Когда стемнело, стали расходиться. Офицеры сказали военнопленным: «Как? Вы с нами не пойдете?» Оба покачали решительно головой и ответили: «Нет, спасибо».
Я узнал, что кто-то на следующий день хочет покинуть «Националь», чтобы ехать в Харьков, очевидно, я мог получить освобождающуюся комнату. После моего, довольно позднего, чаепития с Рейнштейном, я пошел домой, зарылся в гору всевозможных одежд и уснул.
На следующее утро мне удалось переехать в комнату в «Национале». Выяснилось, что это было очень милое помещение, расположенное около кухни и потому довольно теплое.
Продолжалось довольно долго, пока перенесли мои вещи; переезд из одной гостиницы в другую стоил, несмотря на близкое расстояние, сорок рублей. Я устроился по-домашнему, купил несколько книг и составил два списка: документов, необходимых для моей работы, и тех людей, которых я хотел видеть.
Комната была чрезвычайно чистая, чистота была, очевидно, предметом гордости горничной, которая пришла для уборки комнаты. Я ее спросил, как нравится ей новое правительство. Она ответила, что, правда, голодно, но она себя чувствует гораздо свободнее, чем раньше.
После обеда я отправился на кухню гостиницы, где постоянно можно было достать кипяток; обширная кухня находилась в распоряжении жителей гостиницы. Здесь нашел я множество людей, которые старались всячески использовать огромную плиту.
Тут был, например, казак с седыми волосами, одетый в красную черкеску с патронами на груди. Он разогревал свой суп рядом с маленькой еврейкой, которая пекла картофельный пирог. Видный, немолодой уже член Исполнительного комитета был усердно занят приготовлением небольшого куска мяса. Две маленькие девочки варили в старых жестянках картошку. В другом помещении, которое было приспособлено для прачечной, маленькая, длинноволосая революционерка стирала юбку. Женшина, повязанная синим головным платком, гладила блузку. Другая усердно кипятила постельное белье или что-то в этом роде в большом котле. И непрестанно приходили люди со всех этажей гостиницы с кувшинами и чайниками, чтобы получить кипяток для чая. В другом конце коридора, в большом окне, отделяющем вторую кухню от первой, находилась форточка: здесь ждала большая очередь людей с собственными тарелками и мисками, чтобы получить свою порцию супа и мяса по обеденному купону.
Мне сказали, что по общему мнению, порции здесь больше, нежели те, которые подают в ресторане. Я тщательно следил за раздачей и пришел к выводу, что утверждение - результат воображения.
Когда я в начале недели платил за комнату вперед, мне выдали карточку, по краям которой были напечатаны все дни недели. По этой карточке я имел право получать каждый день обед. Каждый день от карточки отрезался купон, так что я никаким образом не мог получить обед два раза. К обеду давали очень хороший суп и кусок мяса или рыбы. Цена колебалась между пятью и семью рублями. Обед выдавался от 2 до 7 часов.
До обеда голодали. В два же часа сознание, что каждую минуту можно пойти поесть, действовало так успокаивающе, что я все время откладывал и большей частью обедал в пять или шесть часов.
В гостинице было что-то вроде кооператива, и вот однажды я прочел на лестнице объявление, что, подав заявление в продовольственный отдел гостиницы, можно получить горшок повидлы. Таким образом, я раз получил повидлу, другой раз мне выдали маленький кусок украинской колбасы.
Кроме предметов первой необходимости, покупаемых по карточкам, съестные продукты можно было доставать и у спекулянтов по баснословным ценам. Фунт хлеба по карточке стоит один рубль двадцать копеек, а у спекулянта от пятнадцати до двадцати рублей. Пайковый сахар стоит двенадцать рублей фунт, в вольной продаже - не менее пятидесяти рублей. Из всего этого ясно, что отказ распределять продукты по карточкам привел бы к тому, что богатые ели бы досыта, а бедные бы недоедали.
Также нельзя отрицать того, что здесь страдают от холода. Я меньше стал ощущать мои страдания, когда узнал, что правительственные чиновники были не в лучших условиях, чем простой народ. Даже в Кремле я видел архивариуса, работавшего в старой овчинной шубе и в валенках. От времени до времени он вставал и хлопал руками, как то в старые времена делали лондонские извозчики, чтобы привести в движение стынущую кровь.
Печатается с сокращениями по изданию: Артур Ренсом. Шесть недель в Советской России. М., 1924.
Публикацию подготовила Мария Бахарева
* ДУМЫ *
Борис Кагарлицкий
Маленькая гражданская
Личный опыт с элементами анализа
Это был странный государственный переворот, о котором все знали заранее. Ельцин умудрился еще весной 1993 года всех предупредить, что осенью разгонит парламент и сменит конституцию - кто не спрятался, он не виноват. Однако прятаться мы совершенно не собирались.
В то время я был депутатом Моссовета, одновременно работая экспертом в Федерации независимых профсоюзов России. И отвечал на те самые политические вопросы, вокруг которых все крутилось. Недели за полторы до рокового указа 1400 мы проводили в ФНПР международную конференцию. Главная забота состояла в том, чтобы успеть все закончить вовремя и дать возможность иностранным гостям покинуть столицу до того, как здесь начнут стрелять. Без эксцессов, однако, не обошлось. Москва и безо всяких государственных переворотов была в те дни местом странным и опасным. Утром, когда участников конференции нужно было заселять в гостиницу «Спутник», я обнаружил там такую картину… Предыдущей ночью в гостинице произошла перестрелка, не имевшая, разумеется, никакого отношения к политическому кризису. Какие-то бандиты с автоматами Калашникова пытались штурмовать вход в здание, кто-то из вестибюля отстреливался. Продолжалось это безобразие до тех пор, пока один из жильцов, разбуженный шумом внизу, не швырнул из окна гранату. Надоедавшая уличная пальба немедленно прекратилась, и теперь можно было, наконец, спокойно уснуть. Наутро там нашли три или четыре трупа.
Милиция вяло составляла протокол, а уборщики ликвидировали следы перестрелки, в то время как прибывающие гости регистрировались обычным порядком. В тогдашней России вовсе не обязательно было заниматься политикой, чтобы попасть под обстрел.
Между тем политический кризисстремительно приближался к кульминации. В чем состояла суть противостояния? Как ни странно, это далеко не такой уж простой вопрос. Формально президент и парламент столкнулись в споре о границах своих конституционных полномочий. За этим стояло растущее по всей стране недовольство проводимыми неолиберальными реформами, стремительное падение жизненного уровня, разорение предприятий, умирание научных учреждений и стремительное обогащение владельцев полубандитского бизнеса. С точки зрения сторонников Кремля все дело было в сговоре коммунистов и националистов, которые пытались использовать «временные трудности» и «отдельные ошибки» для того, чтобы повернуть страну вспять. Однако, приглядевшись повнимательнее, можно было обнаружить, что в конечном счете борьба велась лишь за то, кто и как будет управлять приватизацией. «Красные директора» были возмущены разрушительной и безответственной политикой бывших комсомольских и партийных функционеров, составлявших ядро новой, формирующейся буржуазии. Они требовали своей доли, указывали на свою компетентность и взывали к социальной ответственности, вербуя себе сторонников в массах. А массы, отученные за годы советской власти от самостоятельной организации и политической борьбы, готовы были поддержать любого защитника, который избавлял их от необходимости действовать и думать самим.
Во время «кровавого октября» погибло немало демонстрантов и защитников Белого дома, где сидел отказавшийся расходиться парламент. Однако лидеры парламентской партии не слишком пострадали, а большинство из них продолжало свою политическую карьеру при новом режиме, пусть и не на первых ролях. Что же касается «директорской оппозиции», которая являлась ведущей социально-экономической силой за спиной парламента, то ее не только нельзя назвать проигравшей, но скорее следует признать выигравшей. Расстреляв Белый дом и перебив кучу народа, победоносная либеральная партия предпочла пойти на компромисс с серьезными людьми в директорских кабинетах. Приватизация была скорректирована, бывшие советские хозяйственники получили свою долю и в угоду им некоторые наиболее абсурдные и одиозные элементы реформ были ограничены (например, решили не продавать землю из-под домов и предприятий, не уничтожать полностью бесплатное образование и т. д.).
Однако прежде чем правящие круги достигли компромисса, который позволил российскому капитализму худо-бедно развиваться в течение следующих 15 лет, должна была произойти грандиозная разборка на улицах обезумевшей от реформаторских экспериментов столицы.
