– Ты слышал? – спрашивает Евтушенко у Аксёнова. Тот усмехается:
– Согласен с ним.
Поворачиваюсь к Межирову:
– Вы имели в виду поэзию Серебряного века?
– Отнюдь, нет. Серебряный век состоялся так, что его невозможно заслонить никакой группой. Я говорю о поэтах вашего поколения. О Горбовском, Рубцове, Юрии Кузнецове, Чухонцеве, Светлане Кузнецовой... И других. Многих.
Прозвучали имена. Они персонифицировали людей, расцвечивая их природными красками. За каждым стояла судьба.
Исток и итог
Книжный ряд / Библиосфера / объектив
Колокольцева Ксения
Теги: Олег Чухонцев , Выходящее из – уходящее за
Олег Чухонцев. Выходящее из – уходящее за. – М.: ОГИ, 2015. – 86 с. – 1000 экз.
Более короткой аннотации к книге я не встречала: «В новую книгу Олега Чухонцева вошли стихотворения, написанные после вышедшей в 2003 году книги «Фифиа». Но подумалось, что это правильно: о стихах ничего и не нужно рассказывать, а нужно открыть книгу и читать.
Первое, что ощущаешь, – особую интонацию, какое-то очарование безнадёжности. Есть в ней что-то сходное с порывами осеннего ветра, с затяжным дождём. Безропотное ожидание долгой зимы, где есть и печаль, и сожаление, и скорбь, но есть и неуловимое преодоление всего этого. Чем? Любовью, поэзией, подспудно ощущаемой лирическим героем красотой неизбывного миропорядка.
...Я и сам давно не живу, а пишу подряд
бесконечный мартиролог и реестр утрат,
и когда, на ком он закончится, трудно сказать, сестра,
потому что лопата куда тяжелей пера.
Это цитата одного из лучших стихотворений в книге.
Обычно принято говорить, что стихи о том-то и о том-то. Стихи Олега Чухонцева не беспредметны, напротив, но чётко сформулировать, о чём они, вряд ли получится – слишком густое лирическое варево, слишком сложны душевные переживания.
А всего и хотелось-то – тёплых, прочных,
самых простых вещей, чтоб не ломило пазух височных,
не дуло из всех щелей, чтобы свет храмины из окошка,
а не барак,
да уколола в кармане крошка:
как бы не так.
...трётся о ногу пришлая кошка,
корюшки хотца, поди, и солнышка.
Дует пожить бы ещё немножко.
чёртов сквозняк!..
Не знаю, насколько художественно оправданны строчные буквы после точки, но главное – создано настроение, передано ощущение некоего метафизического сквозняка, который так или иначе присутствует во всех стихотворениях автора. Иногда речь лирического героя становится похожа на бормотание несчастного старика – на «Бесконечные внутренние монологи/меж двух кусков сна» , потом автор словно спохватывается, встряхивается: нечего распускать нюни, не всё ещё потеряно. Тогда появляются более отстранённые, философские стихи, несущие в себе парадоксальное единство состояния: доверие к миру и одновременно его неприятие, посильный, хотя бы на уровне слова, бунт против исконной трагичности бытия.
Когда повытертый изрядно
халат вдруг сделался тяжёл,
жизнь, кажется, пошла обратно,
процесс пошёл,
и где, в конце ли ты, в начале –
расхожий вроде бы сюжет:
того, которого вы знали,
того уж нет.
Вообще мотив проходящей жизни, приближение к тому краю, который находится за старостью, сквозной в книге. И получается пронзительно, и даже отсутствие знаков препинания не раздражает.
Ледоход или это идут облака
жизнь пройдёт и узнаешь наверняка
из какого истока и в какие края
высока ли далека песнь-химера твоя
след как по сердцу тянется исток и итог
а всего и останется несколько строк
да ещё провожающий долгий взгляд
ибо помнит никто не придёт назад
Есть стихи, идущие от сердца, и таких в книге Олега Чухонцева большинство, но в некоторых заметно тяготение к книжности, где форма стиха превалирует над содержанием, а абстрактные идеи не подкреплены жизненными образами. Как правило, они более многословны и менее внятны. Но таких, повторяю, не так уж много в книге. Энергия строки этого поэта такова, что даже миниатюра смотрится очень насыщенной по смыслу.
Заблудившись в бездне времён
Заблудившись в бездне времён
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Каулина Наталья
Теги: Виктор Филимонов , Арсений Тарковский: человек уходящего лета
Виктор Филимонов. Арсений Тарковский: человек уходящего лета. – М.: Молодая гвардия, 2015. – 420 с.: ил. – (Жизнь замечательных людей). – 3000 экз.
Если сравнивать земную жизнь с могучей стихией, которая разрушает всё, то неподвластными разрушению остаются искры света, которые у истоков всего и в каждой отдельной человеческой судьбе приобретают особый облик, отдельный смысл и звучание. Для Арсения Тарковского такой «точкой в сердце» стало… детство, неразрывно связанное с образом лета, летнего тепла. И противоположность летне-детской безмятежности, «бездумия», воплощения жизненной силы – суровая зима как прообраз смерти. Трагическое мироощущение поэта складывается из постоянного предчувствия – на уровне знания, а не веры – неминуемой зимы. Но вера говорит ему о том, что за пределами земной жизни ждёт «рай», то есть «родное» детство, подобно тому, как происходит смена циклов в природе («Всё на земле живёт порукой круговой…»). А пока он, «человек уходящего лета», живёт с этим хрупким мироощущением, «трепетным предчувствием угроз зимы».
Книга «Арсений Тарковский», вышедшая в серии «ЖЗЛ», – не просто повествование о жизни и творческом пути поэта, но и преломление в свете этой яркой судьбы таких понятий, как дихотомия «жизнь – смерть» («лето – зима»), параллелизм реального мира и поэтического, их влияние друг на друга. Поэт словно сам пишет свою судьбу, выражая письменным словом часть общего замысла. И это отражено в названиях его книг: «Перед снегом» (первая книга поэта) и «Зимний день» (написанная в конце жизненного пути).
Пронзительные детали биографии Арсения Тарковского, которые мастерски сопоставил и художественно изложил Виктор Филимонов, раскрывают отчасти причины особенностей мироощущения поэта. Эпизод с «отмороженными руками», прочно осевший в психике ребёнка как воплощение неуюта, враждебности, колючего холода тягостной жизни, которая больше похожа на выживание, лёг в основу стихотворения 1937 года «Я руки свои отморозил…». «Я в детстве заболел от голода и страха…» – напишет он позднее.
Трагедийная доминанта в восприятии поэта утверждается с уходом из жизни старшего брата Вали и любимой женщины – Марии Фальц – в 1932 году. Смерть первой возлюбленной, Марии, которую он предчувствовал в стихах («Вот так и мы с тобой живём, душа горит и тело тает») и единственного брата наложили отпечаток на всё последующее творчество поэта, усилив контраст переживаемых состояний и увеличив диапазон эмоций и образов от светлых и лёгких, как «бабочка – Душа», символ лета и рая, до самых тяжёлых и депрессивных, как «ледяная игла».
Особое внимание в книге уделяется непростым взаимоотношениям поэта с сыном, теме преемственности творчества режиссёром Андреем Тарковским. Один из сквозных мотивов у младшего Тарковского – мотив дома и бездомности, неприкаянности, сиротства. Отец «отразился» в «зеркале» сына как идеал творца, художника. Арсений Александрович предрекал это в стихотворении 1934 года:
Всё, чем я жил за столько лет отсюда,
За столько вёрст от памяти твоей,
Ты вызовешь, не совершая чуда,
Не прерывая сговора теней.
Я первый гость в день твоего рожденья,
И мне дано с тобою жить вдвоём,
Входить в твои ночные сновиденья
И отражаться в зеркале твоём.
Зеркало как символ границы, разделяющей миры, а в этом мире – временные и пространственные отрезки, «показывает» будущее и возвращает к воспоминаниям детства, в которых уязвимой душе можно защититься от всего, как и во «внутренней культуре», присущей обоим творцам.
А также зеркало можно рассматривать как образ единства двух реальностей: мира и поэзии. Поэтому Марина Цветаева называла поэтов «мастерами жизни». Поэт ощущает себя «двойником своих стихов», готовым на полном ходу выброситься из «тесноты времени». И тогда станут явными идеи о «физической слепоте, которая оборачивается всесильной зрячестью»...
