Вдруг Надежда Викторовна обнаружила у себя на ноге бугорочки опухолей.
В поликлинике определили что-то неладное с сосудами. Послали на обследование. И выяснилось, что эта болезнь не лечится, хотя "бывает по-всякому". Вячеслав Вячеславович позвонил знакомому военному врачу, и тот согласился принять Надежду Викторовну на лечение к себе в госпиталь.
– Ни в какие больницы и госпитали я ложится не буду! Сколько осталось мне, столько и хватит, – заявила Надежда Викторовна с упрямым отчаяньем.
Вячеслав Вячеславович опять позвонил врачу-полковнику. Тот пояснил, что при воспалении сосудов у больных развивается ещё и особого рода психоз. Так что принимать всерьёз заявления жены не следует. Надо срочно её госпитализировать. "Ах, так это от болезни у неё такие перепады в настроениях!" – догадался Шевцов и крикнул полковнику в трубку полным страдания голосом:
– Как я её заставлю госпитализироваться? Связать, упаковать и привезти?!
– Каждый потерянный день может обернуться катастрофою! И ты сам решай, как побыстрее её привезти к нам!
Жена же стояла на своём. Да и не о болезни она больше всего переживала.
– А знаешь, почему мы теперь с тобою без причины ругаемся? – вдруг спрашивала она о своём.
– Я с тобою никогда не ругался!
– Просто такой жизни, какую я хотела, не бывает! И я это поняла…
– Это у тебя уже психоз! – не удержался Вячеслав Вячеславович, невольно вспомнив о словах врача-полковника. – А мы как жили с тобой, так и живём!
Она обиделась.
– Если ты думаешь, что я всего лишь сошла с ума, то лучше уж нам ни о чём друг с другом не говорить, – сказала она. – И вообще, я устала, оставь меня в покое.
Врач-полковник приехал к Шевцовым домой. И лишь подтвердил диагноз. По его рецептам Шевцов накупил лекарств. Сам втирал гели в ненавистные опухоли. Но, исчезая в одном месте, опухоли появлялись в другом. И Надежда Викторовна становилась всё более раздражительной. Но лечить себя она ему запретить не могла.
К лету совсем сдалась, стала умолять мужа, чтобы он хотя бы раз съездил на рыбалку.
– А то мне тяжело глядеть, как ты все выходные тут со мною маешься…
– Если хочешь, поедем вместе, – предложил он.
– Я теперь быстро устаю… Езжай сам и хоть немножечко отвлекись… И у меня на душе полегчает… Я не хочу быть чемоданом без ручки...
Когда пришла пора отпуска, он просто увез её на дачу. И взял с собою ружьё. Может быть, на нервной почве его взял. Чтобы иногда доставать его из чехла, прицеливаться. И обо всём забывать.
На даче Надежда Викторовна часами лежала на надувном матрасе и читала свои книжки. И ещё – строго по расписанию готовила завтраки, обеды и ужины, не абы как накрывала стол, даже у бумажных салфеток загибала углы, чтобы можно было легко выдергивать их по одной из фарфоровой салфетницы. Шевцов пытался ей помогать. Пробовал хотя бы посуду помыть. Она ему не позволяла. И при этом говорила уже совсем равнодушно:
– Вот, умру, и ты от меня отдохнешь, тебе уже никто не будет мешать жить так, как хочешь.
– Да ты думай, что говоришь! – восклицал он, а однажды вдруг с ужасом почувствовал, что говорит она отчасти правду. Потому что, оказывается, уже испытывает только усталость от её непонятных настроений и непонятной болезни.
Чтобы успокоиться, достал ружьё, погладил рукою его всегда холодный ствол.
– И будешь хоть каждый день ездить на свою охоту, – добавила она, увидев его ещё и с ружьём.
– Прекрати! – заорал он с внезапно злою яростью.
И тут же смутился.
"Да что ж это я…"
Осторожно положил ружьё в шкаф.
Вышел на крыльцо.
"И что, я должен верить, что умру вместе с ней? Но это же ненормально!"
Шевцов уставился на трясогузку, которая, поглядывая на него остренькими точечками своих глаз, бегала по коротко постриженной траве у крыльца, ловила своих мошек.
"И потому, значит, она не хочет ложиться в больницу, решила назло мне умереть... Чтобы я потом неизвестно в чём раскаивался…"
"Чтобы, значит, я весь остаток жизни рыдал…"
Трясогузка, замерев, опять глянула на Шевцова. Он, чтобы её не спугнуть, стоял, не шевелясь. Но трясогузка вдруг улетела без всяких на то причин.
"Господи! Да Надя же чувствует каждую мою мысль!.. И, конечно, растолковывает её по-своему!"
А жена уже улеглась на своем матрасе. Он тихонечко к ней подошёл. А она уже уткнулась в свою книжку. Дождался, когда она отложит книгу в сторону. Вдруг задрожавшим голосом вымолвил:
– Послушай, я тебе должен сказать всю правду… То есть, я теперь уже могу уйти с работы… Ну, всё, что угодно я могу сделать… только бы ты каждый раз не просвечивала меня своим рентгеном…
И это была уже столь чистая правда, что Шевцов даже немножко взбодрился.
– Ты мне очень нужна… – выдохнул он, но, видимо, так был измучен, что получилось суховато.
Он смутился, а от смущения повторил ещё более обыкновенно:
– В конце-концов, если тебе нужны жертвы, я действительно уйду с телевидения… А дети пусть и учатся, и работают, как это теперь многие делают…
Она сначала долго и внимательно в него вглядывалась, затем сказала:
– Ты говоришь так потому, что знаешь, что жертва твоя мне не нужна…
– Я тебе всё сказал… А ты ничего не услышала… К сожалению…
Последнее слово было лишним. Пустым. От бессилия.
– Бедненький… – сказала она вроде бы как даже насмешливо. И отвернулась.
– Ну что, что мне сделать, чтобы не стало между нами той стены, которую ты соорудила! Без которой ты уже жить не можешь! – закричал он теперь с настоящей яростью. – Хочешь, я ружьё выброшу?! Чтобы не казалось тебе, что я жду не дождусь улизнуть от тебя на охоту! Сейчас же выброшу! Хочешь?
И побежал в дом за ружьём.
– Не вздумай выбрасывать! – крикнула она. А усмехнувшись, добавила: – Это я его покупала!
Укладываясь спать, она заметила, что появились у неё новые бугры на ногах. И вроде бы как рука немножко распухла. Горько-горько расплакалась:
– Ну, почему так у меня. Только подумаешь, как всё хорошо, сразу всё плохо…
Он, сцепив зубы, втёр в её опухоли почти половину тюбика явно бесполезной мази. Она, едва он с втиранием покончил, уснула. Он ушёл на веранду и долго сидел там, не шевелясь. Затем достал ружьё. Разобрал его. Собрал. Разломил. Достал из шкафа один патрон. С удовольствием вставил его в верхний ствол. Походил с ружьём по веранде. Вынул патрон. Опять вставил…
– А ты со своей игрушкой возишься?
Он вздрогнул от её голоса.
– Ты почему проснулась?
– Ты же не спишь…
Она его обняла. Когда он целовал её, то глаза её сияли так жалобно, что сердце у него сжалось.
А утром она обнаружила, что опухоли на ногах и на руке исчезли.
Так случалось и раньше, но она то ли сделала вид, то ли действительно вдруг поверила в своё окончательное выздоровление. И даже, как это было давно, позволила ему собрать на стол тарелки для завтрака, а сама принялась готовить омлет.
Затем вполне весело вспомнила:
– А знаешь, о чём я подумала, когда ты собрался ружьё выбрасывать?
– Да просто захотелось тебе ещё разочек съездить со мною на Липенское болото!
– Ну, с тобою я, может быть, и съезжу, но ты не угадал! Я ведь ещё ни разу из твоего ружья не выстрелила… А ещё когда покупала его для тебя, то так захотелось выстрелить… Честное слово!
