— Всё из воды вышло, и всё в воду уйдёт. Солнце — вода в огне. Звёзды — огонь в воде. Одни планеты — лёд. Другие — кипяток. Третьи — горячий пар. Соли в воде сгущаются, и вот тебе — острова, материки, континенты. А растворяются, и нет континентов. Атлантида в воде растворилась, рассосалась в мировом океане. Человек в утробе из воды сотворяется, живёт, как чаша воды, а потом эта чаша расплёскивается, сливается с остальной водой, и нет человека. Как человек жизнь проживает, такая от него вода остаётся. Злой человек злую воду после себя оставляет, и она темнит материнскую воду. А добрый человек добрую воду в материнское русло сливает, светлит её. Праведник своей жизнью искупает жизни злодеев, воду высвечивает. Он и есть Водосвет. Иначе говоря, Водосвят. Праведнику сокровенная вода открывается. От злодея же убегает, прячется глубоко.
— Куда прячется? — настаивал Коробейников. Невнятное, завораживающее учение, шум множества бьющих из горы ключей, алмазная роса на листьях, зеркальное колыхание озера с неподвижной волшебной птицей погружали его в созерцание. Перемещали в иное время, когда по утренним водам, подымая стеклянные буруны, причаливали труворовы челны, и из них сходили на берег воины в лёгких шлемах, шли к ключам. Седовласый предводитель с золочёной перевязью опирался на жезл, то ли князь, то ли волхв. — Куда вода прячется?
— Есть Волга, которую видит глаз. По которой корабли плывут, нефтяные пятна расходятся, грязь течёт. Которую плотинами во многих местах рассекли и в железные трубы взяли. В которую столько крови слито, что светлая вода испугалась и спряталась, ушла сквозь дно, а тёмная вода проступила. Её и пьют. От того и люди болеют, и скот болеет, и рыба болеет. А внизу, под землей вторая Волга течёт, сокровенная, со святой водой. Также и с Камой, и с Окой, и с Доном. Также и с Байкалом, и с Ладогой. Святая вода ждёт, когда её обратно святой человек позовёт, она и вернётся. Тогда люди её станут пить и исцелятся. Надо святую воду молить, чтобы вернулась. Люди должны воде молиться, друг другу молиться, любить друг друга, чтобы не было гнева, не было между людьми злобы, чтобы их вода не боялась, а услышав святые молитвы, вернулась. Этому я учу. Учу людей молиться воде, учу любить Праматерь Воду, учу друг друга любить. Многие любят и исцеляются. Когда в России все друг друга полюбят, тогда исцелится Россия.
Коробейников слушал учение, которое жило в народе, перетекая из века в век. Передавалось от волхвов к староверам, от скрытников к молоканам, от катакомбных христиан к русским космистам. Это была утопия о вселенской любви и братстве, преодолении вражды и насилия, искуплении порчи и каинова греха, в который вовлечена природа, вовлечено мироздание. От гневного, изречённого на земле слова гаснет звезда. От возглашённого среди людей проклятия чахнет Вселенная.
Он, Коробейников, был исповедник той же утопии. Предчувствовал её среди кромешного опыта прожитой жизни. Нашёл в учении о горстях земли, которые насыплет на Священный Холм, прекратив в народе непрерывную распрю, соединив распавшееся время, примирив враждующие эпохи истории. Стоящий перед ним человек был его духовный брат и сподвижник.
— Россия спасётся, а мир остальной погибнет?
— Россия — миру спасение. Русская вода остальной мир напоит. Русская любовь утолит жажду мира. Из русского Байкала весь мир святую воду пить будет. От русской Волги все порченные и больные люди земли исцелиться. Русская любовь — живая вода мира. Россия — страна Водолеев. В русском народе живут Водолеи. Они учат русский народ любить Матерь Воду, друг друга любить, искать в себе источник святой воды. В этой горе — святая вода. Она людям открылась, чтобы они святой воде поклонились, уверовали в святость воды, в святость России.
Тот, кто назвался Водолеем, завершил свою проповедь. Вырвал из земли окованный медью посох. Коробейников увидел, как оставшееся углубление наполнилось водой. В том месте, куда вонзился жезл, забил прозрачный водяной фонтанчик.
Волхв удалялся к ключам, и его обнажённая паства следила за его приближением. Сброшенная одежда блёклыми ворохами лежала на земле, и под солнцем, среди брызг и плесков, виднелись выморочные тела, синие опухоли, открытые язвы, мокрые струпья. Страшные вывихи и рубцы, раздвоенные обрубки и молочные бельма. Множество тревожных ожидающих глаз смотрели, как приближается целитель в белых одеждах, в золотом венце, с властным жезлом.
Остановился посреди ручья, погрузив сандалии в бегущий поток. Резко воздел руки, сжимая жезл. Люди, повинуясь взмаху, дрогнули, встрепенулись. Снова вскинул руки, словно подымал свою паству с земли, отрывал от бренного неверия, бодрил дух, взывал к преодолению немощи, к страстной безоглядной вере. Гул воды мешался с гулкими выкликаниями волхва. Он выкликал на непонятном Коробейникову языке, на котором изъяснялся молодой первобытный народ, нарекая первыми именами окружавшие явления мира, — воду и камни, солнце и птицу, траву и отпечаток серебряного ветра на озере. Наречье напоминало тетеревиное бульканье, музыку тростниковой дудки, вой ветра в морской ракушке. Он шёл по воде, взмахивая жезлом, подымая с земли калек. Гнал их к горе, из которой хлестали ключи, ударами, понуканиями загонял под водопады. Коробейников различал его возгласы: "Молитесь воде!.. Любите святую воду!.. Любите друг друга!.." И всё тонуло в плесках и бульканьях.
Множество голых тел прильнуло к горе, ополаскивалось в ключах. Бесплодная женщина подставляла струям выпуклый, с тёмным пупком живот, большие мягкие груди, ополаскивала лоно, жадно пила, оглаживала бедра. Рядом на земле сидел безногий, вытянув короткие обрубки, вода разбивалась о его голову, как серебристая брошь, он хватал её губами, лил пригоршнями на обрубки, будто надеялся, что из обломков вырастут молодые сильные ноги, и он сможет вскочить. Тут же безрукий подставлял культи под струю, как подставляют их под рукомойник, жадно, по собачьи, пил высунув язык, захлебываясь бормотал и выкрикивал. Обнажённая топ-модель, чьё тело хранило былую стройность и совершенство, поворачивалась под водопадом, открывая свои язвы и струпья, хватала воду пригоршнями, не пила, а целовала, прикладывала исцелованную воду к распухшим щекам, кровоточащим плечам и груди. Слепцы, расцепив руки, все пали на колени, воздели лица, вода хлестала в их мёртвые глазницы, мутные бельма, и они то ли плакали, то ли хохотали, открывая кричащие рты. Чахлая женщина подставляла воде коричневые тощие ребра, впалый, с белёсым лобком живот, внесла в ниспадавшую струю своё некормленое чадо, и младенец беззвучно кричал, открывая крохотный ротик, а мать целовала его и воду.
Коробейников со страхом смотрел на людские уродства и язвы, ужасные желваки и горбы. Казалось, каждый совершил чудовищный грех, содеял богохульный проступок, за который разгневанный бог изувечил их плоть, изуродовал дух. Среди них расхаживал седовласый пастырь в мокрых одеждах. Рукой омывал их раны, пригоршней ополаскивал язвы, целовал их мокрые головы.
Коробейникову казалось, он наблюдает жестокую схватку, битву света и тьмы. Прозрачная вода смешивалась с чёрной мутью. Прохладная влага превращалась в горчичный пар. Протекавший у ног ручей становился мутным, чернильно-синим, от него пахло серой и тлением. Гора всей мощью и тяжестью выплескивала светоносную воду. Её хрустальный свет, звонкая бурлящая сила сшибались с чёрной энергией зла. Духи тьмы и света сражались, не уступая друг другу.
Внезапно раздался животный рёв, хриплый вопль, нечеловеческий клёкот. Он был громче водяных плесков и людских причитаний. Был исполнен свирепой ненависти и больного страдания. Исходил из девочки, которая упала голым тельцем в ручей. Извивалась, билась, как рыба на отмели. Скручивалась в спираль, распрямлялась, ударялась головой о камни. Её гнуло, выворачивало. Невидимая жуткая сущность не желала её покидать. Изо рта, из ушей вдруг хлынула чернильная жижа, клейкая чёрная слизь, пролилась в ручей. Бурлящими комьями пронеслась мимо Коробейникова и слилась в озеро. Исчезла в глубине, как кольчатый змей. Девочка недвижно лежала в ручье, плоская, хрупкая. Волхв над ней наклонился, нежно поливал из пригоршни. Была видна солнечная капель.
— Вижу!.. Вижу!.. — это кричал слепец, выходя из-под водопада. Озирался во все стороны, исступлённо оглядывался. Вместо недавних бельм у него синели глаза. Жадно, страстно смотрел во все стороны, словно торопился наглядеться на мир, перед тем, как в глазницы снова натечёт белая непроглядная муть.
— Молоко!.. Боже мой, молоко!.. — женщина с младенцем показывала всем свои груди, ещё недавно плоские и пустые, с обугленными сосками, а теперь наполненные, побелевшие, с сочными розовыми бутонами. Поднесла ребенка к груди, и тот жадно впился в млечный сосок, захлебнулся от сладости.
