...Или — вот этот тринадцатилетний подросток, которому на вид и десяти не дашь, до того он истощенный и малорослый. С несколькими такими же “мелкими” — по приказу “паханов” — грабил ларек. “Зачем?” — спрашиваю. “Есть хотел”. Не могу ему не верить... “А здесь тебе как?” Отвечает: “Хорошо, никто не бьет. Масло тут дают и мясо...” “А что, дома не дают?” Мотает головой, потом тихо говорит: “Не-а, мамка, когда не пьет, кашу варит, и все”.
И все... И сжимаются кулаки, и слезы закипают. Как же должно ненавидеть государство своих граждан, особенно юных, чтобы им в тюрьме стало жить сегодня лучше, чем на воле!..
* * *
Конец декабря, железно-кованый мороз... У мемориала-часовни, поставленной в память псковских десантников и других наших земляков, погибших в “мирное время” — в разных “горячих точках” страны и планеты, — поминальная встреча: очередная годовщина ввода наших войск в Афганистан. После краткого митинга — по три рюмки (а кто и больше, мороз-то лютый), разговоры... Вот что я услышал там от одного из парней, побывавших в Чечне:
“Выбили мы их из села, загнали в ущелье, сами туда не лезем, сидим, ждем, пока они высунутся, выкуриваем их. Вдруг смотрим: они уже наверху, на скалах, пролезли туда какой-то тропой. В горы уходят... А еще орут, суки, слышно-то хорошо: “Ведь это наши горы, они помогут нам, они помогут нам!” Тут мы аж затряслись! Вот ведь наглецы: нашу песню, Высоцкого нашего под себя приспособили!..”
Да... “Ведь это наши горы...” Думал ли таганский бард, слагая в 60-е годы свои песни для альпинистского фильма “Вертикаль”, кто и при каких обстоятельствах будет петь про “наши горы”, — полагаю, ему и в страшном сне привидеться не могло то, о чем рассказывал псковский “чеченец”. Как наше слово отзовется... И впрямь умом нас не понять. Вспоминается хрипящий голос того же паренька у мемориальной часовни: “А все ж, думаю, хоть и бандиты они — но молодцы! Не дали себя в обиду... А мы? Там нас предавали и продавали все, сверху донизу, здесь нам в морду плюют, а мы все терпим, сопим в две дырки. И еще себя утешаем: мол, нас долбают, а мы крепнем. Да что же мы за народ такой!”
* * *
Эта мемориальная часовня заслуживает того, чтобы о ней сказать отдельно. Уже тем уникальна она, что сооружалась почти исключительно на народные пожертвования. Что тут скажешь: нет денег у власти на памятные знаки защитникам страны. Что ж — собрали по всей области, по крохам, по копейкам, поставили — и именно в день поминовения Александра Невского, осенью 96-го. На торжество открытия прибыли многие военные с большими звездами. Был и тогдашний командующий ВДВ Подколзин, еще не знавший, что его через месяц “схарчат” облеченные высшей властью люди, которым очень не по нутру эти самые ВДВ...
Это первый на моем веку памятник, в котором советская символика совмещена с символикой православной. Часовня открытая, то есть без стен, на четырех столпах-опорах. Купол-шелом — по замыслу двух местных авторов сооружения — это и шлем древнего ратника, и купол парашюта, а опоры — парашютные стропы. Внутри часовни — крест черного мрамора с надписью: “Несть выше чести, аще живот положити за други своя”. Мемориальная стена чуть поодаль, тоже из черного мрамора, с именами положивших голову “за други своя” воинов — и с советскими пятиконечными звездами.
К р е с т — и з в е з д а. Не знаю, как там будет в других мемориальных сооружениях, но здесь обе символики, по-моему, органично уживаются. Да и как возможно иное? Не разрывать же на части нашу историю — тем паче над прахом тех, кто творил ее ценою жизни своей. Крест — и звезда!
И еще... Часовня эта поставлена рядом с церковью, носящей имя Александра Невского. Храм святого и благоверного князя изначально, на заре ХХ столетия, был построен именно как воинский, рядом с казармами, и сегодня он окружен военным городком, где дислоцируется Псковская (Черниговская) прославленная дивизия ВДВ. И теперь, после отмены “марксистско-ленинского воспитания” в армии, священник храма сего протоиерей отец Олег с причтом окормляют десантников и других воинов нашего края...
Мне же храм Александра Невского дорог еще и “фамильно”, кровно. Еще до Первой мировой войны в нем был крещен младенец Александр, через годы ставший воином Великой Отечественной войны — и моим отцом... Но в 20-е годы храм закрыли, превратили в армейский склад, обезглавили и разрушили звонницу. В 90-е же открыли вновь, и к 775-летию великого святого князя это дивное, темно-красного кирпича здание было “народной стройкой” воссоздано во всей его прежней красе.
А в 97-м отец Олег в храме Александра Невского отпевал почившего навек Александра, учителя и воина, — отца моего. А затем, летом, я привез в Псков моего маленького московского внука, чтобы он знал, где находится его подлинная — духовная — родина. И тот же священнослужитель, пастырь воинский, крестил его под сводами ратной псковской церкви…
Это мой храм. Я его прихожанин.
* * *
“Лес рубят — щепки летят”. Если б только щепки...
Просто гибель приходит нашим лесам. Даже когда едешь в машине или в автобусе, из окна видно: на местах былых боров с корабельными соснами — пни, зияющие пустоты. А вглубь заедешь или зайдешь — вообще за голову схватишься. От прежнего лесного изобилия Псковщины, от великолепия нашего хвойно-березового царства, похоже, скоро ничего не останется... Всюду идут незаконные порубки. И если б вырубали только то, что по нормам положено, и если б только спелый лес, зрелые деревья. Нет, срезают электропилами молодняк, то есть попросту губят будущее земли. И кто? Да сами же новоявленные руководители области и районов — через всяческие подставные “фирмы”, через покорных и безвластных лесничих и лесников. И гонят эти “лесозаготовители” по ночам целые колонны лесовозов с сотнями кубометров древесины. Да какой! — строевой, “деловой”, отменный лес, его еще “кругляком” зовут. (А ольха, кустарники, сухостой — это остается нетронутым, засоряя леса, заполоняя пустоши).
Захочет рядовой местный житель районной глубинки дров на зиму заготовить или новый дом поставить, так его двадцать комиссий проверят. А “фирмачам” заезжим — пожалуйста! И если б на нужды области уходил наш лес — нет, его везут в основном даже не в Москву и в Питер, а за рубеж. “Даже немцы в войну так много леса не вырубали!” — возмущается в местной печати заслуженный лесовод. И кое-кто из немногих честных журналистов тоже бьет тревогу. Но — ничего! “Хозяева” губернии и в ус не дуют (пo вполне понятным причинам…)
А область наша буквально “лысеет”. И уже почти нигде не осталось ни лосей, ни кабанов, ни дичи в прежних наших глухоманях. Искоренили. Волки — те плодятся и множатся. Им, волкам, вольготно.
В том числе и двуногим...
* * *
“...И стало вдруг видно далеко во все концы света...”. И на все четыре стороны света хочется поклониться.
Святая земля.
И никакая нечисть не смогла погубить свет духовный, материализовавшийся в белых ее, одноглавых чаще всего и приземистых (словно витязь в шеломе врос в холм и, как меч, вознес звонницу) храмах. Осквернить, поселить на время мерзость запустения — смогла, но погубить — нет. И не сможет. По крайней мере, до тех пор, пока мы помним, что мы — Русский Народ. Живший здесь тысячелетие назад и еще раньше. Поставивший на своих языческих капищах эти храмы. Впивавший не только плотью своей, но и душой чистоту Словенских ключей, реки Великой и озера Чудь.
Как ни травят это озеро, оно и сегодня настолько чистое, что жители прибрежных сел для самоваров черпают воду из него, а не из колодцев.
Недаром же русское выражение “душу вымыть” эстонцы переводят так: “Воды из Пейпси-ярви (Чудского озера) испить”...
* * *
Вот оно, озеро Чудь, блещет вдали, с высот Изборской твердыни в ясный день виднеется его слепящее серебро на границе окоема. То самое “нелюдимое море”, воспетое пушкинским другом Языковым, — недаром же местные рыбаки морем его и зовут. Его болотистые берега пронизаны протоками, где, скрытые осокой и камышом, просмоленные челноки пахнут так же, как кровли шатровые на псковских башнях, а земля под ногами дрожит-трясется за версту от воды, и русалочьими вздохами да щучьими всплесками озвучена тишь на плавучих островах, режущих кожу тугими стеблями...
С большой высоты оно, море из двух озер с теплым протоком Узменем посередине, похоже на скрипку или на гитару, но на обоих берегах Чуди звенят-играют прежде всего гусли — да, гусли! И русские ребята играют, держа в руках наследие Садко, и эстонцы, лишь зовут их по-разному. Гусли звончатые да яровчатые, гусли-самогуды — вот музыка Чудского озера. И это ль не чудо! И сегодня эта музыка выжила в краю, кровью истекшем, дотла спаленном в последнем германском нашествии, и она не раздавлена “тяжелым металлом” и прочими лавинами безродного и тупого озверения, которое накатилось на нас...
