Разучившись отличать за последние десятилетия, к примеру, благородного киллера от гнусного убийцы, прочитав, что Гельман занимается продвижением «современного искусства» и просвещением темноватого «населения», осторожности ради, помня жалобу Константина Николаевича Леонтьева: «Не силён в метафизике, покажите картинку», бегло просмотрел открытое и продвинутое Гельманом. Мучился до подташнивания от однообразной глумливой провокационности, но терпел, чтобы ждущее ответа дитя не срезало – «не видел, не говори». Видел и, беспокоясь о здоровье, решил не верить, что актуальное, акционистское и в иных самоназваниях мутирующее иное, мимикрирующее под искусство, таковым является. Не утруждая детский ум разъяснениями отличий классической эстетики от институциональной, рассуждениями о границах искусства между пострелигиозностью и постэтикой, мимоходом задумываешься о необходимости профессионального образования, без которого не выбраться из дискурсивного морока. Но тут же себя одёргиваешь – какая может быть потребность в специальных знаниях в революционное время?! Если в Гражданскую унтер-офицеры и ускоренно обученные прапорщики громили генштабистов, то уж в ненормативном искусстве классическое образование, обременяющее хотя бы знанием традиции, явно становится излишним, мешающим безжалостно-экспериментальной вивисекции.
Бродя в Сети, пытаясь запомнить актуальных художников, через короткое время ощущаешь, что Гельман стирает, вбирает другие имена, превращаясь в некое обобщение, подобно Навальному, замещающему собой всех оппозиционеров. Как это ни обидно отдельным акционистам, но на вершине пирамиды место достаётся только одному. На актуальной высоте утвердился «Гельман». Не решаясь даже в малой степени огорчить, обидеть каждого отдельного легионера, лёгшего в основание пирамидального величия, пытаешься выделить подгоняющие их друг к другу черты. Наверное, в давнем прошлом тогда немногочисленный «коллективный Гельман» был «лишним человеком», в недавнем – интеллигентом, ныне близок к «хомячково-планктонному», в западной транскрипции креативному классу. Все термины добрые, первые два обласканы классической литературой за бескорыстно-жертвенную неприкаянность (чего, правда, уже не скажешь о «креативных», требующих монетизации того, что А.И. Солженицын определил как «образованщина»). Учась отличать одну гельман-реинкарнацию от другой, соглашаешься с правильностью давней диагностики П.Б. Струве, бесстрастно выявившего две сущности интеллигенции – безрелигиозность и отщепенство по отношению ко всем государственным устроениям. Почему-то вспомнил родственных в итоговой судьбе диссидентов от Г.К. Котошихина до В.С. Печерина с его:
Как сладостно – отчизну ненавидеть
И жадно ждать её уничтоженья!
[?]……………
Любить? Любить умеет всякий нищий,
А ненависть – сердец могучих пища!
Вспомнил и «кухонных сидельцев», под анекдоты и тихий гитарный перебор подточивших, по собственному гордому утверждению, устои родимой ненавистной империи.
Типология Струве – код к пониманию многочисленных Гельман-проектов, несколько утомляющих некачественным однообразием. Некачественным в смысле необременённости каким-либо стремящимся к совершенству мастерством. Гельман-демиург создаёт «художников», манипулирует ими, выдвигая и задвигая, подчиняя собственным затеям, претендующих на сиюминутную актуальность. Холодноватая отстранённость ума, не испытывающего удовольствия от прямого делания, конвейерно штампует неоиконоборческие ремейки и декларативно материализует различные либеральные фобии. Прав был Малевич, призывая последователей: «Искусство кончилось, идите на заводы». Ну что можно прибавить к безобидному театральному эскизу, лишь при помещении в «красный угол» превратившемуся в могущественный «чёрный квадрат», сопоставимый с дюшановскими «усами Моны Лизы» и писсуаром-фонтаном? Можно ли достичь масштаба глумлений «безбожников у станка», оплаченного кровью сопротивлявшихся? Неоиконоборчество в России, видимо, проходит свой путь от трагедии до «мелкой бесовщины».
Помня пушкинское наставление жене, отправившейся в родовое имение, – не читать дедову библиотеку, не поганить душу, не советуешь требовательному дитяте тянуться к акционистским плодам, оставляя их потребление закалённо-переваривающим любую отраву. Для себя выберем с галерейного лотка не самый залежалый продукт: «Welcome! Soshi 2014», показательно завершивший «пермский проект». Один из многочисленных гельман-клонов Слонов забыл, а может, никто его по-китайски не предупредил, что не следует даже мёртвого тигра дёргать за усы, тормошить медведя, а тем более беспокоить сталинскую тень. Придав холстам-плакатам гулаговскую звероватость, поглумившись над медвежье-лапотной страной, испытав на всякий случай почтение к безальтернативному Калашникову, бородатый Слонов зачем-то обидел безродного Чебурашку. Так и видишь красноярского акциониста, уютно устроившегося на подзаборной карамазовской скамейке между Печериным и его литературным двойником Смердяковым, рассуждающими о благородно прекрасных играх в Лондоне, Сиэтле, Лос-Анджелесе, Мадриде, великом Пекине!.. Возмущающихся, как позволило прогрессивное сообщество Олимпиаду в России? Мечтающих, что вообще было бы неплохо оказаться завоёванными каким-либо «умным народом». Прав, тысячу раз прав был безжалостный земский диагност П.Б. Струве!
Кажется, если не изменяет память о прочитанной газетной заметке, в Красноярске Гельман политтехнологично-установочно озвучил тему необходимости модернизации культуры как самой консервативной составляющей, мешающей уже модернизации всего и вся. Невольно задумываешься: а не он ли придумал, вбросил модернизацию в коллективное бессознательное? Ну как перестроить экономику, промышленность, армию, образование? Как овладеть нанотехнологиями, если, что ни делай, всё кончается «лампочкой Чубайса»? А культуру, если соскрести остаточные средства, можно переформатировать, благо есть пилотный «пермский проект», который нужно продать, предлагая губернаторам в упаковке – «культурная столица России», «культурная столица Евразии»... Можно дорекламировать до Вселенной. Попутно вспомним, что почитаемая, прежде всего в Германии, «проектность», абсолютизирующая и оплачивающая изолировавшийся «чистый разум», как-то давно и сразу транскрибировалась живым русским языком в «прожектёрство», в вариантах от в лучшем случае маниловской мечтательности, в худшем скоморошества, если вспомнить основное обвинение «весельчаков», что «играли сильно», окружая деревни, загоняя крестьян в мыльни, где можно было оставаться без креста, заставлявших участвовать в кощунствах и глумлениях, а в заключение насильственно взимавших плату. «Пермский проект» напоминает принудительное кормление здоровой культуры, впихиваемой в «баньку с пауками» или напрямую в шестую палату для психиатрических экспериментов.
Если вспомнить советские оформления праздников, то «красные человечки», надгрызенное яблоко из кирпича, арка из брёвен – «пермский Дефанс» и прочее несопоставимы и несомасштабны им, если бы не плата, съевшая не один краевой бюджет на культуру. К тому же то, что было оформительской обыденностью, теперь преподносилось как модернизационный прорыв. Подлинно трагичен, пожалуй, лишь пермский «стрит-арт» – граффити на стенах разгромленной, без потолков, окон и перекрытий Академии ракетных войск стратегического назначения. Это вам не неуловимый, возможно, от того, что никому, подобно Джо, не нужный Бэнкси. Здесь глумление ядерное.
Проект и творческие гонорары, не подтверждённые ни мерой труда, ни материализацией, – гениальный способ прокачки денег на неведомо-потаённые цели. Уже никто не вспоминает о многоэтапном международном архитектурном конкурсе на проект Пермской картинной галереи и затраченных средствах, тем более уже в самом начале закрадывалось подозрение, что строить никто ничего не собирался. Сейчас музей Permm занимает старое эклектичное здание речного вокзала, и согнанные к нему по-деревенски дичащиеся города, столбы из Николо-Ленивца, на моё неразумие, значительно уступают расположившимся недалеко на выставочной площадке авангардно вздыбленным 152-миллиметровым гаубичным стволам – продукции Мотовилихинского завода. Прочитав о небывалой популярности пермско-гельмановских проектов, охвативших более миллиона зрителей-посетителей, вспомнил, как, видимо, и сам оказался среди считанных. Как-то поздно прогуливаясь по набережной, заинтересовался поставленной на постамент перед музеем изрешечённой «копейкой». Подозревая, что передо мной арт-объект, требующий почтения, но попутанный полуночной темнотой, решил определить, из чего стреляли – из АКМ или ДШК. Едва успел выдернуть палец из пулевого отверстия, вспугнутый неведомо откуда с грозным окриком взявшейся смотрительницей в камуфляже – «не сметь трогать экспонат!!!» Теперь-то понимаю, что, возможно, в этот момент я и стал переписанным и активным участником «пермского действа».
