Комментарии:
Литература
Вот линии твоей судьбы
ПОЭЗИЯ
Виталий МУХИН
***
Зачем же забытая музыка
в публичном играет саду –
собрата ли ищет, союзника,
рыдая у всех на виду?
Зачем же, зачем же, родная,
ты сердцу напомнила вдруг
про синие волны Дуная
и хрупкие плечи подруг?
Не надо, не надо, не надо,
ещё не окончен парад,
не царские стяги заката –
орлиные зори горят.
И аж до маньчжурских пределов
эскадрой летят облака.
Но мичманы в кителях белых
об этом не помнят пока.
***
На бетонном перроне, пробитом дождём,
попрощался я с другом:
«Бывай – и до встречи!»
И ушёл эшелон своим тёмным путём,
своим мутным путём
в отуманенный вечер.
И ни громких речей, ни восторженных «ах!»,
наша юность –
приказ и огни семафоров…
Растворился тот поезд в горах и лесах
обожжённого сна с извещеньем,
в котором:
не вернётся мой друг из чужой стороны,
заказала нам встречу ревнивая пуля.
Сгинул лучший мой друг
в чёрной яме войны
среди рваных хребтов
в непонятном ауле.
А в Москве чисто ливень,
разгром или гром,
под навесом дырявым хоронятся люди.
Ради них мы росли? Ради этих живём?
Ради них и оболганной славою будем.
***
Не тронь задумчивых волос,
не береди слепой надежды.
Любимая, ведь всё сбылось
и отцвело, как взгляд твой нежный.
А если так – о чём тужить,
скажи, любимая, на милость?
Что толку письма ворошить,
гадать о том, что не случилось?
Оно сбылось, оно сбылось –
как снег мерцающих черешен.
Оно сбылось, сбылось, сбылось! –
как свет звезды, давно умершей.
Летит её знобящий свет
во тьме иных тысячелетий.
А нас с тобой давно уж нет,
давно уж нет на этом свете…
***
Спит моя мама, спит.
После стольких дорог
ей захотелось в степи
передохнуть чуток.
Отгрохотала война,
молодость – и целина.
Сердце уже не болит,
солнце почти не палит.
Спит моя мама, спит,
волосы в землю пролив,
спит далеко от степи,
сердце в степь уронив.
ПЕРЕВОЗЧИК
Ф.К.
У полусгнившего мостка
раскидистые лозы.
Дороженька к нему узка,
но речка – с перевозом.
Уходят в воду колеи,
как жизнь – всегда к истокам,
и долго тянутся в пыли
за высохшей осокой.
Вот линии твоей судьбы,
их прорези кривые.
Вот рядом мокрые следы –
как символы немые
того, кто свой тяжёлый крест
с надсадным скрипом возит,
однако этих бедных мест
не бросил и не бросит.
ПРОЩАНИЕ С РОСТОВОМ
Прощай, мистическое лето
с полынью и горячим солнцем!
Давай присядем напоследок –
мы расстаёмся.
Мы расстаёмся в далях тающих
под небом праздничного мая.
Найду ль себе ещё пристанище,
где ждут и так же понимают?
Разлив акаций белоснежных,
летящих вслед вдоль побережья,
как свет несбывшейся надежды,
как знак разлуки неизбежной.
Прощай, Ростов, – и в добрый путь!
Опустим траурные флаги –
мы всё равно когда-нибудь
широты сдвинем, будто фляги,
когда-нибудь, когда-нибудь!
***
Ошеломительный роман
с великосветскою зазнобой.
Не важно, что дыряв карман,
а важно, что любовь до гроба,
что снег февральский свеж и чист,
сданы последние зачёты.
Журфак гудит, как футурист,
и с химиками сводит счёты,
ревнуя ветреных подруг,
а у меня – любовь до гроба.
И всё ж, когда на танцах в круг,
поглядываю тоже в оба.
Ещё не ведаю утрат,
свиданий с привкусом разлуки.
Трепещет в небе транспарант:
«Студент – грызи гранит науки!»
Ещё я грежу наяву,
смеюсь на старом фотоснимке.
В безгрешной позе на полу
спит у девчат с луной в обнимку
Фрол Гуськин – местный донжуан
и Коля Кузнецов, быть может…
Общага спит, и сам декан
её покоя не тревожит.
Беспечной юности года,
мечта туманна и прекрасна.
А с неба крупная звезда
светила голубо и ясно.
ЯХША АРТА*
Над Сырдарьёй недвижны облака,
в песок истёрлись каменные сходни –
как прошлое, как память о веках,
когда была намного полноводней
река от слёз и кровь лилась рекой…
Те годы отшумели безвозвратно,
но азиатский, мраморный покой
ещё хранит их родовые пятна.
И потому нередко, как рабынь,
здесь держат женщин
под прицельным взором.
И не нарсуд, а нож иль карабин
межплеменные разрешает споры.
А там свисти, милиция, ищи
преступников по всем глухим аулам –
авось в каком и подберёшь ключи,
оброненные в спешке под Джамбулом
горячим беглецом… Ну а пока
лети, как пёс, выпытывай у встречных:
– Скажи, дедунь, у вас наверняка…
Пожмёт плечами древний аксакал:
– Моя не понимает твои речи.
И снова отстранённый взор туда,
где Сырдарья с барханами играет.
Внезапно выдохнет: «Яхша арта…»
– Что, что?!
– Давно не понимает.
И как ни бейся с пеною у рта,
как ни дави, что надо обезвредить,
на все расспросы только «Эх!..» да «А?..».
«Яхша арта» – вот весь венец беседе.
А что в нём – полубред или намёк,
не суйся, русский, не в свои заботы,
загадка мудреца или упрёк,
что с каждым днём мелеют жизни воды?
Поди тут разберись, когда никто
значенья этих слов не понимает –
и знает! Если до седых хребтов
их гулкая природа повторяет.
Скользнёт из рощи джидовой змея.
«О, несравненная!» Орёл на солнце
завьётся с ней в тугие вензеля.
«Яхша арта», – мгновенно отзовётся
багрянец зачерпнувшая волна
и вновь отхлынет… Отдымятся росы
в сверкающей траве… И тишина…
И саксаул, загнувшийся вопросом.
О, Сырдарья – жемчужная река!
«Яхша арта – так пылкие иранки
в серебряных браслетах и серьгах
в дни замирений, в дни затиший кратких
к тебе взывали, – пусть слеза моя,
для жениха вобрав твой жгучий отблеск,
дороже будет лучшего коня
и ярче солнца высветляет доблесть
храбрейшего из храбрых. Чтобы он
не забывал в погоне за добычей,
что все жемчужины любых племён –
