Она срывает с вызовом плоды.
И ест одна. И рядом нет Адама –
Под тихое дыхание звезды,
Доверчивой и пристальной, как мама.
И рот саднит. И сладость нечиста,
Но приникают в горе и отваге,
Как в поцелуе, жадные уста
К зелёной, нежной яблоневой влаге.
Так до конца узнай же этот вкус
Земного счастья, земляная Ева!
Вживайся в мир искусов и искусств,
Всю жизнь держась за собственное чрево.
И в этой коже женщины-змеи
Ищи прощенья или оправдания,
Пока не выйдут дочери твои
Под звёзды, в сад, на первое свиданье.
***
Утро – смирительная рубашка,
Белыми крыльями льнущий лён –
Тем, кому горько и кто влюблён,
Милым, дурашливым, бесшабашным.
Из дому выйди и сделай вид,
Что ничего не увидел за ночь:
То ли блестели глаза пейзанок,
То ли звезда возвращалась в скит.
Всё отболело, чему болеть.
По’том и кровью, слезой и желчью
Вылилось, вышло – чтобы обжечься
Смелое сердце не смело впредь.
Я не умею Тебе писать,
Господи, но Ты и так услышишь!
В час, когда мир становится тише,
Дай мне воспеть Твои чудеса.
Голосу литься ещё позволь,
Если до песни опять допустишь.
Стала бы садом земная пустошь,
В радость была бы любая боль.
Что все рабы Твои, что – цари?
Царство рабов и рыцарство верных.
Во избавленье от всякой скверны
Дай не уснуть до новой зари.
ДОМ
То ли тихо скрипит половица,
То ль колодезной цепи змея,
То ли бабушка вяжет на спицах
Голубую улыбку ручья.
Кто-то ходит седой и незримый
Сквозь меня – как дыханье и свет –
Мимо мира и времени мимо,
Прямо к дому, которого нет.
Он стоял на пригорке за рощей,
Где сочился песок под обрыв,
Как юродивый, выйдя на площадь,
И глаза, словно язвы, открыв.
И со звёздами в близком соседстве –
Выйди в ночь – и достанешь рукой –
Так впадал в безоглядное детство,
Как иные идут на покой.
Свет в окне осторожно потушен,
И осторожно гудит тишина
Там, где прежде мятежные души
Причащались земного вина.
А теперь то ли сводят с порога,
То ли запросто сводят с ума…
И, быть может, печали немного,
Что и мы – вот такие дома.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Литература
И за борт её бросает
МЕТАТЕКСТ
От каких даров мы отказываемся
Лев ПИРОГОВ
Известно, что главной проблемой правительства является народ. «Слишком медленно ходит и каждый день ест».
Не будь народа, – жадного до социальных расходов и не чуткого к инновациям, – какую модернизацию можно было бы себе забабахать!
Не даёт…
Ну да правительство над этим работает. Решает потихонечку проблему народа. А у нас свои проблемы не кормлены – нам надо книжку писателя Иличевского «Перс» обозревать. Но смотрите-ка: уровень другой, а проблема та же! Как всё связано в этом мире… Вот ведь главная проблема литературы – что? Не писатели и не издатели, нет. Они парни хорошие, без них вообще бы никакого государства (зачёркнуто), никакой литературы не было. Главная проблема литературы – читатели.
Ленивы и нелюбопытны – не любят, не умеют и не хотят читать. Коли не встанешь перед ними на четвереньки и не сделаешь ртом непотребный звук для смеха, так и вовсе в твою сторону не зевнут.
Означает ли это, что литература должна стоять на четвереньках?
Сложный философский вопрос.
Возьмём шире. Главной проблемой человеческой цивилизации является человечество. Есть такая штука: «антропологический барьер». Это когда быстродействие современной техники опережает скорость реакции управляющего техникой человека. Чтобы такая техника была эффективной, чтобы оправдывала вложенные в неё силы и средства, чтобы просто-напросто могла действовать, приходится человека из неё изымать, заменять роботом, то есть другой техникой.
Ну и с какой стати техника должна обслуживать человека – если он её обслужить не в состоянии?
Примерно так рассуждали придумщики «Терминатора». Дальше помните: техника людей уничтожила, стала сама жить. В буквальном смысле дегуманизация приключилась.
Но то техника. А как же искусство?
А точно так же.
«Techne» – это ведь и есть искусство по-древнегречески. И дегуманизация с ним очень даже запросто уживается.
Я не про «человека-собаку». Контемпорари-арт – вещь потешная, существующая для отвода глаз от куда более серьёзных процессов. Авангардист в жёлтой кофте хватает с прилавка булочку – и наутёк, все охотно бегут за ним: «Ату, ату!» – а в это время кто-то другой, в консервативном костюме, спокойно и со вкусом выносит всю лавочку.
Так вот «Перс» наконец. Я, может быть, ошибаюсь, но есть стойкое ощущение, что Александр Иличевский сегодня – литературный эталон, «акмэ». Скажем, если Прилепин или Садулаев – это «мейнстрим для бедных», сиречь для публики, то Иличевский – «мейнстрим для особенных». Для тех, кого интересует «литература высших достижений», а не читательский успех.
Что, нет такого?..
Так вот «Перс». Есть в этом романе один образ, являющийся, по-моему, ключом к пониманию даже не писательской техники, а целой писательской философии. Это дельфины. В романе, между прочим, изложена такая гипотеза: дельфины воспринимают звук как зрительный образ. Для нас звук – временная и логическая последовательность; мы «разбираем» звуки речи, раскладывая по долготе-высоте, а дельфины воспринимают звук «нелинейно», как целостный образ.
Кажется, роман как раз и рассчитан на дельфиний тип восприятия. Вроде бы в нём есть «линии» – если напрячься, по ним можно пересказать фабулу. Типа герой жил в детстве в Азербайджане, выучился на гидрогеолога (потому что нефть), потом эмигрировал в США, потом вернулся, движимый не столько ностальгией, сколько нынешним научным интересом плюс семейными (или постсемейными) обстоятельствами, – и погрузился в острый, пронзительный мир воспоминаний, да ещё и произошло тут с ним что-то. Плюс у людей, которых он встречает и о которых думает, тоже какие-то свои истории, свои пауки в голове. Всё это ужасно перепутано и запутано – «как в жизни».
Жизнь ведь тоже не понимаешь, пока живёшь. Только потом уже, вспоминая прожитое, отсекая детали и зачастую перевирая смысл событий, наговариваешь, как на магнитофон, понятный самому себе парафраз жизни.
Примерно по этой логике пишутся и реалистические романы.
Но у Иличевского детали не отсечены и со страшной силой рвут одеяло на себя. Вначале этому умиляешься, восхищаешься даже, потом приходит раздражение – «автор за деревьями не видит леса».
Но это не автор, это я, читатель, его не вижу (не забываем, кто главная проблема литературы).
И покуда критическая масса деталей не взорвётся и не вынесет мой мозг со сверхкосмической скоростью более восьми километров в секунду, пока «целостный образ» не распылит на кванты мой орган логики, жаждущий линейной последовательности повествования, я буду не понимать.
«Как в жизни».
А дальше станет не важно.
Дальше будешь чувствовать кожей, порами, втягивать ноздрями, жариться на прикаспийском солнце и иссыхать на ветру. Вы когда-нибудь видели корни трёхсотлетнего гранатового дерева? Я видел – теперь уже.
Короче говоря, всё нормально. Средства отвечают задачам. Гипотеза работает. Но. Есть ведь там ещё и акула. Смотрите, прямо рядом с дельфинами: «Негодная на вкус акула-молот отличалась живучестью; выпотрошенная ради печени, со вспоротым брюхом резво уходила в воду, где жадно принималась поедать собственные внутренности, которые тут же выскакивали наружу и акула снова заглатывала их. Кружась на месте, акула распускала сизо-алый цветок, который дрейфовал к корме».
